Незнакомый лес вокруг него тихо пересвистывался и перекликался приглушенными мелодичными трелями, поскрипываниями, поухиваниями и пощелкиваниями. В высокой придорожной траве нежным зеленым светом заманивали то ли подруг, то ли ужин круглые насекомые размером с лукоморский рублевик. Со ствола на ствол и с ветки на ветку перепархивали сияющие голубым, фиолетовым, розовым и бордовым мотыльки, больше похожие на птиц, сверкающие разноцветным оперением павлиньи совы, и золотистые стрекозы, не похожие ни на кого. На толстом пне в десяти-двенадцати шагах от дороги сидела такая же толстая зверюшка – ни мышонок, ни лягушка – и, надувая пригорловые мешки, топорщила переливающуюся красноватую шерсть на боках и ритмично поквакивала, постукивая в такт голым хвостом.
Как завороженный, Иванушка сошел с дороги, осторожно, чтобы не спугнуть ночное чудо, приблизился к пню, поставил кувшин на траву в стороне, и – сантиметр за сантиметром – стал бережно наклоняться, чтобы разглядеть забавное существо поближе.
– Я давно хотел с тобой поговорить, когда рядом никого не будет, – раздался вдруг голос за его согбенной спиной в посапывающей шумами ночного леса тишине.
Иван подпрыгнул. Зверушка – тоже. В следующую секунду ее и след простыл.
– Друстан?.. – разочарование Иванушки можно было черпать ковшиком. – Что ты так кричишь? Напугал…
– Извини, – с таким видом, будто извинение – последняя мысль на Белом Свете и в Сумрачном мире, которая могла бы прийти ему сейчас на ум, проговорил гвентянин, и ехидно добавил: – Не знал, что тебя так просто напугать.
– Да не меня, – недовольно поморщился более чем слегка уязвленный Иван. – Ее.
– Кого? – странно встревожился лекарь.
– Ну, ее… или его… оно на пне сидело…
– А-а, на пне… – с облегчением отмахнулся Друстан от странных слов соперника поневоле, скрестил руки на груди и опустил голову, словно приготовился бодаться. – Это неважно.
– Ты, кажется, хотел о чем-то поговорить? – вспомнил Иван и безмятежно глянул на знахаря. – Я тебя внимательно слушаю. Но сначала разреши еще раз поблагодарить за твое противоядие и взрывной порошок. Это было восхитительно!.. И то, и другое, и хочу сказать. Хотя в следующий раз я был бы тебе благодарен еще больше, если бы ты предупредил меня заранее. Кхм. Если ты понимаешь, что я имею в виду.
И Иванушка несколько сконфуженно потрогал печальный остаток опаленных вторично волос на почти голой голове.
Знахарь спешно опустил глаза и постарался скрыть выражение лица.
В условиях почти полной темноты и рассеянности собеседника ему это даже удалось.
– Не в обиду никому будь сказано, – лукоморец оставил тем временем паленый ежик в покое и с уважением продолжил оду Друстану-огнеметчику, – но, по-моему, такое не смог бы сделать даже Агафон. Ты его не знаешь, конечно…
Друстан невольно хмыкнул, вспоминая веселую ночь на корабле.
– Его-то? Конечно, знаю. И скажу совершенно искренне: ему с какими-то травками-камнями резону возиться нет. Гайны и выдрокобры побежали бы наперегонки, поджав хвосты, от одного взмаха его посоха.
– Ты знаешь Агафона?!
Изумлению Иванушки не было предела.
– Да. И Олафа. И Масдая. И… – голос знахаря на мгновение дрогнул, словно он готовился выложить из рукава на стол второго козырного туза. – И Серафиму.
– Как здорово! Что ж ты раньше молчал?! Где ты с ними познакомился? Когда? Я так скучаю по всем троим – кажется, сто лет их уже не видел!..
– По троим – это по кому? – настороженно оборвал Ивановы восторги Друстан.
– Ну как?.. Ты же сам их только что назвал – Агафон, Олаф и Масдай!
– А… девушка? – нервно-надтреснутый голос гвентянина сорвался.
– Какая де… – недоуменно наморщил лоб царевич, но тут же спохватился. – А-а, девушка!.. Она тебе тоже понравилась? В нее невозможно не влюбиться с первого взгляда, правда? Ее зовут Эссельте, и она – представляешь! – дочь вашего короля Конначты, за которым мы прилетели, и сразу, как только мы выберемся отсюда, я буду просить у его величества ее руки! Ты веришь, что мы всё равно отыщем способ отсюда вы…
– Нет, я про другую девушку, – досадливо закусил губу и насупился знахарь.
– Другую?.. – с искренним непониманием заморгал короткими белесыми ресницами Иван. – А-а-а, ты королеву Андеграунд… Арнегунд… имеешь в виду?
– Нет, – отрезал как мечом Друстан. – Я имею в виду Серафиму! Твою жену!
– К-кого?..
Если бы лекарь сейчас на его глазах превратился в красную мышиную лягушку и заквакал человеческим голосом, пристукивая хвостиком, изумление лукоморца не было бы настолько полным.
– Но… у меня нет никакой жены! И я никогда не был женат! Потому что ни в одном уголке Белого Света не мог встретить подходящей девушки!.. То есть, я хотел сказать… что встречал девушек много… но ни одна ко мне не подходила… и я к ним тоже не подходил… потому что они не признавали, что я им подхожу… Не то, чтобы я их спрашивал… но… ты знаешь… это как-то и так… видно… бывает… подходишь ты девушке или нет…
– У тебя на руке обручальное кольцо, – бесцветно проговорил медик.
Иванушка оборвал оправдательную речь на полуслове и с изумлением уставился на свой палец, будто в первый раз его увидел.
– Н-ну… кольцо… – нехотя признал он очевидное. – Но его мне подарил… подарила… или я купил?.. Или это фамильное?.. Да, скорее всего, так. Фамильная реликвия. Вот. Естественно. Вот что это такое. Наследие отца. Да. Иначе зачем бы я его носил? Я же не женщина… И не надо меня сбивать, пожалуйста! Потому что в одном я уверен четко: я никогда не знал никого с именем "Серафима", никогда! Ты меня, наверное, с кем-то путаешь! – и видя, что все слова его и красноречие ни в малейшей степени упрямого гвентянина не убедили, скорее, наоборот, Иванушка прижал к груди фонарь и торжественно изрек: – Да провалиться мне на этом месте, если я неправду говорю!!!
И провалился.
Земля зашевелилась у него под ногами, стала внезапно мягкой и рыхлой, и сначала медленно, а потом всё быстрее принялась осыпаться куда-то вниз.
– Но я не вру!!!.. – было первой панической реакцией Иванушки.
Первой реакцией Друстана было вздохнуть с облегчением, присыпать чем-нибудь сверху, притоптать и сделать вид, что всё так и было. Но, к своему собственному удивлению, он метнулся вперед, сцапал соперника за исчезающий в провале шиворот, и изо всех сил дернул на себя. Иван опомнился, выбросил вперед руки, выронив на землю фонарь, ухватился за высокую жесткую траву и навалился грудью на обвисший край дерна.
– Не виси так, может осыпаться, – хмуро посоветовал Друстан, и отряхнул ладони.
Руки его непроизвольно подергивались, то вытягиваясь вперед, для помощи соплеменнику, то прячась за спину – для умывания.
Лукоморец молча кивнул и уперся ногами в земляную стенку образовавшегося под ним колодца. Земля посыпалась.
– К-кабуча… – пробормотал Иванушка и удвоил усилия.
– Помочь? – неохотно спросил лекарь, словно предлагая эвтаназию любимой кошки.
– Да… – прохрипел царевич, и тут же добавил: – Спасибо.
И не успел Друстан ошеломленно заметить, что он еще ничего не сделал, как Иванушка стал подниматься вверх, вверх, вверх, всё выше и выше…
И остановился только метрах в двух от поверхности.
А глаза опешившего лекаря оказались на уровне семи пар светящихся желтых точек размером с горошину. Темное пространство под точками раскололось широкой алой щелью, полной квадратных коричневых зубов, облизнулось толстым зеленым языком и тихо рыгнуло. Друстан отшатнулся и шлепнулся на траву.
– М-мама…
Земля заколыхалась и посыпалась снова, из ямы рядом с телом чудища показалась широкая как щит мощная лапа, усаженная подобно гребешку модницы сиххё десятками коротких – не больше пяти сантиметров – тупых когтей, и нежно потянулась к гвентянину.
Неизвестно, что случилось бы дальше, если бы Иванушка в этот момент не свалился с плоской кожистой головы монстра, наступив попутно на шаловливую лапку, не схватил первое, что ему попалось под руку, и не залепил этим ничего не подозревающему чудовищу прямо в шесть глаз из семи.
Этим первым попавшимся оказался кувшин.
Взревев не столько от боли, сколько от неожиданности, землекоп дернулся, вызывая глобальный обвал локального значения, и в мгновение ока исчез в своей дыре. Не обращая внимания на потрясенного лекаря, царевич подхватил с травы фонарь, бросился на живот и торопливо сунул в подрагивающий еще тоннель руку с оранжевым светильником сиххё.
Где-то глубоко-глубоко в непроглядной тьме нечто большое, грязное и неуклюжее завозилось, пыхтя, на краткий миг, и пропало – в боковом ходу, подумал Иван.
– Ч-чем ты в него б-бросил? – пристукивая зубами с риском откусить себе если не язык, то губу, хрипло проговорил сзади Друстан. Иванушка задумался.
– По-моему, это был кувшин.
– Н-не знал, что простой кувшин может так п-повлиять на местное чудище… Жаль, что на п-переправе у нас не было таких к-кувшинов… и п-побольше…
– Не пустой, – покачал головой царевич. – Там что-то было. Какая-то жидкость. Чай, наверное. Или… морс?.. Я не понял… Оно так воняло, не в обиду хозяевам будет сказано, что попробовать его я не решился.
– И правильно сделал, – услышали люди за спиной женский голос. – Это был сок фонарного дерева. Чтобы поливать твой фонарь. Чтобы не погас. Его не пьют. Если только не хотят провести несколько дней с оранжевой светящейся кожей и больным желудком.
Лукоморец обернулся и увидел Боанн.
– Что вы там разглядываете? – приподняв вышитый подол длинного серого платья, она сделала шаг по мокрой от росы траве.
– Какая-то дыра, – виновато улыбаясь, проговорил лукоморец. – Образовалась.
– Дыра? – забеспокоилась женщина, и последние несколько метров преодолела вприпрыжку. – Дыра?.. Гайново седалище…
Даже в почти полной темноте лесного полога было видно, как она побледнела.
– Что случилось? – встревожился Друстан и зашарил глазами по сторонам – то ли отыскивая новые следы пребывания чудища, то ли пути к отступлению.
– Когтерыл… – словно не веря своим собственным словам, проговорила Боанн. – Это ход когтерыла.
– Это плохо? – нервно отступая к дороге, спросил лекарь.
– Это… непонятно. И наверное, плохо, – пасмурно кивнула она, рассеяно откидывая с лица длинные серебристые пряди волос. – На этой стороне Широкой их не было никогда. Они не ходят там, где корни деревьев. Обычно.
– Да? – глубокомысленно произнес Иванушка, чувствуя, что от него ожидается какая-то реакция.
– Да, – коротко кивнула сиххё. – Надо немедленно рассказать Дагде. И Амергину. И Арнегунд. Я, конечно, не хочу никого пугать…
Никого пугать и не потребовалось: все испугались абсолютно самостоятельно.
Едва поднятый с постели заспанный Дагда поднял, что ему пытаются объяснить наперебой двое людей и женщина из Рудного, он вскочил и, наспех одевшись, стрелой вылетел из дома – будить королеву, которая послала разбудить командира воинов Кримтана и Аеда, который, в свою очередь, захотел посоветоваться с Амергином, который не мог обойтись без поддержки брата, Фиртая…
Когда процесс взаимных побудок дошел до друга Фиртая Ниама, вместе с ними уже не спала вся деревня. Через пять минут ее жители и гости, как один, вооружившись фонарями и всем, что было хорошо заточено, отправились прочесывать окрестности поселения.
Через час все группы вернулись с докладами. Кроме норы, так неожиданно и своевременно обнаруженной Иваном и Друстаном, нашлось еще двенадцать тоннелей, все в разных частях леса, и все в десяти-пятнадцати минутах ходьбы от Тенистого. Что это могло означать, после событий в Рудном и Полевом объяснять не надо было никому.
Подавленный, угрюмый народ сам по себе, безо всякой команды собрался на деревенской площади, головы и фонари опущены, кулаки и губы стиснуты, а в глазах – растерянность и страх.
– …что будет?..
– …что делать?..
– …зарыть?..
– …нароют новых…
– …лес большой…
– …не укараулишь…
– …будем караулить у этих!..
– …тринадцать…
– …только этим и заниматься…
– …всю жизнь… оставшуюся…
– …драться будем!..
– …нас мало…
– …воины ушли…
– …что будет?..
– …что делать?..
– …что будет?..
Не замеченная в нарастающем потоке отчаяния, к помосту от своего дома прошла Арнегунд в сопровождении старейшин обеих деревень.
– Сиххё, – облизав искусанные до крови губы сухим языком, произнесла она негромко, и гомон медленно стих.
Установившуюся мертвую тишину нарушал теперь лишь шум ветра в высокой листве, похожий на плеск прибоя, да резкие, словно злорадные крики ночных птиц.
– Мы посоветовались с уважаемым старейшиной Тенистого Дагдой и премудрым старейшиной Рудного Аедом, и решили, – без дальнейших вступлений и околичностей начала говорить королева, в волнении сжимая и разжимая пальцы на невысоких резных перилах, ограждающих приземистый помост. – Мы должны уйти. До Плеса через лес три дня пешего пути. В телегах быстрее. Чтобы предупредить их, мы отправим вперед гонца… двух. А сами соберем все, что понадобится нам в дороге, и со всей возможной скоростью выступим вслед.
Возражений, к удивлению Иванушки, было немного.
Несколько разочарованных выкриков из толпы, пара воинственных призывов, тройка упреков в малодушии – и сиххё разошлись по домам, паковать вещи и провиант, запрягать и седлать единорогов, и разбивать и корежить все, что не могло уйти или уехать вместе с хозяевами: оставлять любимое, привычное, родное, нажитое не то, что годами – поколениями мерзким кровожадным гайнам не хотел никто.
Видя, что все расходятся, и ни сказать, ни сделать тут больше нечего, Иванушка заторопился под фонарное дерево – туда, где с жалким, удрученным личиком, закутавшись по самые брови в подаренную Арнегунд огромную шаль с красными кистями, застыла рядом с друидом заморская принцесса.
Интересно, что имел в виду знахарь, когда сказал, что у него уже была жена?.. Может, это была какая-то гвентянская шутка? Ведь говорят же, что в Гвенте существует особое чувство юмора, другим обитателям Белого Света непонятное и неподвластное. Если бы у меня была жена, я бы запомнил, такое не забывается… Ведь нет же у меня склероза мыслей? Или есть?
Иванушка быстро пробежался по детству, отрочеству, юности…
Да вроде, нет… Что было – всё помню… Семья – мама, отец, братья, жена Василия… Всё. Да что я, с ума сошел, что ли, право слово!.. Ладно, чего морочить себе голову. Пошутил – и забыли. Странный он какой-то, этот гвентянский знахарь, хоть и хороший, кажется…
– Эссельте, любовь моя!
Друстан кинул убийственный взгляд на удаляющегося царевича, стиснул зубы, зябко поднял воротник и заторопился к дому, где приютили его раненых. Надо было приготовить им новую порцию притупляющего боль снадобья. Конечно, увеличенной дозы, да еще так скоро, ни один нормальный лекарь своему пациенту не дал бы и под страхом смерти. Для ослабленного кровопотерей и травмами организма это было не просто плохо, это было критично. Если бы на их месте были люди, он не поставил бы и дохлой выдрокобры против королевской сокровищницы, что они протянут еще хотя бы два дня, но куда деваться… Возможно, сиххё окажутся выносливей людей. Возможно, нет. Оставалось только надеяться, что дорога эта не станет для них путем на тот свет.
И для всех остальных тоже…
Сквозь листья начали падать тяжелые крупные холодные капли.
Пошел дождь.
В дорогу жители деревни были готовы уже через два часа.
Понурые матери прижимали к себе испуганно притихших детей, угрюмые старики взвалили на плечи мешки, не поместившиеся на телегах, немногочисленные мужчины с натянутыми луками и колчанами, полными стрел, настороженно оглядывали ставший вмиг чужим и враждебным еще вчера родной и знакомый лес. И даже невозмутимые обычно единороги нервно переминались с копыта на копыто, кося с упреком на хозяев и мотая головами.
По сигналу королевы обоз медленно тронулся с места, увязая окованными медью колесами в размякшей от ночного дождя земле, будто деревня, ставшая им много сотен лет назад новым домом в чужом негостеприимном мире, как живая, не хотела их отпускать и оставаться одна на растерзание темной грубой силе.
Старухи заплакали. Женщины помоложе, опустив глаза и сжав губы, крепились, чтобы малыши, с испугом и непониманием взирающие на происходящее, не ударились за ними в рев. Мужчины – лесорубы, рудокопы, паромщики, охотники в прошлой, казавшейся теперь такой привольной и беззаботной жизни, теперь все – воины, кинув прощальные взгляды на родное село и произнеся про себя Бог знает, какие клятвы и обеты, рассыпались по лесу патрулями, с луками наготове, ощупывая пристальными колючими взглядами каждый кустик, каждое дерево, каждую валежину так, словно под ними притаился готовый к атаке враг.
Время сиххё в Сумрачном мире кончилось. Начиналось время гайнов.
Первые вести через пять часов принес патруль, оставленный наблюдать за покинутым селением, и вести это были недобрые.
– Из когтерыловых дыр отовсюду повылазили ушастые, не прошло и двух часов, как мы ушли. Много. Может, сотня. Может, больше. Может, гораздо больше… Кажется, расстроились, что не с кем было подраться. Сейчас идут за нами по дороге. Идут быстро, но не бегут. Видать, за день набегались. Думаем, те же самые, и подкрепление. Таким ходом они догонят нас часа через три. Может, через два с половиной, – подъехав близко к единорогу королевы Арнегунд, рысцой трусившему рядом с последней телегой, тихо доложил Фиртай. Но, похоже, недостаточно тихо: по мере того, как его слова ледяным эхом передавались от сиххё к сиххё, по колонне несся протяжный вздох отчаяния и страха.
– Прибавить ходу! Как можно скорее! – приподнявшись на стременах, тревожно выкрикнула королева, и возницы нетерпеливо засвистали-защелкали языками, подгоняя своих скакунов.
– Сотня… – потрясенно прошептала королева, качая головой из стороны в сторону. – Сотня… Даже если их всего сотня, это же мужчины как минимум трех родов! Они точно объединились… Причем против нас. Будь они прокляты…
– Что будем делать дальше? – хмуро спросил патрульный, поигрывая желваками и то и дело пригибаясь, чтобы нависшие над дорогой ветки с мокрыми листьями не задевали по лицу. – Мы можем встать у них поперек дороги и дать бой. Но они продавят нашу засаду массой. Их слишком много. Убьем десять, двадцать, тридцать, даже сорок – останется еще как минимум шесть десятков, чтобы идти дальше.
– По вашим трупам? – сумрачно проговорила королева. – Нет, Фиртай. Мы будем убегать, пока есть силы у нас и единорогов.
– Но мы не можем убегать вечно! Это же безнадежное занятие, Арнегунд!
– Не совсем, – помолчав несколько секунд, словно обдумывая что-то в сто первый раз, сотню раз уже обдуманное и признанное безумием, бредом и нелепицей, неохотно выговорила королева. – Дальше, часах в трех-четырех отсюда, есть топь. Если пройти напрямую через нее, то снова выйдем на дорогу, сэкономив полдня пути. И даже больше. Тропу через нее из оставшихся знает только Дагда. Сиххё пешими пройдут. Единороги, если очень аккуратно – тоже. Конечно, возы придется бросить…