В машине послышался говор, открылась задняя дверца, вышел какой-то курд. А за ним - удивленная Кэти.
- Откуда ты тут? - воскликнула она. - И зачем тебе это? - указала она на винтовку.
- С тобой все в порядке?
- Конечно. А что?
На Кэти - чистой, причесанной - была нарядная дубленая куртка с шитьем, такая же, как на Дубасе.
- Почему же ты сидишь и не показываешься?
- Я ведь не знала, что это ты там. Окошко все забрызгано.
Неизвестно отчего, Мак-Грегора сердила теперь Кэти, сердило ее присутствие здесь.
- Этот мальчик, Дубас, сказал, что мне опасно выходить из машины. А что случилось?
- Идем в нашу машину и побыстрей, - сказал Мак-Грегор.
- А в чем дело?
- Потом скажу. Быстрей!
- Сейчас, я только перчатки свои возьму.
- Пусть остаются там, - сказал он, беря ее за локоть. Из передней дверцы вышел старик ильхан, зловеще заворчал. Направился следом за ними к джипу.
- У тебя ужасный вид, - сказала Кэти Мак-Грегору.
- И настроение под стать виду, - жестко ответил он, - так что не прекословь мне теперь.
- С тобой что-то, верно, случилось?
- Нет.
Но Кэти чувствовала, что он чем-то внутренне ранен, что за этими тревожно-странными действиями кроется еще что-то, непонятное ей.
- Не горячись, - сказала она мягко, видя признаки нечастой у Мак-Грегора взбешенности, и винтовку, и автомат, который Затко уставил Дубасу под ребра.
- Ты молчи сейчас, - проговорил Мак-Грегор. - Ни слова!
- Что это? Аллах! Что тут такое? - взревел вне себя ильхан при виде автомата, наведенного сыну в живот.
- Тут сын твой, старик, - сказал Затко.
- Замолчи, Затко, - резко сказал Дубас. - Незачем обращать это во всегдашнюю курдскую кровавую свалку. Не гневи отца.
- Аллах! Аллах!.. - Ильхан обернулся, крикнул: - Хассан! - Еще двое вышли из лимузина, тоже с винтовками, и направились к джипу. Теперь вокруг стояло уже шестеро вооруженных людей ильхана.
Кэти села в джип.
- Пропусти нас, ильхан, - сказал Мак-Грегор.
- А кто тебя держит? - язвительно сказал ильхан. - Чего боишься? Курдов боишься, да? - Это прозвучало как вызов. - Давай езжай, если ты такой храбрый…
На карте стояли гордость и престиж. Обоюдный тупик - и крайне рискованно было сдвинуться с места. Но вот Дубас спокойно сказал Мак-Грегору по-французски:
- Садитесь в джип и поезжайте. Успокойся, отец, - сказал он ильхану, велевшему уже было своим курдам отойти, рассредоточиться (что дало бы им преимущество). - Инцидент исчерпан. Ничего больше из этого сейчас не выжать.
- А что, собственно, вы рассчитывали из этого выжать? - спросил Мак-Грегор, садясь на заднее сиденье джипа. - Деньги?
Дубас пропустил оскорбление мимо ушей.
- Мы пожалели, спасли вашу жену, - сказал он надменно.
- Обманом увезли женщину…
- Это неуместные слова, - холодно возразил Дубас. - Заверяю вас, что жене вашей не грозило от нас ни малейшей опасности. - Он повернулся к Кэти: - Надеюсь, вы подтвердите, мадам Кэти, что мы обращались с вами благородно и учтиво?
- Да, это правда.
- Наши горы, - с холодной юной усмешкой продолжал по-французски Дубас, обняв жестом пустынные холмы, - побуждают нас вести себя, быть может, по-иному, не по-вашему. Так что прошу за них прощения, - сказал он с насмешливым полупоклоном. - Но я вскоре сам поеду в Европу и там, возможно, представлю вам объяснения и заглажу обиды.
Машина тронулась, и Дубас сказал вслед со смехом:
- Доброго пути вам!
Не тратя времени, Затко послал машину под гору, стремительно, как всегда. Мак-Грегор с трудом удерживался на сиденье, в одной руке сжимая винтовку, а другой цепляясь за что попало. Ему теперь хотелось одного - скорей бы все кончилось, скорей бы эти горы остались позади.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Затко не повез их прямо в Мехабад. Сперва они поднялись по черной (асфальтовой) дороге в горы; там, в пятидесяти километрах от Мехабада, наметил Таха похитить иранского офицера Размару, совершающего объезд этой дороги ежемесячно в один и тот же день и час. Затко оставил Мак-Грегоров в маленькой горной чайхане, где полковник Размара имел обыкновение завтракать по пути. Сам же Затко направился в расположенную над дорогой деревню, чтобы разыскать там сына прежде, чем тот устроит налет на чайхану с полдюжиной своих "городских революционеров", которые все были не старше двадцати одного года.
- Если без меня подъедет Размара, - сказал Затко на прощанье, - то ради бога, задержите его тут, пока не вернусь.
- А что, если ты так и не найдешь Таху? - поинтересовался Мак-Грегор. - Мы ведь не можем сидеть здесь и ждать.
- Не беспокойся. Я знаю, где он, - сказал Затко. - Пусть только Размара не садится без меня в свою машину, не едет дальше, пока я не дам знать, что взял Таху за жабры.
Затко уехал, а Мак-Грегор присел у старого соснового стола и смотрел, как жена морщится, пытаясь придышаться к затхлой духоте чайханы. Падал дождь, и от людей, стеснившихся в ее глинобитных стенах, шел пар и густой запах грузовиков, лошадей, собак, овец, тавота, табака, тушенки, подбавляясь к сложному чаду кухни, сырых лепешек и керосина.
Кэти не пробовала еще узнать у мужа, что с ним случилось, а он явно не собирался сказать сам, без ее нажима. Устав, однако, от его молчания, она спросила, что их с Затко так растревожило.
- Дубас сказал, что доставит меня в Мехабад, где ты будешь ждать. Для чего же было вам так ощетиниваться?
- Они тебя не в Мехабад везли, - ответил Мак-Грегор, не сводя глаз с двери, чтобы не пропустить прихода Размары. - Они хотели неделями возить тебя по горам с места на место, а я бы метался в розысках.
- Но зачем им это?
- Затем, что ильхан не хочет моего участия в курдских делах. Не хочет, чтобы я выполнил поручение кази.
- А что тебе поручено? Что за таинственность такая?
И он рассказал Кэти, глядевшей на него внимательно и пораженно.
- Так я и знала, - проговорила она. - Знала, что тебя опутают.
- Никто меня не опутал.
- Тогда почему же ты не отказался?
Он промолчал, и по виду его она поняла, что другое что-то угнетает его.
- А до стычки с ильханом что у тебя стряслось? - спросила она.
- Я застрелил двух турецких солдат, - ответил он.
- Застрелил? Ты?
- Да.
- Это ужасно. Но каким образом ты - и вдруг турки?
- Мы поехали турецкой территорией. Они открыли по нас огонь, волей-неволей пришлось ответить.
- Но это ведь ужас, Айвр.
- Еще бы не ужас, - сказал он сердито. - Мы выбрали кратчайший маршрут, чтобы поскорей тебя вызволить.
- Но я была в полнейшей безопасности.
- В какой там безопасности…
В это время стоявшая возле, у грязного окна, старуха сунула Мак-Грегору на стол замусоленный клочок бумаги и, прикрывая чадрой рот, забормотала:
- Ваша милость, ваша милость…
- Я слушаю, - сказал Мак-Грегор.
- Я читать не учена, - бормотала старуха. - Не может ли ваша милость сказать мне, про что там пишется. Оно от младшего моего.
Мак-Грегор пробежал глазами еле разборчивую, малограмотную персидскую вязь и сказал:
- Здесь всего несколько слов, матушка. Сын пишет (он сощуренно вгляделся, не желая надевать очки), чтобы ты принесла двух кур и ждала здесь - если только я верно прочел.
- Верно, верно. Вот они, куры. - Старуха указала на узел, лежащий на заслеженном полу; из узла слышалось клохтанье.
- Вот и все, что тут написано.
- А где же он, мой сын? - ткнула она пальцем в бумагу.
- Об этом не пишет.
- Я жду здесь уж двое суток. А его нет. Всю жизнь от сына одни слезы, и я уж выплакала их все. Глаза теперь как терпкая айва.
- Оставь мне этих кур, - сказал Мак-Грегор. - Я передам их твоему сыну. А ты иди домой, матушка.
- Дай ей денег, - сказала Кэти по-английски.
- Как сына звать? - спросил Мак-Грегор.
- Хассан, из деревни Карсим, где табак садят.
- Иди себе, матушка, домой. Дождь уже перестал.
- Ваша милость…
- Денег дай ей, - повторила настойчиво Кэти.
Мак-Грегор отрицательно мотнул головой. Он не умел подавать обездоленным милостыню. Тогда Кэти сунула старухе за пазуху бумажку в сто риалов, и старуха заплакала. Кэти проводила ее до двери, простилась с ней.
- Я просто не в силах больше видеть эту персидскую нищету, - взволнованно сказала Кэти мужу.
- Вот выветрится у тебя из памяти Европа - и все станет на место, - хмурясь, ответил Мак-Грегор.
- Европа здесь ни при чем.
- Очень даже при чем…
- Пусть так. Пусть у меня действительно перед глазами еще Европа и вся огромность разницы. Да, мне невыносим возврат к картинам грязи и убожества.
- Поскольку приходится жить среди этого, то от европейских воспоминаний лучше не станет.
- Ты уверен? А ты бы сам вспомнил хоть раз о Европе.
Он отодвинул от себя остатки холодной баранины и, глядя на свою красивую и умную англичанку-жену, снова задумался над тем, что же их разделило теперь. Когда она уехала в Европу, он впервые в жизни задал себе вопрос: по-прежнему ли Кэти заодно с ним. Их долголетнего и тесного семейного согласия не поколебали никакие передряги, связанные с участием в запутанных иранских политических движениях - ни его домашний арест (дважды), ни неприятности на службе в бывшей Англо-Иранской компании, а затем в ИННК. До ее отъезда с детьми в Европу они никогда не жили врозь, если не считать тех четырех месяцев, что он провел в Кембридже восемнадцать лет тому назад, завершая свою докторскую диссертацию. Но теперь, чувствовал Мак-Грегор, жену брала уже неодолимая усталость.
- Ладно, - проговорил он, точно в этот момент придя к решению. - Если сможешь меня убедить, что Европа нас не разочарует, тогда я навсегда осяду там, как только покончу с этим курдским делом.
Она поглядела на него удивленно-подозрительно:
- С чего вдруг в тебе такая перемена?
- Дай только выполнить это задание, тогда я уеду отсюда навсегда.
- Что-то не верится мне… - проговорила Кэти. Он покраснел, задетый, и она сказала: - Ну хорошо, хорошо, - словно опасаясь, что решимость мужа улетучится от ее недоверия. - Пусть так, раз уж иначе тебя не вырвать отсюда.
Косясь на дверь, Мак-Грегор придерживал за лапки кур, поклохтывавших и силившихся развязаться. Народу в парной и потной чайхане становилось меньше. Вышло из-за туч солнце; у старых, помятых немецких грузовиков, нагруженных тяжело, точно баржи, уже урчали моторы. Грязь на полу, натоптанная входящими и выходящими, подсыхала комками. Выбежал за кем-то чайханщик с криком, что ему не уплатили, а Мак-Грегор все держал кур, все не спускал глаз с двери.
- Вот и Размара, - произнес он.
Полковник Размара молча поклонился им издали, сел за свой отдельный столик, велел подать завтрак. А Мак-Грегор вдруг обратил внимание на четверых парней, одетых в рваные шоферские комбинезоны и сидевших у дверей в окружении узлов и котомок. "Вовсе они не шоферы", - подумал он и решил, что у Размары тоже хватит ума об этом догадаться.
- Что же ты медлишь? - спросила Кэти.
- Спешить не надо.
У Размары было длинное, слегка брюзгливой складки лицо, не отражающее ничего: ни колебаний, ни замешательства, ни удивления.
- Так, так, - сказал он по-английски, подходя к Мак-Грегорам. - Каким ветром занесло вас к нам?
Мак-Грегор пожал равнодушно-вялую руку Размары и сказал, что они только что спустились с Синджанского плато, где он осматривал газовые скважины.
Размара скептически усмехнулся:
- А знаете ли вы, что одно из тамошних селений подверглось бомбежке?
- Мы были при этом, - ответил Мак-Грегор и спросил, чей туда прилетал самолет: иранский, турецкий, американский? Или же это постаралась одна из иностранных разведок, хозяйничающих в горах?
- Пока не знаю. Я видел, как с гор везли раненых на грузовиках в больницу. Вот и все, что мне известно.
- Жестокое, мерзкое дело, - проговорила Кэти.
- В данной ситуации, - заметил Размара, кивком веля чайханщику нести завтрак на стол к Мак-Грегорам, - когда курды замышляют мятеж, их не может удивлять такая кара. Вы позволите присоединиться к вам?
- Пожалуйста.
В комнату вернулся сытенький дехдар (управитель округа), прибывший вместе с Размарой и затем исчезнувший куда-то; он застегивал на ходу брюки. При виде Кэти он до ужаса смешался, его черные усики, казалось, встали дыбом. Полковник бросил ему что-то резкое, но чайханщик замял неловкость - расстелил сырую, когда-то белую скатерть, разложил ножи, алюминиевые вилки, принес чайники и блюдо засиженных мухами сладостей.
- Мадам, - заговорил дехдар с Кэти. - На вас, кажется мегрикская куртка?
- Да.
- Это, должно быть, из курток Дубаса. Он такие носит. А где он сам теперь?
- В своих владениях, наверно, - сказала Кэти.
- Когда-нибудь, - промолвил Размара, макая кусок лепешки в горячий сладкий чай. - Затко убьет этого богатого молодчика, и это будет недурной развязкой.
- Развязкой чего?
Полковник указал в окошко, на горы:
- Немного разрядит там атмосферу безрассудного насилия.
Он велел принести фисташек и, когда их подали в большой пиале, пододвинул ее Кэти и спросил:
- Вы согласны со мной, мадам Кэти?
- Согласна. Именно безрассудного, - ответила Кэти.
Размара почти улыбнулся.
- А вы не согласны? - обратился он к Мак-Грегору.
- Не всегда ведь курды занимаются междоусобной дракой.
- Возможно. Но они слишком привержены насилию и недостойны вашего сочувствия…
Пальцы Кэти сжали руку Мак-Грегора. В чайхану вошли Затко и Таха, но Мак-Грегор тут же увидел, что оружия при них нет и, значит, скорее им самим грозит опасность, чем Размаре. Голова Затко оценена, он всегда лакомая добыча для армии, полиции и для кого угодно, хотя временами все делают вид, что забыли об этом.
- А все же поймал тебя здесь, - кивнул Затко Размаре как старому знакомому.
Размара поднял руку, загораживаясь в притворном испуге.
- Не волнуйся, - сказал Затко. - Мы к тебе с миром.
Размара направил зоркий взгляд на Таху, одетого не в курдскую одежду, а в зеленую солдатскую - международную форму городских и сельских партизан.
- Что он у тебя - в тупамаросы записался? - спросил по-курдски Размара.
Засмеявшись, Затко поцеловал у Кэти руку. Таха поздоровался с "тетей Кэтрин" приветливо, но не за руку. В прежние свои тегеранские времена это был умный, смелый парнишка с твердым взглядом блестящих глаз, проявлявший чуткое, хоть и холодноватое, внимание к людям. И как было Сеси, подростку-дочери Мак-Грегоров, устоять перед этим природным обаянием горца! Но теперь Таха повзрослел, посуровел, наглухо замкнулся.
- Вручаю вам вот это, - обратился Таха к Размаре, - хоть и поступаю так вопреки здравому смыслу. - Он подал сложенный вчетверо лист желтоватой бумаги.
- Что это?
- Клочок бумаги, - ответил Таха, - заполненный протестами против заключения в тюрьму курдских студентов. Требующий их освобождения. Возражающий, обличающий, настаивающий и так далее и тому подобное.
- А кому адресовано?
- Самому шаху.
- Я передам лично, - сказал Размара, пряча бумагу в карман мундира.
- Знаю точно, как передадите и на что употребите, - сказал Таха.
- Так. Что-нибудь еще?
- Больше ничего. Эта бумага - идея моего отца. Сам же я намеревался увезти вас в наши горы и держать там, пока не выпустят студентов. А если не выпустят - срубить вам голову.
- Это было бы неумно, - сказал Размара.
- Мы прибегнем к этому средству, возможно, через месяц. Или через полгода. Упадем как снег на голову.
- Падайте, милости просим, - сказал Размара. Затем повернулся к Затко, слушавшему с тем острым удовольствием, какое курдам доставляют подобные сшибки. - Зачем ты застрелил двух турецких солдат? Какой в этом был смысл, Затко? Или это он их убил? - презрительно кивнул Размара на Таху, который, отойдя к двери, подсел к четверым "шоферам".
- Да ты о чем? - будто не понял Затко.
- Я по радио услышал полчаса назад в машине. Что тебя толкнуло на такую глупость? Ты ведь знал, что последуют ответные меры.
- Какие? - спросил Мак-Грегор.
- Сегодня утром турки повесили четырех курдов в ближайшей к происшествию деревне. Один был почтенный учитель, другой - отец восьмерых детей. Кто были остальные - не знаю.
Мак-Грегор словно издалека услышал гневный голос Затко:
- О аллах… неужели совсем не осталось на земле правды? - Затко по-курдски бешено заскрежетал зубами. - Но я знаю и клянусь, что наши курды умерли героями! - воскликнул он. В глазах у него стояли слезы.
- Не сомневаюсь, - сухо сказал Размара. - Но впредь прошу не совершать подобных глупостей. Мы не потерпим этого ни на нашей, ни на той стороне границы.
- Не потерпите? - вскинулся Затко. - Два миллиона курдов живут в Турции хуже собак. Ежегодно их расстреливают и вешают…
- Не следует убивать турецких солдат на турецкой границе, - невозмутимо повторил Размара. - Это себя не оправдывает.
Отставив тарелку, он встал.
- Ты куда же? - спросил Затко.
Все это время Таха и Размара следили друг за другом понимающими и враждебными взглядами.
- Уезжаю, - сказал Размара. - И тебе советую. Пребывание здесь становится опасным.
- Но я не поел еще, - сказал Затко.
Размара высыпал в карман оставшиеся фисташки.
- Уезжай отсюда, Затко, - сказал он. - И прихвати своего сына-тупамароса. Я не хочу, чтобы с вами приключилась беда в моем округе.
- Какая такая беда? - удивился Затко. - Прошу тебя, садись.
- Дехдар пошел к моей машине сказать шоферу, чтобы радировал о тебе жандармам на старую заставу.
- Никуда дехдар не пошел, - заверил Затко. - Дехдар сидит во дворе на скамейке, и по бокам у дехдара двое моих караульных сидят. Так что прошу тебя, не торопись.
Размара постоял, подумал, усмехнулся безбоязненной усмешкой.
- Вот что, - сказал Размара. - Ты отпусти его, и мы с ним продолжим обычный объезд и забудем о встрече.
- Согласен, - любезно сказал Затко, и Размара, поклонившись Мак-Грегорам, вышел, грызя фисташки. Мак-Грегор тоже хотел встать, но Затко положил ему руку на плечо. - Эти убитые курды - наша трагедия, наша печаль, не твоя, - сказал он. - Вина тут на мне.
- На ком бы ни лежала вина, - сказал Мак-Грегор, - но кровь пролита.
Затко вышел вслед за Размарой.
- Уйдем отсюда, ради бога, - сказала Кэти. - Я не могу больше.