Ходят восхитительные слухи о том, что вы убивали турок, партизанили в горах, что вы самоотверженный боец, отдавший себя курдскому делу, и прочее, и прочее.
- Ах, это полнейший бред, - сказала Кэти.
- Разве?
- Бред и глупость.
- Во всяком случае, не следует недооценивать заманчивых возможностей, связанных с таким реноме, - сказал Мозель. - У вашего мужа, - кивнул он на молча хмурившего брови Мак-Грегора, - замечательно самоотрешенный вид. А поскольку подлинную силу всех этических систем составляет самоотречение, то в наши дни этим снова начинают восторгаться. Не правда ли? - обратился он к Мак-Грегору.
- От чего же это я, по слухам, отрешился? - спросил тот.
- Кто знает? - сказал Мозель усмешливо, но дружелюбно. - Вот взгляните-ка на этих женщин. - Он обернулся к двум женским фигурам работы Жермены Ришье, легонько похлопал по бронзе рукой: - Они полны внутренней силы, ибо воплощают отрешенность от себя. Самоотречение.
Кэти засмеялась:
- В жизни не слышала подобной чепухи.
- Я говорю серьезно, - сказал Мозель, по-прежнему улыбаясь. - Вы, Кэти, не понимаете французов.
Но Кэти досадливо отмахнулась:
- Вы просто умничаете.
- Я ведь читал досье Мак-Грегора, - заметил в ответ Мозель.
Вызванный нажатием кнопки, явился слуга, взял опустевшие бокалы. Над зеленой бухтой Ла-Напуль одноглазо и огромно вставала луна. Слуга сказал: "Вечерние известия, мосье" - и, войдя с веранды в кабинет, включил телевизор.
В английском, стерильно-чистом кабинете Мозеля они сели у горящего камина - этот анахронизм оказался весьма кстати весенним ривьерским вечером. И вечер не сулил никаких тревог. Но внезапно на экране появились полицейские в противогазах, точно алебардщики в шлемах с опущенным забралом. И точно на бунтующих средневековых крестьян, ринулись они по тускло освещенному парижскому бульвару на студентов, столпившихся за примитивными баррикадами у площади Эдмона Ростана (после того как, по словам комментатора, их прогнали со двора Сорбонны).
- Да тут бойней пахнет, - проговорила Кэти, выпрямляясь в кресле.
Она и Мак-Грегор напряженно стали вглядываться в растрепанные фигуры сбитых с ног, окровавленных, потерявших сознание людей, которых волокли к полицейским фургонам. Но нигде в этой каше не видно было изувеченной Сеси.
- Надо позвонить тете Джосс, - сказала Кэти.
- Ничего с Сеси не случится, - сказал Мак-Грегор, вдруг опять обретая уверенность в надежности и крепости ее локтей и коленок.
- О, пожалуйста, - сказал Мозель, узнав, в чем дело. Он набрал Париж, дозвонился до тети Джосс. - Алло, тетя Джосс. Говорит Ги Мозель. Прошу прощения, если разбудил вас - время позднее, но Кэти хочет узнать, как там Сеси.
Кэти взяла трубку, а Мак-Грегор - вторую, дополнительную.
- Мне кто-то позвонил и сказал, что Сеси в восемь часов арестовали во дворе Сорбонны, - услышали они голос тети Джосс.
- А куда увезли, сказал? - спросила Кэти.
- Я не уточнила, Кэти, душенька. Я ведь знаю, что ее отпустят, лишь только выяснится, кто она такая.
С тяжким вздохом - как же безнадежно отстала от жизни тетя Джосс! - Кэти спросила ее, кто был звонивший. Но и этого тетя Джосс "не уточнила".
- Если будут какие-нибудь вести, позвоните мне сюда, - сказала Кэти и дала номер телефона. - И пожалуйста, тетя Джосс, в следующий раз спрашивайте, кто звонит.
- Хорошо, Кэти, душенька.
Положив свою трубку, Мак-Грегор сказал Мозелю, что хотел бы еще ночью вернуться в Париж. Если бы узнать, в котором часу ближайший рейс Ривьера - Париж, и если бы Мозель смог доставить его в Ниццу, в аэропорт, откуда летают рейсовые самолеты…
- Быть может, этого и не потребуется, - сказал Мозель. - Ее, вероятно, увезли в полицейский участок на Сен-Сюльпис. Подождите минутку, я выясню.
- Хорошо, - сказал Мак-Грегор. - Но все же надо бы вернуться в Париж.
- Погоди, - сказала Кэти… - Возможно, у Ги это проще получится.
Проще - означало нажать на рычаги инстанций по нисходящей. Мак-Грегор слушал, как, узнав номер участка на Сен-Сюльпис, Мозель говорит затем с одним, с другим полицейским чином и добирается наконец до нужного ему человека. Есть ли среди арестованных студентов une anglaise Сесилия Мак-Грегор? Заминка на том конце провода; Мозель резким тоном велел полицейскому проверить по спискам и после краткой паузы кивнул. Прикрыл рукой микрофон трубки.
- Она в участке на Сен-Сюльпис, - сказал Мозель. - Но их хотят перевезти в Нотр-Дам-де-Шан.
- Как она там? Не ранена?
Опять жесткие слова в трубку; оказалось, что Сеси цела и невредима.
- Хотите, я устрою, чтобы ее выпустили? - обратился Мозель к Мак-Грегору, и тому пришлось по душе, что вопрос обращают к нему, хотя ответила за него Кэти:
- Ну конечно!
Мозель спросил в трубку, достаточно ли его, Мозеля, слова для немедленного освобождения девушки. Или же придется позвонить министру? Выслушав ответ, Мозель опять прикрыл трубку ладонью, сказал:
- Он говорит, что им приказано выдворять из Франции всех иностранцев, участвующих в демонстрациях. Он согласился выпустить ее сейчас безотлагательно, но говорит, что, если начнут следствие, заведут дело, тогда ей будет грозить высылка из Франции.
- А вы можете устроить так, чтобы не было следствия?
- Могу. Но это лучше не по телефону.
- Все равно мне надо ехать, - сказал Мак-Грегор, переглянувшись с Кэти.
- Ги, простите, ради бога, - сказала Кэти.
- Ну, о чем речь. Но прошу вас, не тревожьтесь. Я позабочусь, чтобы не было ни следствия, ни дела. Утром сразу же отправимся. Вас это устраивает? - спросил Мозель Мак-Грегора. - Хотите, вылетим в Париж сейчас же. Только все равно я ничего не смогу там сделать до утра.
- Нет, нет. Вполне устраивает, - сказал Мак-Грегор. - Большое спасибо.
- Временами просто беда с нашей Сеси, - сказал Мозель, как бы изымая Сеси из-под отцовского крыла и беря под свое покровительство - и это резнуло слух Мак-Грегора.
Кэти и Мак-Грегор сошли вниз и легли спать, намеренно не обменявшись ни словом о Сеси. К чему ссориться? А ранним утром, хрустально-чистым на четырехкилометровой высоте, они плавно понеслись от моря над голубой полосой Роны, и к девяти часам Мозель доставил их к тете Джосс. Он сказал, что тотчас отправится улаживать дела Сеси, но на это может потребоваться время, так как сегодня суббота.
- Приходите-ка обедать в понедельник на Пийе-Виль, - сказал он Мак-Грегору, - и я сообщу вам, что смог выяснить относительно курдских денег.
- А где это Пийе-Виль? - спросил Мак-Грегор. - И что это такое?
- Это улочка между улицами Лафайета и Лафита, - пояснил с улыбкой Мозель, - сразу за бульваром Османна. Дом пять, подъезд "А". Позвоните и не удивляйтесь, если прождете несколько минут, пока спустятся и откроют. Это мой личный вход.
Мак-Грегор поблагодарил Мозеля за хлопоты и за гостеприимство. Поцеловав Кэти, Мозель уехал, а они принялись колотить в деревянные ворота, будить Марэна. И пока Марэн там у себя натягивал штаны, они молча ждали - говорить по-прежнему было не о чем.
Сеси не только оказалась дома, но и встала уже и сидела за завтраком у тети Джосс, когда Кэти оповестила в холле о своем прибытии. И Сеси выбежала к ним, вытирая салфеткой слегка вспухшую губу.
- Что это у тебя? - спросила Кэти, коснувшись пальцами ее лица.
- А-а, локтем кто-то двинул, - отмахнулась Сеси.
- Полицейский?
- Не знаю. Не разобрать было в суматохе.
- Тебе ведь велели держаться в стороне.
- Я и держалась, - возразила Сеси. - Стояла во дворе - на лестнице, под статуей Виктора Гюго, а они как налетели и погнали меня вместе со всей толпой. Одного парня сграбастали, а заодно и меня. Вот и все.
- Тебе повезло - могли избить как следует и бросить на месяц в тюрьму, - заметила Кэти.
- Ну что ты, мама! Меня и не допросили даже.
- Потому что за тебя похлопотал Ги Мозель.
Сеси удивилась, затем возмутилась:
- Ах, вон оно что! А я думала, это потому, что из студенток одну меня арестовали.
- Ги поехал сейчас заминать дело: если начнется следствие, тебя вышлют из Франции.
Сеси на мгновение опешила, затем сердито проговорила:
- К черту Ги Мозеля! Я не знала, что это его стараниями. - Она повернулась к отцу: - Вчера вечером неожиданно явился Таха.
- Куда? К нам?
- Да. Он наверху, спит, - сказала Сеси.
- Как он тебя разыскал? - спросила Кэти.
- Да я ему писала из Парижа раза два. Но он не ко мне, он тебя хотел видеть, - сказала Сеси отцу.
- Этого лишь недоставало, - сказала Кэти. - Единственно этого! Но здесь у нас он не останется, так что и не приглашай его, Сеси.
- Он и не собирается. Ему тут надо разыскать одного иракского курда, с медицинского факультета, но вчерашние беспорядки помешали.
- Вот и ступай разбуди его, - сказала Кэти.
- А тебя сегодня утром тоже спрашивали, - сказала ей Сеси. - Тот мегрикский богач, сын ильхана. По телефону.
- Дубас?
- Да. Я без тебя не стала говорить ему, где ты и что ты. Притом их с Тахой надо держать подальше друг от друга.
- Слышал, как твои курды действуют? - Да, Мак-Грегор слышал. - Они не только последовали за тобой в Париж, но и привезли с собой свои дурацкие распри.
- В Париже им не развернуться, - успокоил Мак-Грегор.
- Ты уверен? Они приехали за этими деньгами. А будучи курдами, они ни перед чем не остановятся для достижения цели.
Кэти ушла из холла в кухню - сказать мадам Марэн, чтобы та приготовила им завтрак.
- Почему она так всполошилась? - спросила Сеси отца.
- За тебя тревожится… - ответил Мак-Грегор.
- Но отчего она так вдруг взъелась на Таху, еще и не увидав его?
- Не в Тахе дело.
Мак-Грегор знал, что Кэти, собственно, рада видеть Таху. Оба они остались к Тахе навсегда привязаны - почти так же крепко, как к своим детям, хоть Кэти и не пожалела трудов, чтобы разлучить с ним Сеси. Но теперь хватало и других поводов для тревоги.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Когда Таха спустился вниз, он выглядел так, будто сейчас только пришел пешком из горной деревушки. На нем была тоненькая спортивная куртка с коротковатыми рукавами и серые дешевые штаны, мятые, как бумажный мешок. Но молодые глаза Тахи смотрели твердо, бесстрастно, замкнуто и зорко.
- В Париже не годится щеголять вот так, - заметила ему Кэти.
- Я не хочу платить шестьдесят франков за пару французских брюк, - ответил Таха.
- Я дам тебе деньги, - сказала Кэти.
- Спасибо, тетя Кэтрин, - слегка поклонился Таха в знак отказа, и Кэти проговорила раздраженно:
- Что ж, вольному воля.
- Ну, как отец твой? - поспешил спросить Мак-Грегор. - Ничего мне не передавал?
- Велел только сказать вам, что не одобряет моей поездки во Францию, - ответил Таха. - Но это и передавать не надо, вы и так знаете.
- Как тебе удалось получить иранский заграничный паспорт?
Таха подался вперед, сказал вполголоса:
- Ливанский.
- А французские деньги где ты достал?
- У меня их совсем немного.
- Но все же, как ты их раздобыл?
- Думаете, дядя, мы их украли?
- Вот это и скажи мне.
- Не все ли равно, - ответил Таха со смешком.
- Я ухожу мыться, - прервала Кэти их разговор, - но прежде будь добр сказать мне напрямик, зачем ты приехал в Париж.
Таха перевел взгляд с Мак-Грегора на Кэти.
- Я подумал: следует помочь дяде Айвру. Но я не хочу говорить об этом в доме.
- Это еще почему?
- Сеси говорит, у ваших стен есть уши. Пожалуйста, не спрашивайте меня, тетя Кэтрин, о серьезных вещах.
- В таком случае вам с дядей лучше переговорить на улице, - сказала Кэти. - Там никто не подслушает ваших секретов.
- Вы правы.
Кэти ушла, и Мак-Грегор понял: она отправилась наверх, чтобы учинить допрос Сеси, занятой мытьем волос. Кэти хочет удостовериться, что Тахе не удалось в один вечер вновь оживить в Сеси влюбленность, столь опасную год назад.
Таха проводил Кэти взглядом. Но и после ее ухода он не стал ничего говорить, пока, выйдя за ворота, они не зашагали к бульвару Сен-Жермен.
- Вы ведь не знаете: две недели назад, когда отец проезжал через хелалийскую деревню, в него стреляли и ранили в грудь.
Мак-Грегор застыл, как застывают на месте персы при известии о катастрофах, болезнях, смертях.
- Нет. Не знаю. И как он теперь?
- Стреляли из малокалиберного карабина, пуля прошла насквозь и кусочек ребра вышибла. Но обошлось.
- А кто стрелял?
- Полоумный изувер-калека по имени Ками Белуд. А затем хотел удрать в отцовом джипе, но мои родственники застрелили его - и глупо сделали.
Они шли бульваром; мимо плыли "симки", "ситроены" и "пежо" - густо, как семга, идущая вверх по реке, к потаенному нерестилищу.
- Лучше было оставить этого тупого ишака в живых. Прижать бы его - он бы нам все рассказал. Тратить на такого пулю есть смысл, только если требуется ему рот заткнуть.
Сам-то Таха сумел бы сдержать палец на курке, но родня его, пояснил он, состоит не из революционеров, а из людей старозаветных, необузданных, расходующих свой запал на глупую месть.
- Руку Белуда явно кто-то направлял, - сказал Мак-Грегор. - Сама она не поднялась бы у него.
- Теперь уже не узнаем, кто стоял за этим: американцы, англичане, иранцы или турки. Но так или иначе, а организовал покушение ильхан. Старый пес прислал в Париж сына. Они с вас глаз теперь спускать не будут.
- В Париже - не в горах.
- Хоть и в Париже, а все равно остерегайтесь, - как бы вскользь сказал Таха.
- Остерегаться чего? Что они могут мне сделать?
- Каждый здешний курд наверняка уже знает, что вы разыскиваете пропавшие деньги. Причем знает, что на эти деньги будет куплено оружие.
- С самого начала было ясно, что огласки не избежать, - сказал Мак-Грегор.
- А если не остережетесь - не избежать и того, что деньги и оружие в конце концов достанутся ильхану.
- Не будем об этом, Таха. Это на ответственности Комитета…
- Ильхан нацелился прибрать Комитет к рукам.
- Каким образом?
- Оттеснив кази и моего отца. Загнав их подальше в горы. Почему, думаете, тот юродивый стрелял в отца? Это ильхан - для устрашения.
Свернув у "Одеона", они улицей Расина подходили теперь к Латинскому кварталу. В конце бульвара Сен-Мишель собралась небольшая демонстрация: на всем левом берегу ощущалась в людях взбудораженность. Боковые улицы на их пути густели полицейскими на мотоциклах, солдатами отрядов безопасности, жандармами, как шахматными фигурками доска. В дверях boulangerie (булочной (франц.)) стояла булочница с кошкой на руках; кивнув на полицию, она горько пожаловалась Мак-Грегору:
- Весь квартал окружили. Укупорили нас со студенческим сбродом. И теперь этот сброд начнет бить у меня стекла.
- Думаю, нам благоразумней будет убраться отсюда, - сказал Мак-Грегор Тахе. - Вряд ли ты захочешь, чтобы полиция пригляделась поближе к твоим документам.
- Проводите меня в метро, которое идет на… - Таха достал клочок бумаги из кармана куртки: - На Вожирар.
- Зачем тебе туда?
- Там Хаким живет, студент-медик, у него комната возле мастерских на улице Вожирар, - прочел Таха по бумажке.
Войдя в ближайшую станцию метро, они остановились на лестнице и стали разбираться по висящей большой карте. Определили маршрут, затем Мак-Грегор проводил Таху на платформу и в ожидании поезда спросил, не нужны ли ему деньги.
- Нет, дядя Айвр. Не нужно ничего.
- Как долго ты намерен пробыть здесь?
- Это от вас зависит, - сказал Таха, - от того, удастся ли вам спасти деньги.
Мак-Грегор вздохнул. Он посадил Таху в поезд на Монпарнас, проводил его взглядом - запертого в стеклянной парижской клетке паренька, садящегося на скамью среди продавцов, машинисток, клерков европейского большого города. Казалось, Таха ничего вокруг не замечает - словно нет в Париже ничего такого, на что стоило бы тратить внимание.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Пийе-Виль оказалась кривой, как козья ножка, улочкой. На одном ее конце Ротшильды только что выстроили коробку из камня и стекла для своего коммерческого банка. На другом конце тяжелели твердыни Национальной страховой компании, возведенные полвека назад. В промежутке стояли друг против друга два типично парижских дома. На одном, на старой медной дощечке Мак-Грегор прочел: "L. F. amp; Cie", то есть "Братья Лазар и компания", вторая знаменитая банкирская фирма Парижа. Дом же, стоящий напротив, был снабжен табличкой размером с визитную карточку, и на табличке значилось: "Мозель". Дом был высокий, красный, изобиловал окошечками.
Мак-Грегор позвонил, подождал, и ему открыл старик в кожаном фартуке. Не говоря ни слова, он провел Мак-Грегора в превосходно сохранившийся салон в стиле Луи-Наполеона, пахнущий полиролем. Затем старик скрылся на минуту, а вернувшись, пригласил в широкий лифт, и они поднялись на верхний этаж, точно в другой мир. У коридоров с серомасляными стенами, толстыми коврами, крашеными дверями, у всех поверхностей был стерильный мозелевский вид. Мак-Грегор услышал стук пишущих машинок, но они звучали почти по-домашнему, а столовая, в которой ждал его Мозель, напоминала красивую голландскую кухню - неярко белая, с кафельным черно-белым полом и приятным глазу голландским очагом.
- Я перед обедом обхожусь без аперитивов, - сказал Мозель. - Но вы, если желаете рюмочку…
Мак-Грегор отрицательно качнул головой.
- Итак, прошу к столу, а затем посетим "Сеньорию", я там сведу вас с человеком, могущим помочь. Разумеется, я исхожу при этом из предположения, что от меня требуется лишь одно: дать вам направление, в котором нужно действовать.
- Совершенно верно.
Они сели за стол с клетчатой скатертью и туго накрахмаленными белыми салфетками, и женщина в белом халате подала белый луковый суп.
- Меню у нас здесь для всех единое, - сказал Мозель, - но если что-нибудь вам не по вкусу, то не насилуйте себя - придумаем, чем заменить.
- Я не привередлив, - сказал Мак-Грегор.
- Прежде чем обсуждать что-либо, - продолжал Мозель, осторожно пробуя суп, - я желал бы в порядке сугубо конфиденциальном выяснить одну деталь. Она то и дело всплывает в связи с вами. - Он улыбнулся Мак-Грегору обезоруживающей улыбкой.
- Пожалуйста.
- Мне это совершенно все равно и ничего для меня не меняет, но я не люблю действовать, не уяснив ситуации.
- Понимаю, - сказал Мак-Грегор, зная уже, о чем пойдет речь.
- Верно ли, что тех турок убили вы - лично вы?
- Да, верно, - сказал Мак-Грегор.
Мозель поглядел на него с любопытной улыбочкой, словно ожидая дальнейших объяснений. Но Мак-Грегор молчал, и Мозель проговорил:
- Поразительно. Вы продолжаете меня удивлять.
- А в какой связи находится это с курдскими деньгами? - спросил Мак-Грегор.
- Человек, с которым вы сегодня встретитесь, - турок, полковник Сероглу.
- Фамилия вроде бы греческая.