– Сам дурак! – в виде "спасиба" выкрикнул волшебник, вскинул вверх освободившуюся руку, и Олаф, из-под груды придавливающих его щупалец, отчаянным, но точным пасом метнул извлеченный из-под камня посох прямо ему в пятерню.
– Кабуча габата апача дрендец!!! – торжествующе проорал Агафон, и гроздь черно-фиолетовых молний расколола белесое небо и устремилась к земле.
И наступил уже торжествующему победу над вкусным обедом щупальцероту полный дрендец.
Половина склона холма, покрытая непроходимым кустарником, облюбованным ранее чудовищем для засады, тихо вздохнула, содрогнулась всей поверхностью, и так же тихо, почти беззвучно, взлетела к ошарашенным блеклым небесам перевернутым дождем из камней, земли, травы, веток и разобранной на запчасти анатомии так и оставшегося голодным щупальцерота. Еще через несколько мгновений вся эта масса обрушилась назад, аккуратно заполнив образовавшуюся было воронку и создав второй холм рядом с полпервым. А еще через три минуты все люди, живые, хоть и некоторыми чувствительными местами не совсем здоровые, стали высвобождаться из-под обмякшего плена лишившихся хозяина и мотивации разнокалиберных щупалец и собираться в кучку над зияющим свежеобнаженной землей обрывом.
Кириан, со слегка расфокусированным взором и более чем слегка истеричной улыбкой поставил ногу на не захваченный холмотрясенимем обрубок толщиной с бревно, провел негнущимися пальцами по спрятанной за пазухой арфе и неровным, срывающимся то на писк, то на хрип голосом продекламировал:
Морхольт и Олаф!
Действуйте организованно!
Бессилен волхв,
Щупальцами парализованный.
Меча ударом
Обрубки щупалец множь.
Посох Агграндара
Волхву даешь!..
– У меня бы и без них всё получилось, – недовольно зыркнул на пиита чародей и обиженно выпятил разбитую нижнюю губу. – Подумаешь, союз меча и рубила… озвученный оралом…
– Вот и подумай, – ворчливо посоветовал Ривал. – Если бы не воины, твоя магия перекочевала бы в брюхо щупальцерота вместе с тобой.
– От воина слышу… – буркнул рассчитывавший совсем на иной прием Агафоник Великий, скрестил руки на съехавшей в район пупка груди и насупился.
Впрочем, прочувствованные похвалы Сеньки и Олафа, сопровождающиеся такими же искренними похлопываниями по спине и плечам, несколько стерли кисловатый привкус феерической победы магии над дикой природой, и умиротворенный волшебник с чувством глубокого удовлетворения, как всегда в таких случаях, принялся проверять, не сломано ли у него чего и не перебито. В отличие от щупальцерота, друзья сил на проявление чувств не жалели.
Тем временем за их спинами граф Курнан Бриггст трясущейся рукой стащил с пальца кольцо и, не глядя, протянул в направлении Конначты. Тот, также не глядя, хватанул его с ладони недавнего противника и принялся сосредоточенно напяливать на указательный палец правой руки. Один инцидент был исчерпан. Но оставалось еще несколько, и чтобы вычерпать их, опасалась царевна, не достаточно было не то, что ладони, но и ведра.
Герцог Руадан подошел к обвалу позже всех, безуспешно скрывая хромоту.
– Насколько я понял, ты – не та, за кого себя выдаешь, – было первыми словами усиленно растирающего сдавленное горло Морхольта в адрес снова притихшего и надувшегося волшебника.
– Наконец-то… – сипло выдохнула Сенька.
– Моя невеста – колдунья, – не обращая внимания на ремарку слева, осуждающе-сурово продолжил герцог.
– Правильно, – кивнул Олаф.
– Только наоборот, – уточнила Серафима.
– Во-первых, не твоя, а сам по себе. Во-вторых, не невеста, а жених, – слабо усмехнулся чародей, загибая дрожащие пальцы, вымазанные зеленой жижей. – А в-третьих, не колдунья, а колдун.
– Не понял?.. – блуждающий по унылым равнинам взгляд Морхольта остановился.
– То понял, то не понял… – брюзгливо проворчал Ривал, неуклюже массируя онемевшие от объятий чудища ноги онемевшими по той же причине руками. – Бестолочь уладская…
Оскорбленный Руадан хотел ответить, но слова его потонули в скорбном вопле.
– Моя дочь?.. Ты не моя дочь?.. Как это?.. А кто ты тогда?! И где Эссельте?! И что ты делаешь в ее платье?!.. Это ведь ее платье? Я лично отдал за него триста золотых!!!..
Кажется, в их увеличившемся отряде нашелся еще один человек, кровно заинтересованный в разгадке маскарада.
– Ты – не она?.. То есть, ты – это он?.. В смысле, ты – это ты?.. Но это же бесчестно! – возмущенно набычился брат королевы.
– А фальшивых Конначт людям подсовывать – не бесчестно? – пылко парировал волшебник.
– Кажется, мы друг друга стоим, – вздохнула царевна. – Ну и кто начнет объяснения первыми?
– Вы, – угрожающе прищурился Руадан.
– Хорошо. Вы, так вы, – благосклонно согласилась Сенька, и застекленевшие на мгновение глаза первого рыцаря стали увеличиваться в размерах.
– Когда первый рыцарь Улада говорит…
– Да ладно, ладно… ладно-уладно, ваше морхольтство, – успокаивающе вскинула ладошки она. – Мы же не принципиально против, а по процедурному вопросу. У нас, похоже, история будет гораздо длиннее, поэтому начнем с самого простого. Итак?.. К чему ряженый? К чему чума? Ее же не было на самом деле, да?
Морхольт скрипнул зубами, дернул желваками, выдохнул гневно, и неохотно кивнул.
– Не было. Я придумал ее, чтобы не подпустить Эссельте близко к отцу. Который не отец. Я выбрал Бриггста, потому что он единственный, кто был под рукой в тот момент и мог заменить Конначту по размерам.
– А куда?.. – начал было Ривал, но осекся под угрюмым взглядом Морхольта.
– Он сбежал в тот день, когда Бриггст давал ужин в вашу честь, – неохотно признался брат королевы.
– А чего ты еще от меня ожидал, безмозглый громила? – торжествующе выкатил грудь король Гвента. – Естественно, я сбежал!
– Мои люди перевернули вверх дном все окрестности, но не нашли его.
– Потому что я не смог выбраться незаметно из замка и спрятался в сарае среди старых котлов! – гордо объявил король.
– В следующий раз буду знать, – скривился в кислой усмешке Морхольт, – под каким горшком прячутся писклявые коротышки.
– Да ты!!!..
– А сам?!..
– Ссору первым прекращает самый умный и сильный, – быстро вспомнив ивановы уроки, выпалила Серафима.
К ее изумлению противники, гневно рубанув друг друга взглядами, языки всё ж прикусили, и гордо уставились в разные стороны.
– Ну теперь вам всё ясно? – обратился к Олафу, Агафону и Сеньке Морхольт, демонстративно игнорируя не только своего противника, но и гвентянскую диаспору в целом. – Вопросы есть?
– Намек понят, – со вздохом развела руками царевна и, пригласив жестом слушателей садиться, пустилась в пересказ такой недолгой, но такой запутанной истории, приведшей к их непостижимому появлению в этом странном холодном месте.
– …И единственное, остающееся недопонятым, это куда мы попали и как отсюда скорее выбраться, – хмуро завершила свой рассказ она.
Руадан и граф переглянулись сначала между собой, потом – невольно – с недавними противниками…
– Ну это-то как раз… очень просто… – старательно не глядя на отрывающиеся их глазам просторы, подал осипший от крика голос Кириан. Пальцы его нервно перебирали струны чудом уцелевшей арфы, извлеченной на свет серый, губы дрожали, глаз подергивался, и весь скорбный вид выражал вселенскую тоску и обреченность на вечные муки.
– Ответ первый: мы у сиххё. Ответ второй: никак. По-крайней мере, фольклорное наследие Гвента не знает случаев, когда человек, попав к сиххё, возвращался обратно.
– У сиххё?!.. – подскочил, словно увидев нового щупальцерота, Бриггст. – Мы и вправду у сиххё?!.. Это не шутка?!.. Это не сон?!.. Но как?! Но почему?!.. Но этого не может…
– А вот это еще проще, – трубадур осторожно пожал плечами, отчаянно стонущими и жалующимися на жизнь едва ли не вслух. – Врата сиххё в наш мир – поставленные в круг предметы. А что иное есть цирк, как не целая куча предметов, поставленных именно таким образом? Им оставалось только найти их… и воспользоваться.
– Проклятье… – выдавил Морхольт и изо всех сил ударил кулаком в ладонь другой руки. – Проклятье, проклятье, проклятье!!!..
– Так это сиххё похитили Бриггста? – недоуменно наморщил лоб Ривал и озадаченно заморгал водянистыми белесыми глазками. – А на кой морской пень он им понадобился?
– Кто их знает, этих нелюдей? – брезгливо поджал губы граф. – Мне их извращенную логику понимать претит! Главное то, что они снова смогли попасть в наш мир…
– Главное то, что мы из ихнего не можем пока выбраться, – мрачно поправил его Агафон, с неприязнью взирая на лишенные красок и жизни пространства перед ними.
– Но попробовать-то можно! – убежденно объявил Олаф и, не вступая в дискуссию, встал и отправился проводить предполетную подготовку Масдая.
– М-м-да… Мудрость предков – не пыль веков… Ее нельзя отряхнуть и забыть… – не обращая внимания на уход отряга, меланхолично пробормотал Бриггст, и тут же встрепенулся. – Неужели это я сказал?.. Кхм! Об этом нужно пофилософствовать!
Сенька промолчала. И по озабоченной нахмуренной ее физиономии было ясно видно, что мысли ее с места в карьер принялись за работу.
Так, не раскрывая рта и не разводя бровей, пролетела она над местом своего недавнего появления в негостеприимном мире сиххё. Найти их пункт въезда удалось проще, чем они полагали: невдалеке от полутора холмов, слегка порушенный промчавшимся стадом, располагался широкий круг, выложенный небольшими булыжниками. Не заметный с земли, с воздуха он будто лежал на ладони, приглашая заблудших путников попытать счастья.
Но просто так ли, или исключительно к прибытию людей, счастье в нем кончилось, и больше не начиналось.
Сколько ни кружил ковер над камнями, сколько ни бормотал Агафон заклинания, призывы и обереги, сколько ни бегали бледнеющие с каждой проходящей минутой улады и гвентяне вперед-назад – граница между мирами оставалась на замке.
* * *
Личный ялик капитана Гильдаса, направляемый неумелой, но трудолюбивой рукой Иванушки, мягко чиркнул днищем по прибрежному песку и уткнулся носом в пляж, на три метра от линии прибоя покрытый мелкой галькой всех оттенков серого.
– Вот мы и прибыли! – торжествующе озвучил сей очевидный факт лукоморец, поднялся на ноги и гордо выпрямился во весь рост – левая рука с веслом на отлете, правая щедро указует на открывающееся сухопутное приволье.
Впрочем, героическая картина "Первопроходец Иван-царевич дарит даме своего сердца только что первопройденные им неведомые просторы" была более чем слегка подпорчена набежавшей не вовремя волной и возопившей не вовремя спиной, мгновенно заставившими Ивана немного сменить положение рук – левая держится за бортик на уровне коленок, правая упирается в поясницу.
Но даже такие прозаические факторы не сумели погасить лихорадочный огонь одержимости в его глазах.
– Любовь моя, это всё наше! – усиленно растирая кулаком спину, пылко кивнул лукоморец подбородком в сторону каменистого берега, россыпи массивных валунов поодаль, и редкого, но захламленного буреломом осинового перелеска за ней.
– Наше?.. – удивленно округлила глаза цвета утреннего неба Эссельте.
Царевич задумался над вопросом, быстро внес коррективы и, лучась безграничным восторгом, воскликнул:
– Нет!.. Это всё твоё!.. Только твоё! Твоё и для тебя! Я дарю их тебе!.. Я дарю тебе эти горы, эти кущи, эту траву и кусты, это небо… и море… и цветы тоже… я их вижу… вон там… только они маленькие… и если наклониться так… то их не заметно отсюда… из-за того пня… а если вот эдак… Они там честно есть!.. Кхм. Ну, значит… э-э-э… я дарю тебе это всё… вокруг… э-э-э… потому что… потому что… э-э-э…
Вопреки подозрениям Серафимы, Иванушка поэтом не был, и посему впарить бедной доверчивой девушке то, что ей отродясь не нужно, с помпой и фейерверком, убедив ее при этом, что ничего иного для полного счастья в жизни ей никогда более не понадобится, квалификации не имел.
– Потому что… – сконфуженно и отчаянно сделал вторую попытку Иван, – н-ну-у-у-у… Мне больше нечего тебе подарить… вот почему… Но если бы было – всё, что угодно бросил бы я к твоим ногам, не задумываясь ни секунды, о… э-э-э… о прекрасная из прекраснейших!..
Как в глубине своей пламенеющей души царевич и подозревал, в рейтинге объяснений в любви данный спич не вошел бы даже в список не вошедших в первые сто тысяч претендентов на триста последнее место… Но разве в этом было сейчас дело! Ведь девушка его была на данный момент не только бедной и доверчивой, но и безоглядно влюбленной в острой форме, и поэтому даже самое невразумительное мычание из уст своего кавалера показалось бы ей великолепнее самой изысканной баллады Кириана Златоуста.
Пораженная невиданным красноречием своего обожателя, Эссельте порозовела, всплеснула затянутыми в тонкие шелковые перчатки ручками, затаив дыхание, приложила их к груди и восторженно полуприкрыла глаза.
– Это всё мне?.. Мне?.. Ах, Айвен!.. Какая красота!.. И всё для меня! Как в рыцарском романе Лючинды Карамелли!.. Как это… романтично! Я так люблю тебя!.. Так люблю!.. Что будь на твоем месте даже сам Друстан, я не испытала бы большего восторга!
Иванушка прикусил язык и подозрительно нахмурился.
– Будь на моем месте кто, дорогая?
– Друстан?.. – недоуменно повторила принцесса, наморщила лобик, словно пытаясь заглянуть себе в душу и искренне удивляясь увиденному. – Ах, да… Ты же не знаешь Друстана…
– Нет, не знаю, – дрожа от выскочившей неожиданно из засады черной человекоядной ревности, проговорил лукоморец. – Кто этот несчастный?
– Друстан? Он не несчастный. Он – ученик придворного лекаря. Очень хороший знахарь.
– Знахарь? Тебе нужно знахаря? Ты плохо себя чувствуешь, золотая? – мгновенно отбросил низменные инстинкты и встревожился Иванушка.
– Нет, что ты, зайчик! Очень хорошо! – замахала руками принцесса. – Когда я с тобой – я думать ни о ком другом не могу! А когда без тебя… Даже не могу представить, что еще вчера я тебя не знала, мой доблестный витязь! Как я жила?!..
– Как я жил?.. – розовым эхом повторил царевич, глупо улыбаясь во всё лицо, все опасения, недомолвки и подозрения отброшены в сторону, как пригоршня прошлогодних листьев.
– Рыцарь мой, сходим ли мы сегодня на берег? Или мы будем плавать в этом утлом осколке прошлой жизни до скончания веков? – вывела его из сладостных грез Эссельте, с обворожительной улыбкой легко дотронувшись до Иванового плеча. – Ты не мог бы мне помочь, мое солнышко?
– Да, милая!!! – просиял подобно взорвавшейся сверхновой Иванушка. – Конечно!!!
– Тогда… – кокетливо потупилась Эссельте и протянула к лукоморцу руки.
– Сейчас, сейчас, моя ласточка!!! – радостно воскликнул ее компаньон и, не обращая внимания на провокационный жест подлежащего транспортировке объекта, выпрыгнул из лодки в воду, щедро обдав принцессу фонтаном холодных прозрачных брызг.
Ручки гвентянки принялись срочно отряхивать стремительно покрывающийся темными пятнами нежно-малиновый шелк платья, а личико недоуменно вытянулось. Сцену своего вынесения на пустынный брег галантным заморским рыцарем она представляла несколько иначе. Но, может, брать на руки возлюбленных, стоя в воде, а не в лодке, удобнее? И в традициях этой далекой дикой северной страны, как ее там? Кто этих иностранцев знает…
– Айвен, возьми меня… – начала было Эссельте, переступая на шаг ближе и вытягивая руки еще более выразительно и убедительно, но у Ивана, оказалось, был абсолютно другой план. Сосредоточенно не поднимая глаз на девушку, он споро пристроился к корме, ухватился руками за борт, уперся в дно, глухо захрустевшее ракушками под его ногами, и принялся энергично проталкивать их крошечное суденышко оставшиеся три метра вперед, на сушу, пока под рулем не хрупнула сухая пляжная галька.
– Вот и всё! Берег подан! – довольно утирая пот и брызги воды со лба, довольно заявил зардевшийся от различного рода усилий царевич. – Можно выходить, моя рыбка!
– Айвен?.. – недоверчиво проговорила Эссельте, склонив очаровательную головку набок, отчего стала больше похожа не на рыбку, а на птичку. – А разве ты не возьмешь меня на руки? Наконец?
– Да тут ведь уже сухо! – радостно сообщил лукоморец, тяжело хлюпая налитыми до краев сапогами по пляжу. – Я специально вытолкал лодку далеко! Но если хочешь, я тебе помогу, моя зорька!
– Корова, что ли? – обиженно надула губки и пробормотала гвентянка, но покрытую свежими мозолями от весла ладонь приняла за неимением лучшего, юбки подобрала, и на неведомую землю почти самостоятельно ступила.
– Интересно, где мы очутились? – задумчиво проговорил лукоморец, с интересом оглядывая открывающийся перед ними пейзаж.
Эссельте зябко поежилась, кутаясь на прохладном морском ветерке в темно-алый плащ из тонкого сукна, и пожала плечиками.
– Может, на острове?
– На острове? – оживленно обернулся к ней Иван. – На необитаемом?
– Надеюсь, да… – со странной грустью вздохнула принцесса.
Васильковые глаза ее на мгновение подернулись тонким облачком печали о чем-то далеком, теплом, родном, но как-то неприметно утраченном. О чем-то, что раньше было важно и необходимо ей, как хлеб, как воздух, как сама жизнь, но о чем она, как ни силилась и не тщилась, вспомнить никак не могла. И это смутно тревожило ее, выводило из равновесия и вносило тонкий колющий диссонанс в их с галантным заграничным кавалером неминучую гармонию и счастье.
– Так это же восхитительно! – просиял царевич, оставаясь в неведении касательно мимолетных призраков прошлого своей дамы сердца.
– Отчего же, соколик мой? – удивленно расширились очи принцессы.
– Я в детстве читал замечательную книжку про освоение необитаемого острова!
– Значит, ты знаешь, что нам теперь надо делать? – повеселела чуток гвентянка.
– Н-ну… это был рассказ одного матроса, которого выбросило бурей на первозданно нетронутый берег затерянного в южном море островка, – начал пересказ своего романа Иван.
– Можно сказать, что нас тоже выбросило сюда бурей, – слабая меланхоличная улыбка беглой тенью скользнула по губам Эссельте. – И ты ведь прав: необитаемый остров – это тоже так романтично!.. Так… свежо! Лючинда Карамелли про это тоже писала! Необитаемый остров – это новая беззаботная жизнь, полная любви, радостей, свободы и открытий!.. Так что же было дальше с тем моряком, мой храбрый ратоборец?
Иванушка стушевался.
– Дальше он, преодолевая трудности и опасности, ежесекундно рискуя жизнью и здоровьем, в полном одиночестве встал на борьбу с природой. Он поселился в пещере, стал приручать диких животных для получения молока и мяса, возделывать голыми руками девственные леса, изготавливать на коленке каменные орудия труда и быта…
Восторг на хорошеньком личике принцессы поубавился.
Каменные кастрюли, топоры, мотыги с риском для жизни, и мясо-молочные буйволы в ее представления о райской идиллии с милым на необитаемом острове как-то не входили, а, войдя, не хотели там спокойно сидеть.
– И чем же завершились эти жуткие испытания? – несколько капризнее, чем собиралась, поинтересовалась она.