Сказано – сделано, и Сенька, старательно показывая всем своим видом, что вовсе ни с кем ничего и не случилось, равнодушно скользнула взглядом по споткнувшемуся от неожиданности мужу и с гипертрофированным любопытством уставилась на Фиртая.
Это могло бы сработать.
Может быть.
Вполне вероятно.
Если бы завалявшаяся за креслом пыльная книжка, попавшаяся ей в руки во время поисков чего бы подложить под сломанную ножку стола, еще раньше не была прочитана Иваном, и из советов неизвестного мудреца по урегулированию семейных отношений ему больше всего не приглянулась бы рекомендация постараться загладить свою вину.
Какова его вина во всем произошедшем, царевич понимал не очень хорошо, но тем с большим энтузиазмом принялся он за ее заглаживание, отутюживание, утрамбовывание и бетонирование.
И поэтому, не успел Фиртай открыть рот для рапорта, как Иван, стоически набрав в грудь воздуха, выразительным шепотом сообщил на ухо той, кто по неподтвержденным свидетельским показаниям являлась его супругой:
– Ты… посмотри только… какое чудесное животное!
– Где? – подозрительно воззрилась на него царевна.
– Э-э-э-э… вот это? – смутился лукоморец и нерешительно кивнул в сторону утомленно опустившего голову единорога.
Сенька окинула незаинтересованным скользящим взглядом усталое пропыленное непарнокопытное, неопределенно промычала: "Да?..", и всерьез попыталась вслушаться в слова патрульного.
– Д-да, – по необъяснимой причине чувствуя себя виноватым уже не только перед Серафимой и Эссельте, но и перед всеми женщинами Белого Света вместе взятыми, убежденно подтвердил Иванушка, и торопливо продолжил:
– Ты погляди только… какой у него хвост… какая грива…
– Грязные и спутанные? – вопросительно посмотрела на него Сенька в ожидании так и не последовавшего развития мысли.
– Какая… стать… – с видом заслуженного эксперта по единороговодству вместо этого проговорил Иван.
– Бывает и лучше, – нетерпеливо отмахнулась царевна.
– Какой… – супруг ее сделал последнюю попытку выиграть проигранную еще вчера войну, – …рог!..
– Чего?..
– Р…рог?..
– Ну и что?! – окончательно и бесповоротно потеряв нить доклада, раздраженно рявкнула Серафима. – Если это единорог, у него должен быть рог, и что дальше?! Рог как рог! Я что, по-твоему, рогов раньше не видела?! И вообще, ты можешь хоть раз молча послушать, когда говорят что-то, от чего зависит твоя жизнь, или у тебя от общения с этой… фифой расфуфыренной… мозги вообще порозовели и съехали набекрень?! Извини.
– Эссельте тебе не фуфа расфифи… фифи расфуфу… фуфы… расфыфы… – с негодованием взвился было Иванушка, но, не в силах одолеть предложенную женскую скороговорку, мрачно прищурился и договорил: – Она не такая, к твоему сведению! Вот!
– А какая? – саркастично уставилась на него царевна. – Мамзель ряженая! Финтифлюшка напомаженная! Вертихвостка выпендрючная! Вот она кто! К твоему сведению!
– Она… она… – растерянно заморгал глазами лукоморец, кое-как собрался с кинувшимися врассыпную под жгучим взором супруги мыслями, и обиженно объявил: – …она – настоящая дама! И никогда не позволяла себе разговаривать со мной в таком тоне, между прочим!
– Это потому, что ты никогда не бубнил ей под ухо всякую сентиментальную чушь, когда она пыталась расслышать, что рассказывает разведчик! – жарко выпалила в свою защиту Сенька, воинственно скрестила на груди руки и, оскорбленная в лучших чувствах, демонстративно отвернулась.
Похоже, праздник воссоединения семьи отменялся на неопределенное время.
Вести, принесенные Фиртаем, для разнообразия были хорошими.
Ни щупальцеротов, ни мегалослонтов, ни семируких шестиногов, ни другой живности, страдающей повышенной агрессивностью вкупе с неутолимым аппетитом, поблизости от их маршрута обнаружено не было.
Крупное стадо гиперпотамов прошло недавно с водопоя, а это значило, что вернется оно не скоро – народная примета.
От стада отбился захромавший детеныш, и это была еще одна народная примета – к вкусному обеду.
Который и поджидал измученных, изголодавшихся беглецов, когда вслед за повеселевшим разведчиком они через полтора часа дотащились до ложбины меж двух холмов, к тому времени уже превращенной патрульными в походную точку общепита.
Еще через полдня, ближе к вечеру, на горизонте показались дымы – но не пожарищ, как екнуло сперва сердце и у самых завзятых оптимистов, а простые, мирные, домашние, уносящие в воздух ароматы жареного мяса и свежего хлеба.
Дома.
Наконец, они были дома.
Масдай, отданный людьми в аренду хозяевам и превращенный теми в смесь летающего госпиталя и разведывательного комплекса с насупленной не хуже пасмурного Сумрачного дня Серафимой в роли пилота, в несколько минут домчался до Плеса, напугал и изумил безмятежно готовящихся ко сну сиххё, сгрузил раненых и новости, взял на борт срочно собранные со столов по всей деревне хлеб, мясо и воду, и снова птицей понесся к колонне, из последних сил переставляющей ноги и копыта.
Подкрепив на ходу силы нежданным гостинцем, люди и сиххё с энтузиазмом двинулись вперед, и через три часа достигли лихорадочно гудящего и готовящегося к их прибытию Плеса.
Двухмесячные запасы деревни были экстренно извлечены из амбаров и сусеков и превращены в изобильный горячий ужин, столы накрыты прямо на улице, как во время праздника, все скамьи, до последней табуретки, выволочены из домов, и измотанным до предела беженцам лишь оставалось смыть грязь у каменных колод при колодцах, занять места и взять в руки ложки.
Когда первый голод был утолен, настало время известий и скорби.
После – время сна.
Утром – а, может, и днем, кто их тут разберет – время навсегда покинуть хмурый мир, ставший им временным приютом.
Ночь – а, точнее, то время, которое сиххё считалось в Сумрачном мире ночью – прошла для измученных морально и физически людей незаметно.
Как почетных гостей – или заложников? – их разместили не под открытым небом, вместе с подавляющей частью беженцев, а в тесных приземистых глинобитных домиках, отыскав местечки среди хозяев, косящихся и кривящихся на вековечных врагов, превратившихся в одночасье в друзей.
Как единственные женщины среди людей, Сенька и Эссельте получили в совладение от Хадрона, галантного старейшины Плеса, одну и так не слишком широкую лежанку в его доме, в компании еще десятка беженок, расположившихся на одеялах на полу, и вежливое пожелание сладких сновидений.
И той, и другой больше всего на Белом и Сумрачном Свете хотелось уйти спать на улицу, или, на худой конец, к народу, на пол. Но и та, и другая по одной и той же причине, остались на жестком колючем матрасе, спина к спине, и теперь обе тихо мучились, пыхтя и ворочаясь. Эссельте – то и дело стукаясь то коленками, то лбом, то носом об стенку, Серафима – опасно балансируя на самом краю кровати, над сладко посапывающей внизу Сионаш.
Первой противостояния не выдержала Сенька.
– Слушай, ты… – ухитрившись вывернуться на сто восемьдесят градусов без помощи подручных средств в виде соседки, прошипела она в ненавистный затылок. – Ты это дело брось, я тебе честно говорю.
– Какое дело? – перестала возиться окончательно притиснутая к стенке принцесса и попыталась повторить трюк царевны.
После третьей неудачи она сдалась, вывернула шею, рискуя вообще ее себе свернуть, и замерла, предпочтя общение в таком положении разговору со стеной.
– К моему мужу приставать, вот какое, – хмуро прошептала ей в самое ухо Серафима. – Не твое – вот и не трожь.
– Очень мне надо его трогать! – гордо фыркнула в сухую штукатурку гвентянка, но тут же, словно спохватившись, поспешила нахально добавить: – Мы с ним любим друг друга и хотим пожениться сразу, как только окажемся дома!
– Он не может жениться! – сквозь стиснутые зубы прорычала царевна.
– Это еще почему? – просипела принцесса, снова и безуспешно постаравшись вывернуть шею подобно сове, дабы оказаться с противницей лицом к лицу, а не лицом к уху.
– По кочану! – мстительно сострила Сенька.
– По какому кочану? – выказала полное отсутствие чувства юмора соперница.
– По зеленому… – сердито пробормотала Серафима. – На мне он женат, вот по какому. И по закону так и останется.
– Это по вашему закону! – высокомерно вздернула нос и больно ткнулась им в стену Эссельте. – А у нас дома закон – это мой папа! И как я попрошу, так он и сделает!
– А мы заявим протест!
– Да заявляйте!
– Объявим бойкот!
– Да объявляйте!
– Начнем войну!
– Да начинайте!
Сенька на мгновение задумалась.
Потом задумалась еще на несколько.
Потом еще.
Как бы поступил на моем месте этот бабник?..
– Слушай, – наконец, стиснув зубы и засунув сжатые кулаки подмышки – для верности – прошептала она притихшей – словно прочитавшей ее предыдущие мысли – противнице. – Неужели ты и вправду тоже ничего не помнишь?
– Чего это я не помню? – настороженно отозвалась гвентянка, словно всё еще ожидая если не тычка, то подвоха.
– Ну… как ты Друстана своего с тринадцати лет любила, – умудрилась пожать плечами на грани вывиха, царевна. – Как он тебя. Как вы ото всех скрывались. От отца, от брата, от Огрина в первую очередь… Как он тебя зверюшек всяких лечить учил. А потом утешал, когда они от твоего лечения дохли. Какие он тебе стихи писал. Какие ты ему цветы дарила. Как он их в книжках засушивал, а его учитель решил, что он гербарий собирает, отругал, что бессистемно и однобоко, и заставил засушивать и репейники с полынями всякие тоже. Как ты утопиться хотела ночью в шторм, когда про Улад узнала. Как он тебя из воды вытаскивал, а ты отбивалась… Как вас обоих чуть в открытое море потом не унесло… Как он тебя убеждал, что всё хорошо будет, что вся жизнь у вас впереди… хоть и сам не верил… лишь бы тебя приободрить… Как потом, на корабле, от Морхольта убежать уговаривал?.. Не помнишь?
– А ты откуда всё это знаешь? – спустя полминуты напряженного, наэлектризованного громами и молниями молчания почти враждебно прошептала принцесса.
– Он сам рассказывал, – сконфуженно пробормотала Сенька, чувствуя себя так, будто невзначай выболтала пребывающему в неведении тяжелобольному его диагноз. – На корабле. Когда понял, что натворил. Ну, с зельем со своим. И признавался. Ты ведь Ивана не по-настоящему любишь, а только из-за его алхимии.
Эссельте снова напряглась.
– Ну и что, что алхимия. Какая разница? Всё равно ведь… люблю? Значит, так и должно быть?
– Ну… вот подумай сама. Это у тебя вроде заболевания получается, – по наитию вывела смелую медицинскую гипотезу царевна. – Бывает же так, что выпьешь или съешь какую-нибудь гадость – и полощет тебя потом – выворачивает весь день. Но ты же не говоришь, что так и должно быть?
Гвентянка снова умолкла. Когда Серафима уже решила, что та уснула, и начала подумывать, а не последовать ли заразительному примеру тоже, принцесса тихо вздохнула и прошептала:
– Не знаю… Зелье или нет, но в те минуты, когда я думаю про Друстана… то есть, когда мне удается сдерживаться, чтобы при одной мысли о нем не вскочить и не побежать наорать на него… или не начать стучать ему по голове его же книжкой знахарской… пока не вобью по уши в сапоги… я чувствую, что он… короче, я ничего не помню, что было до нашей встречи в деревне сиххё. Нисколечко. Друстан – он, конечно, внимательный, добрый, умный, смелый, заботливый, находчивый, надежный, образованный, стихи пишет… замечательные… какие нашему придворному барду и не снились… А Айвен… Айвен… он отважный… и… и… и…
Эссельте, лихорадочно подыскивая добавочные слова похвалы для ее лукоморской зазнобы, снова умолкла – и снова надолго.
– Наверное, ты права… – грустно признала она в конце концов и выдохнув еле слышно. – Айвен – это как болезнь. Это абсолютно не мой тип мужчины… Мне никогда не нравились ни блондины, ни воины, ни иностранцы… Нам даже поговорить с ним не о чем! Он меня совершенно не понимает! Мы не ссоримся только когда не видим друг друга… Ух… болван… идиот… растяпа… не знаю, что бы сделала!.. Своими руками!!!..
– Иван не растяпа, – без особого убеждения, скорее лишь из чувства противоречия, встала на защиту супруга царевна.
– Да я не про него… – глухо всхлипнула Эссельте, уткнулась лбом в стенку, и плечи ее затряслись, мелко и отрывисто.
– Ты чего, ты чего… – испугалась Сенька, импульсивно подняла свободную руку, опустила, подняла снова, и неуверенно и осторожно положила на плечо плачущей гвентянке. – Не реви, Селя… Всё образуется… Всё разберется… не реви… народ перебудишь… всё должно кончиться хорошо… наверное… скорее всего… я надеюсь… зачем-то… дура… дура… дура… ду…ра… не…ре…ви…
Так, одиноко оплакивая свои незадавшиеся молодые жизни, две девушки – то ли соперницы, то ли товарищи по несчастью – тихо отошли ко сну.
А наутро наступило время магии.
Не успели сиххё и гости Плеса продрать глаза, как все дома, сарайки, курятники и импровизированные палатки и навесы на улицах переполненной деревни заглянул Фиртай с известием о том, что ночью Арнегунд смогла связаться с Финнианом, магом людей из Северного Аэриу. Тот разбудил короля Мелора, по счастью оказавшегося рядом, в лагере своего готового к первому сражению войска, и оба согласились отложить начало боевых действий на день и открыть Врата сегодня, за три часа до полудня, на неделю раньше оговоренного срока.
Наспех позавтракав остатками ужина, загрузив на возы упакованные в дальнюю дорогу пожитки и собрав в кучу домашнюю живность, все две с половиной сотни сиххё и сорок четыре единорога организованно собрались далеко за околицей, у подножия холма, на пологом берегу Широкой. Люди, оказавшись в подавляющем меньшинстве, ненавязчиво держались на заднем плане рыхлой кучкой, распавшейся бы на мелкие группки при других обстоятельствах за два счета.
Река, словно в насмешку над присвоенным ей пришлым народом названием, в этом месте была мелководной и узкой. Всего пара десятков шагов по каменистому дну, видному сквозь прозрачные струи, отделяла пятачок, облюбованный для перехода в мир иной, от обрывистого противоположного берега, изрытого норами вездесущих земляных орлов.
Потревоженные таким необычным и непонятным собранием обитатели нор кружились над толпой, время от времени раздраженно пикируя с растопыренными когтями и разинутыми кривыми клювами на отдельно стоящего двуногого или четвероногого. К счастью для беженцев, пока все атаки заканчивались сорванными и порванными шапками, встрепанными волосами, легким испугом, и серией непечатных слов в адрес местной фауны.
Потолкавшись немного за спинами хозяев, сбившихся в непроходимую стену, и придя к выводу, что самого интересного им с галерки не разглядеть, хоть стой, хоть подрыгивай, люди отошли немного в сторону и взобрались на склон близлежащего холма. Там назойливые повелители птичьего царства их не беспокоили, а происходящее было видно не в пример лучше, чем даже во втором или в третьем ряду.
И весьма вовремя – ибо магическое действо уже было в полном разгаре.
На круглой каменной плите, окруженной по периметру стоячими валунами с меловыми рунами, лицом к украшенной бивнями мегалослонта незамкнутой арке, с закрытыми глазами и закатанными по локоть рукавами просторной рубахи стояла Арнегунд. В правой руке ее был зажат маленький нож. С медного лезвия на высеченный в плите двойной круг капала кровь. Губы королевы при этом медленно шевелились – то ли отсчитывая капли, то ли произнося заклятье, то ли взывая к невидимому собеседнику.
– Отсталая технология, прошлый век, – окинув взглядом сцену, пренебрежительно фыркнул Агафон. – Всем просвещенным людям давно известно, что заклинание открытия портала можно активировать при помощи килограмма мухоморов и литра водки. Опция к первому пункту – десять пирожков с маком.
– Если всё так просто, чего ж мы до сих пор тут делаем? – ядовито полюбопытствовал Кириан.
– Давай ингредиенты, – снисходительно повел плечами чародей, но комментариями больше не разражался, и досматривали ритуал люди уже в полной тишине.
Хотя, досматривать после этого особенно было нечего.
С последними словами, сорвавшимися с бледных напряженных губ повелительницы сиххё, пространство меж рогов арки завибрировало, заколыхалось, заходило волнами, будто воздух там в пару мгновений раскалился как над плавильной печью, и под ноги Арнегунд упал первый луч.
Луч солнца.
Сиххё ахнули, отшатнулись было в благоговении, но тут же восторженно прихлынули, чтобы разглядеть чудо чудное, диво дивное. И тут дрожащий воздух словно вспыхнул фейерверком света и цвета, слепя непривычные глаза вековечных изгнанников, и вместо белесой равнодушной степи, серых холмов, свинцовых вод и бурых сланцев обрыва в проеме вырисовались изумрудные луга, лазурное небо, сверкающая золотыми бликами река и ослепительное – даже для людей – солнце.
– Солнце!!!..
– Аэриу!!!..
– Небо!!!..
– Арнегунд!!!..
– Боги всемогущие, это дом, это наш дом, наш Аэриу!!!..
Восхищенные, восторженные, счастливые голоса слились в радостный гул, и толпа возвращающихся домой – теперь воистину домой – беженцев тронулась с места, подобно снежной лавине – робкий шаг за робким шагом вперед, к брызжущей сияньем и красками картине словно из самого волшебного их сна – будто влекомые неведомыми чудесными чарами…
Подобно отражению в странном зеркале, напротив королевы сиххё, спиной к земле обетованной, стояли двое людей – невысокий мужчина с аккуратно подстриженной бородкой, в лиловом балахоне, вышитом мистическими символами и звездами, и одетый в черную бархатную куртку, украшенную массивной золотой цепью, надменный блондин. Короткие его прямые волосы перехватывал толстый, тускло поблескивающий золотой обруч.
– Как на бочке, – презрительно скривился Бриггст. – И цепь купеческая. Фи. Полное отсутствие вкуса. Вот уж воистину: деньги есть – ума не надо. Кхм… Неужели это я сказал? Об этом надо пофилософствовать…
Невысокий сжимал в кулаке серебряный нож для ритуалов. Надменный протягивал вперед руку. Из глубокого пореза на предплечье на камни медленно сочилась кровь.