К счастью, а может, к нечастью, очнулась моя Сколопендра,
Яд, что купила она, оказался паленым.
Яд из негодных, просроченных трав изготовил аптекарь,
Но продавал по цене настоящей отравы.
Пару монет сэкономил прижимистый скряга,
И преградил путь в Сабвэй Сколопендре злосчастной.
Встала, шатаясь и морщась болезненно, дева,
Гибель суля и отмщение Автопроглоту,
И всей родне его вплоть до седьмого колена;
Вдруг ее взгляд на лежащего пал Дихлофоса;
Выхватив меч у слуги, что отсвечивал рядом,
Сердце свое проколоть Сколопендра решила,
Но, о клинок ненароком порезавши руку,
Вся побелела при виде струящейся крови,
В обморок грохнулась и неподвижна осталась.
Выдохся слабенький яд, и восстал Дихлофосси,
Недоуменно вращая окрест очесами.
Видит – лежит вся в крови Сколопендра младая,
Меч же в руке; и, решив, что мертва Сколопендра,
Вмиг Дихлофос на высокую башню взобрался,
И, от великого горя умом помутившись,
Бросился, смерти желая себе, прямо с башни,
И полетел, ускоряясь, к земле с оглушительным свистом,
Воздух буравя своей головою могучей.
Свист от паденья его исходил преизрядный,
Гнул он дубы вековые и птиц заставлял разлетаться.
В панике птицы метались, крича заполошно,
И улететь поскорее оттуда стремились,
Думая, будто уж звезды на грешную землю
Падают, света конец неминучий собой знаменуя.
Свист сей тотчас пробудил Сколопендру младую,
Томные очи она разлепила небрежно,
И увидала, как шмякнулся оземь любимый,
И ощутила, как мелко земля задрожала.
Встала с земли Сколопендра, кряхтя и шатаясь,
Руки простерла любимому вслед, и, полшага
Сделав нетвердой ногой, чувств лишилась,
В обморочном состояньи на клумбу упала.
Но не погиб в столкновеньи с землей Дихлофос боговидный.
На деревянную крышу сарая свалившись,
И разнеся ее в щепки главою могучей,
Мягко упал он на грабли садовые, даже
Не пострадав при паденьи телесно, всего лишь
Пара царапин осталась на теле героя.
На ноги встав и древесную пыль отряхнувши,
И отчихавшись со вкусом, герой из сарая
Вышел, и тут же на клумбу наткнулся,
Где недвижима лежала его Сколопендра,
Бледная вся, и змея не спеша выползала
Злобно шипя, из-под стройного торса девицы.
Вмиг ухватил Дихлофосси змею, и приставил
Пасть смертоносную, полную яда, к груди своей страстной,
К месту, где сердце горячее бьется, исправно
Кровь перекачивая по всему организму.
И укусила змея Дихлофоса, и пал он,
Ибо не мыслил он жизни без Сколопендриты.
Обморок быстро прошел, и очнулась девица.
Очи отверзши и голову вбок повернувши,
Рядом с собой Дихлофоса она увидала,
Тут же на клумбе лежащего, а вокруг шеи,
Плотно змея обвилась; и картина такая
Ввергла в глухую тоску сколопендрину душу.
Думая, что Дихлофоса змея укусила,
И что покинул навеки возлюбленный землю,
Резво помчалась к пруду изменившемся ликом
Сколопендрита, в отчаяньи смутном надеясь
Броситься в воду, чтоб волны сомкнулись над нею,
Чтоб пузыри на поверхность прощальные всплыли,
Булькнули, лопнули и моментально исчезли,
Тихой и ровной навечно воды гладь оставив…
Когда последний аккорд сладкозвучных струн растаял в зачарованной тишине, женская половина аудитории взорвалась аплодисментами. И даже суровые мужи, украшенные боевыми шрамами, украдкой смахивали что-то с ресниц рукавами камзолов.
– Какая неистовая любовь!.. – позабыв все обиды вечера, пылко взяла за руку чародея Крида. – Какая высокая страсть!.. Как жаль, что такое случается только в песнях!
– Это… моя любимая баллада. Тоже, – осторожно выговорил маг и встревоженно уставился на соседку – не сказал ли он снова, не зная сам, чего-нибудь не то. Но и на этот раз он угадал с ответом, и восторженная графинюшка пылко заключила его в горячие объятия и чмокнула в щечку.
– Ах, Эссельте!.. Я обожаю тебя!
За весь вечер волшебник не замечал, что в зале пиров, оказывается, слишком сильно натоплено. Руки Агафона помимо его же агафоновой воли сомкнулись вокруг талии девушки, а из уст вырвались искренние слова:
– Ты мне тоже нравишься, Крида!..
– Вот она – волшебная сила искусства! – граф Бриггстский из-за плеча герцога поучительно поднял палец к покрытому росписью потолку. – Красота спасет мир!.. А-а… Кхм. Неужели это я сказал? Хмммм… Надо же… Об этом надо пофилософствовать!
– Чушь и ерунда, – угрюмо и тихо, словно удар кинжала, прозвучало вдруг справа, и чародей застыл. – Если любишь того, кто погиб, надо не сопли размазывать, а хоронить и мстить. Хоронить и мстить. Но ни один пустоголовый скудоумный поэтишка никогда не поймет этого.
– Вы… о чем это, герцог? – Агафон неохотно вывернулся из смущенно разомкнувшихся нежных ручек.
– Когда-нибудь узнаешь, – отстраненно, как на чужую, глянул искоса на него Морхольт и медленно отвернулся.
"Надеюсь, что никогда", – кисло подумал маг и снова безответственно повернулся в сторону отмякшей и потеплевшей соседки слева.
– А скажите, милая Крида… – начал было он, но тут парадная дверь распахнулась, и почти бегом в зал ворвался человек в пропыленной черной куртке с гербом Руаданов на рукаве и груди. Гости снова примолкли.
Гонец, топоча по натертому мастикой паркету подкованными сапогами под скрежет зубовный графа, подбежал к первому рыцарю и опустился на колено. Эффектным и хорошо отрепетированным жестом он вырвал из-за пазухи тугой свиток и протянул своему господину.
– Донесение от начальника северного гарнизона, ваше сиятельство! – громко отчеканил курьер.
Метнув испытующий взгляд на бледное лицо посланника, Морхольт сломал печать и цепко забегал глазами по строчкам.
Потом снова строго уставился на гонца.
– Что-то светлые очи мои плохо видят, – сурово проговорил он. – Прочти сам, что тут написано.
Гонец побелел еще больше, втянул голову в плечи и виновато улыбнулся.
– Не ученый я рунам, ваше сиятельство…
– Кхм.
Казалось, неожиданное препятствие к получению, без сомнения, ценной информации, выбило Руадана из седла.
– Граф? Ты давеча похвалялся, что любые буквы разбирать можешь?
– Я… – тщедушный Бриггст нервно заерзал перед громадным герцогом. – Но я… очки… в кабинете… забыл.
– Пошли принести.
– К-кабинет… з-заперт.
– Дай ключ.
– П-потерял…
– Взломай дверь!
– Так без толку же… Очки-то я еще утром того… со стены уронил… на камни… Да еще лошадь на них наступила… и телега проехала… а с нее бочка упала… и прямо на…
– А записку мою принцессе кто тогда писал?!
– Писарь…
– Так кликни его!!!
– Да… в город я его отпустил… до завтра… за ненадобностью… – жалко развел руками граф.
Не без труда брат королевы проглотил рвущееся на язык проклятие.
– Есть кто здесь грамотный? – грозный взор заставил уладскую аристократию вжаться в свои костюмы.
– Что ж мы, герцог, штафирки какие тебе тут чернильные? – обиженно поджала губы старуха с канарейкой. – Будто у уладского дворянства дел других нет! Обидные твои слова, однако, Руадан.
И тут Агафон – может, из чувства противоречия, может, потеряв в объятьях пылкой графинюшки всяческую осторожность заодно со здравым смыслом, громко и отчетливо ляпнул:
– Ну я грамотная. Давай сюда свою цидульку.
– Ты?!..
Если бы гвентянка взлетела, сплясала на потолке и превратилась после этого в жаборонка, реакция уладов была бы приблизительно такой же. Но горделиво презрев на глазах зарождающиеся кривотолки и сплетни, маг вынул из разжавшихся пальцев Морхольта так и норовивший скрутиться в трубочку кусок пергамента и с выражением продекламировал:
– "Наши лазутчики доносят, что эйтны стягивают свои отряды к Бараньему броду, в количестве двух тысяч пеших и пятисот конных. Два раза по столько еще на подходе из Миму, под командованием первого рыцаря Слейна. Ожидаются через три дня. Посему полагаю, что военные действия начнутся со дня на день. Прошу выслать подкрепление, а лучше скорей указать, куда организованно выравнивать линию фронта, потому что одинакового количества воинов нам за это время не набрать всё равно. Барон Донал. Писано рукой писарчука Ниалла."
После этого пир сдулся и скомкался, как проколотый мячик.
Взволнованные гости быстро и без энтузиазма дожевали и допили угощение и стали расходиться, наспех бормоча слова то ли благодарности, то ли вечного прощания хозяину и Морхольту. И потому прибытие второго гонца – лакея в забрызганной дорожной грязью ливрее Руаданов – прошло почти незамеченным.
Значение его появления опергруппа по освобождению Конначты поняла только следующим утром.
Когда всё уже было готово и упаковано для обещанного переезда к месту заточения злосчастного короля, дверь отведенных им покоев распахнулась и, решительно ступая, прерд главным специалистом по волшебным наукам и его приемным дядюшкой предстал Морхольт.
Черные брови его были озабоченно сведены к переносице, большие пальцы впились в ремень, на котором висел широкий короткий меч, подбитая кольчугой коричневая кожаная куртка косо свисала с одного плеча. Покрасневшие от дыма факелов и бессонницы глаза придирчиво и строго изучали расположение каменных плит под ногами.
– Я… э-э-э-э… – сделал торопливый книксен Агафон, вспомнил, что у него не допудрен нос, пожалел, что в большой комнате нет зеркала, и одновременно порадовался, что нет и свечей. – Я почти готова.
– Не стоит торопиться, ваше высочество, – хмуро проговорил герцог.
– Это почему? – насторожился волшебник, моментально заподозрив неладное.
Впервые за всё время их знакомства грозный первый рыцарь Улада выглядел как не выучивший уроки школьник после родительского собрания.
– Вчера вечером ко мне прискакал вестник из моего замка, – начал он с видом человека, не знающего слово "околичности". Но на свирепой в иные времена физиономии было ясно написано, что он отчаянно желал, чтобы ему было известно, что это такое.
– Я видела, – скупо кивнул волшебник, словно прильнув к прицелу арбалета.
– Ну так он принес дурные вести про твоего отца, – категорично выдохнул брат королевы, словно рубил мосты.
– Что?! – хор из четырех потрясенных голосов поддержал оглушительное соло Агафона.
Морхольт невесело усмехнулся.
– Хотел бы я, чтобы мои подданные также реагировали на мои неприятности.
– Не уходите от ответа, тиран и чудовище! – подскочил к нему чародей, дерзко замахнулся веером и замолотил им по ладони другой руки, словно взбешенная кошка – хвостом. – Отвечайте по совести, если она у вас имеется: что вы сотворили над моим бедным родителем?! Вы его пытали?! Издевались?! Мучили?! Терзали?! Отвечайте, монстр!!!
Сконфуженный, но не застигнутый врасплох яростным натиском, герцог отступил на шаг, покривился и лаконично закончил.
– Конначта пал жертвой неизвестной болезни.
– Что?..
Великолепная пятерка ожидала чего угодно, но не этого.
– Вы его убили… – почти натурально покачнулся и побледнел Агафон. – Что ты наделал… что ты наделал, безмозглый тупой злобный баран…
– Выбирай слова, дура! – гневно рявкнул Руадан, и маг, приведенный в чувство, подскочил и отпрыгнул под защиту Олафа, проворно вынырнувшего из глубин гостиной.
– Ты на кого орешь, чучело уладское? – не без радостного блеска в глазах в предвкушении славной драчки, отряг грозно вперил кулаки в бока. – Ты на женчину безответную рот свой разеваешь, деревенщина!
Оскорбленный Морхольт схватился было за рукоять меча, но при последних словах конунга недоуменно застыл. Взгляд его устремился на скромно пристроившуюся у камина Сеньку.
– На… нее?.. Я?.. Когда?
– На Ага… Ага, на госпожу мою, вот на кого! – уточнил Олаф, с разочарованием почувствовавший, как аромат грядущей потасовки стал медленно развеиваться в слегка спертом воздухе гостиной.
– Это Эссельте-то безответная?.. – ошалело выкатил глаза первый рыцарь, и вдруг ухватился за бока и громоподобно расхохотался. – Эссельте?!.. Такой славной шутки я не слышал давно!
– Бесчувственное бревно! – капризно, но не без тайного удовлетворения, чародей выкрикнул из безопасности олафовой спины.
Морхольт хмыкнул сердито и собирался что-то ответить, но тут, дрожа от негодования, возмущения и еще нескольких десятков эмоций менее благородных, на арену выступил Ривал. Багровея лицом и топорщась усами, он положил руку на рукоять своего придворного кинжала и угрюмо процедил:
– Что ты сделал с телом, негодяй?
– С чьим? – бессмысленным взором уставился на него брат королевы.
В этот момент он вполне оправдывал характеристику тупого барана.
– Он еще и издевается! – возопил Агафоник Великий, драматично заламывая руки. – Моего бедного папеньки, конечно!!!
– Ах, это… Ах, тело… А разве я не сказал?..
Насупленная пасмурно физиономия герцога просветлела.
– Конечно, я не сказал. Потому что одна вздорная крикливая мегера не дала мне и слова вставить между своими воплями, претензиями и обвинениями.
– Кто бы это мог быть? – невинно округлил нахальные очи Агафон.
– Ты, – не стал играть в предложенную игру Морхольт. – И вообще. Хочу откровенно сказать тебе, принцесса, что, похоже, радости наш брак мне принесет мало.
Волшебник презрительно выпятил нижнюю губу.
– Сколько радости может принести обмен одного заложника на другого? На что ты рассчитывал, когда предлагал купить меня, как овцу на базаре? Что я брошусь тебе на шею и назову любимым? ЩАЗ! Да меня при одной мысли о нашем грядущем союзе – так и знай! – тошнит!
– А меня – еще больше, – неприязненно искривил губы герцог.
Одно дело, когда отвергающей и презирающей стороной являешься ты. И совершенно другое, когда отвергают и презирают тебя. Даже если этого отвержения и презирания ты еще минуту назад желал всей душой.
– Это почему тебя больше? – обиженно насупился маг, вызывающе скрестил руки под грудью и выставил ногу в облегающем парчовом сапожке. Тугие шелковые перси мага заколыхались и демонстративно приподнялись.
Морхольт скрипнул зубами, отвел глаза и, делая колючую паузу почти после каждого слова, будто нарезая предложения на куски, хлестко заговорил.
– Потому что ты – испорченная, бестактная, сварливая и наглая грубиянка. Которая не имеет ни малейшего представления о поведении в приличном обществе. И за один вечер, не прилагая к этому никаких усилий, может настроить против себя полстраны. Может, у вас в Гвенте так принято. Но то, что допускается среди варваров, меж цивилизованных народов…
И чародею ничего не оставалось делать, как только оправдывать походя созданный имидж.
– Ах ты, мужлан неотесанный!!! Валенок уладский!!! Дундук деревенский!!! Боров недорезанный!!! – возопил Агафон, и пыль на карнизах содрогнулась – И ты еще смеешь…
Морхольт побелел и занес кулак, Олаф потянулся к топору, эрл – к кинжалу, менестрель – к арфе…
И тут чародей почувствовал, как кто-то сильными руками ухватил его за плечи, развернул и упер лицом в колючее дешевое сукно.
Синхронно в бок ему ткнулся кулак.
– Ай! – вырвалось искренне у него. – Мне ж больно!..
– Не страдайте так, моя госпожа… – он почти не узнал в елейно-плаксивом кудахтанье, зазвучавшем над его головой, голос Серафимы. – И вообще никак не страдайте… Ведь со смертью вашего благословенного папашеньки, да будет земля ему пухом, ваши обязательства перед уладским троном сошли в землю тоже. И вы вольны сейчас собрать свои манатки, и бежать вон из хатки. Вернуться к холостой жизни, так сказать.
– Убивец, душегуб, мучитель, палач, кровопийца, кат… – монотонно, но докучливо бубнил из своего угла Кириан, добросовестно внося посильную лепту в неразбериху и истеричность момента.
– ДА ПОГОДИТЕ ВЫ ВСЕ!!! – исступленно взревел Морхольт. – Можете вы помолчать хоть минуту?! Куда вернуться?! Какие манатки?! Кто убивец?! С чьей смертью, наконец?!?!?!
– А разве ты только что не сказал, что король Конначта?.. – изумленно выпустил кинжал и вытаращил бесцветные глаза в опушке коротких прямых ресниц Ривал.
– НЕТ!!! – мученически воздел руки к потолку герцог. – Не сказал!!! Потому что в этой буйнопомешаной семейке мне и рта раскрыть не дают!!! А ведь единственное, что я хотел сообщить – еще полчаса назад!!! – что Конначта подхватил какую-то заразу и лежит в постели!!! И посещать его в таком состоянии – не надо!!!
Волшебник вывернулся из объятий царевны, развернулся, перегруппировался и пошел в атаку – руки под грудью, подбородок вздернут, ножка в розовом сапожке снова выставлена на обозрение и оценку жениха.
– Ну это вы, милейший Морхольт, так думаете…
Полукруглая дверь, похожая больше на амбарную, приотворилась, и перед жадным взором Агафона предстал спертый, пропитанный зловонными миазмами мазей и притираний полумрак, скрывающий в своих глубинах просторную комнату.
В правой ее стене жарко пылал камин, посылая ароматы медленно сжигаемых предположительно целебных трав к потерянному в темноте потолку. Целая армия горшочков, пузырьков, флаконов и прочих баночек, щеголяя наброшенными на горлышко тряпицами или их отсутствием, выстроилась на приземистом кривоногом столике в полуметре от огня и добавляла по мере сил и возможностей к общей какофонии запахов в покоях больного.
Если бы волшебнику не сообщили, что так пахнут лекарства, призванные облегчить страдания злополучного короля, он бы подумал, что это какая-то извращенная уладская пытка, от которой свербит в носу так, словно там работает бригада горнопроходчиков, вытекают слезами глаза и дерет во рту, точно ржавым напильником, обмазанным смесью из перца, чеснока и гуталина.
Под закрытыми наглухо ставнями в дальнем конце покоев стоял второй и последний предмет мебели – неширокая кровать с высокими резными спинками. На ее устеленной соломой спине возлежал…
– Кто?.. Это?.. – чихнул Агафон и рефлекторно схватился за грудь – не отвалилась ли.
– Стоять!
Стражник выбросил поперек подхода пику, отрезая посетителя его болящего гвентянского величества от объекта посещения.
– Попробуй только переступи порог – и я прикажу запереть тебя на другом этаже до тех пор, пока мы не поженимся, – холодно рыкнул Морхольт.
Самолюбие первого рыцаря, глубоко уязвленное поражением в битве при гостиной бриггстского замка, страдало не хуже Конначты, предъявленного на дочернее обозрение.
– Ну мусипусик мой… – капризно проворковал главный специалист по волшебным наукам.
Но мусипусик был непреклонен.