Радость обняла Джошуа и поцеловала в губы - крепко и долго. Он, кажется, и не пытался ее оттолкнуть.
- Эй, а нам уже пора, Джош, - сказал я. Радость отстранила Мессию рукой и посмотрела ему в глаза:
- Тебе всегда здесь рады. Ты же сам знаешь, да? Джош кивнул и залез на своего дромадера.
- Ступай с Богом, Радость, - сказал он.
Когда мы выезжали из дворцовых врат, стража палила в воздух стрелами, что чертили над нами длинные и высокие дуги искр и взрывались где-то далеко впереди на дороге. Последнее "прощай" Радости, дань нашей дружбе и мудрой аркане тех тайных знаний, что все мы делили. Верблюдов салют перепугал до полного офигения.
Через некоторое время Джошуа спросил:
- А ты с Ваной попрощался?
- Я подумал об этом, но, когда заглянул в конюшню, она как раз занималась йогой, и я не осмелился беспокоить ее.
- Правда, что ли?
- Ей-богу. Сидела в той позе, которой ты ее научил. Джошуа улыбнулся. От того, что поверит, хуже не станет.
Весь Шелковый путь занял у нас больше месяца. Никаких происшествий на пустынных высокогорьях, в общем, не случилось, если не считать нападения кучки разбойников. Когда я поймал два первых копья и воткнул их обратно в метателей, те кинулись наутек. Климат в тех краях умеренный - насколько бывает умеренным климат смертоносной и жестокой пустыни, - но мы с Джошуа к тому времени обошли множество разных стран, и мало что могло нам повредить. Тем не менее перед самой Антиохией из пустыни налетел самум, и пришлось два дня прятаться между верблюдов, дышать сквозь рубахи и вместо воды пить слякоть, что скапливалась во рту. Едва буря приутихла, мы пустились галопом по улицам Антиохии, и Джошуа первым засек местонахождение постояло/о двора, столкнувшись лбом с его вывеской. Удар был такой силы, что Джош слетел с верблюда и шлепнулся на дорогу. Он сидел в пыли, и по лицу его струилась кровь.
- Сильно приложился? - спросил я, опустившись перед ним на колени. В летящем песке я ни черта не мог разглядеть.
Джошуа взглянул на перепачканные кровью руки - он ощупывал собственный лоб.
- Ни фига не разберешь. Почти не больно, однако бог его знает.
- Внутрь, - скомандовал я, помогая ему встать на ноги и заводя во двор.
- Двери закрывай! - заорал трактирщик, когда в комнату ворвался ветер с песком. - Ты что, в сарае родился?
- Ну да, - ответил Джош.
- Так и есть, - подтвердил я. - Хоть и с ангелами на крыше.
- Да закрой ты эту чертову дверь!
Я оставил Джошуа у самого входа, а сам отправился искать убежище для верблюдов. Когда же вернулся, Джош вытирал лицо какой-то холстиной. Над ним нависали два человека - сама услужливость. Я вернул одному тряпку и осмотрел раны.
- Жить будешь. Шишка и две ссадины, но выживешь. Ты не можешь исцелять самого…
Джошуа покачал головой.
- Эй, ты только глянь, - воскликнул путешественник, державший тряпицу, которой вытирался Джош. Пыль и кровь из его ран оставили на тряпке изумительное подобие его лица, отпечатались даже пятерни, которыми он держал холстину.
- Можно, я себе возьму? - спросил попутчик. Говорил он на латыни, только с каким-то странным акцентом.
- Почему нет? - ответил я. - А вы, парни, откуда будете?
- Мы из Лигурийского племени - территории к северу от Рима. На реке По есть город, называется Турин. Слыхали?
- Не-а. Знаете, парни, делайте с этой тряпкой что хотите, но я вам скажу: у меня на верблюде есть кое-какие убойные эротические рисунки с Востока. Придет время, и они будут стоить целую кучу денег. Я же могу уступить их вам прямо сейчас по вполне пристойной цене.
Но туринцы увалили, вцепившись в жалкую грязную тряпку, словно в священную реликвию. Вот же бестолочь - да они не поймут подлинного искусства, даже если их к нему гвоздями приколотить. Я перевязал Джошу раны, и мы вписались на ночлег.
Наутро мы решили не оставлять верблюдов здесь и возвращаться домой по суше, через Дамаск. Выехав из городских ворот, Джошуа чего-то вдруг засуетился.
- Я не готов быть Мессией, Шмяк. Если меня зовут домой, чтобы вести народ наш, то я даже не знаю, откуда начинать. Я понимаю, чему хочу учить, но у меня пока нет слов. Мельхиор был прав. Прежде всего остального нужно слово.
- Ну, оно же не явится тебе вспышкой молнии прямо тут, на дороге в Дамаск, Джош. Так просто не бывает. Очевидно, ты должен всему научиться в свое время. Как всякому овощу свое время, ба-ба-ба и бу-бу-бу…
- Отец мог бы облегчить мне все это ученье. Просто сказал бы, что надо сделать, и все.
- А интересно, как поживает Мэгги? Не растолстела?
- Я тебе тут о Боге толкую, о Божественной Искре, о том, как Царство Божие нашим людям принести.
- Знаю. Я о том же. Ты все это один хочешь провернуть, без помощников?
- Наверное, нет.
- Вот я и подумал о Мэгги. Когда мы уходили, она уже была умнее нас с тобой - может, она и сейчас умнее?
- Она и впрямь умная была, да? Рыбаком все хотела стать… - Джош ухмыльнулся. Сразу видно - мысль о Мэгги его приободрила.
- Ей ведь нельзя рассказывать о шлюхах, Джош.
- А я и не буду.
- О Радости и о девчонках тоже. Или о беззубой грымзе.
- Да не буду я ей ни о чем рассказывать. Даже о яке.
- У нас с яком ничего не было. Мы даже не разговаривали.
- А знаешь, у нее уже, наверное, дюжина детишек.
- Знаю, - вздохнул я. - Они должны были быть моими.
- И моими, - вздохнул Джошуа в ответ.
Я взглянул на него: мой друг покачивался рядом на мягких верблюжьих волнах. Он смотрел куда-то на горизонт, и вид у него при этом был весьма унылый.
- Твоими и моими? Ты считаешь, они должны были быть твоими и моими?
- Ну да. А почему нет? Ты же знаешь, как я люблю всех маленьких…
- Иногда ты такой остолоп.
- А как думаешь - она нас вспомнит? То есть вспомнит, какими мы тогда были?
Я немного подумал и содрогнулся.
- Надеюсь, что нет.
Не успели мы въехать в Галилею, как до нас стали доходить слухи о том, что творит в Иудее Иоанн Креститель.
- Сотни последовали за ним в пустыню, - услышали мы в Гишале.
- Некоторые говорят, он - Мессия, - сказал нам один человек в Баке.
- Его Ирод боится, - шепнула женщина в Кане.
- Еще один чокнутый святой, - скривился римский солдат в Сефорисе. - Евреи их плодят, как кролики. Я слыхал, он всех несогласных топит. Первая разумная мысль с тех пор, как меня откомандировали в эту проклятую глухомань.
- Могу я узнать твое имя, солдат? - осведомился я.
- Кай Юний, Шестой легион.
- Спасибо, мы тебя запомним. - И Джошу: - Кай Юний: первая шеренга, когда начнем выпихивать римлян из Царства Божия в геенну огненную.
- Что ты, сказал? - с подозрением спросил римлянин.
- Ничего-ничего, не стоит благодарности, ты это заслужил. Пойдешь правофланговым в самой первой шеренге, Кай.
- Шмяк! - рявкнул Джош, а когда я соизволил обратить на него внимание, прошептал: - Постарайся все-таки, чтобы нас не бросили в тюрьму, пока мы не добрались до дома. Прошу тебя.
Я кивнул и помахал легионеру на прощанье:
- Обычные еврейские заскоки. Не обращай внимания. Шимми Фиделис.
- Надо будет разыскать Иоанна, когда с родней поздороваемся, - сказал Джошуа.
- Думаешь, он в самом деле выдает себя за Мессию?
- Нет, но похоже, он знает, как Слово нести.
Через полчаса мы въехали в Назарет.
Наверное, мы рассчитывали на большее. Ликующие толпы у городских ворот, детишки бегут за нами по пятам и умоляют рассказать о наших великих приключениях, смех и слезы, поцелуи и объятья, сильные плечи, что пронесут героев-завоевателей по родным улицам. Забыли мы об одном: пока мы путешествовали, искали приключений и развлекались чудесами, народ в Назарете жил в своей повседневной срани - и чем больше проходило дней, тем больше срани копилось. Когда мы подъехали к прежнему дому Джоша, брат его Иаков работал во дворе под навесом - строгал из оливковой деревяшки распорку для верблюжьего седла. Я сразу понял, что это Иаков: у него был тонкий крючковатый нос Джоша и широко посаженные глаза, но лицо обветреннее, а тело - крепче и тяжелее от мускулов. Выглядел он лет на десять старше моего друга, а не на два года моложе.
Он отложил свой струг и вышел на солнце, прикрывая ладонью глаза.
- Джошуа?
Джош длинным хлыстом похлопал верблюда под коленями, и животина опустила его на землю.
- Иаков! - Джошуа соскочил с верблюда и подбежал к брату, раскинув руки, но Иаков отступил.
- Пойду скажу матери, что вернулся ее любимый сын. - Иаков отворотил лицо, и слезы буквально брызнули из глаз моего друга в дорожную пыль.
- Иаков, - едва не взмолился он. - Я же не знал. Когда?
Тот повернулся и посмотрел брату в глаза. Во взгляде его не было ни жалости, ни горечи - только злость.
- Два месяца назад, Джошуа. Иосиф умер два месяца назад. О тебе спрашивал.
- Я не знал. - Руки Джоша по-прежнему были распростерты, но объятий так и не случилось.
- Иди в дом. Мама тебя ждет. Каждый день она первым делом спрашивает, не сегодня ли ты вернешься. Иди в дом. - Иаков отвернулся, когда Джош прошел мимо, а затем посмотрел на меня: - Его последние слова были: "Передай байстрюку, что я его люблю".
- Байстрюку? - переспросил я, заставляя верблюда пригнуться и спустить меня наземь.
- Он так всегда Джоша называл. "Интересно, как там наш байстрюк поживает. Интересно, где теперь наш байстрюк". Только и разговоров что о байстрюке. И мамаша талдычит, как Еша делал то и Еша делал это. И какие великие подвиги совершит наш Еша, когда вернется. А кто все это время за братьями и сестрами присматривал, кто о них заботился, когда отец заболел? Да еще моя собственная семья в придачу. И какое мне за все это спасибо? Я хоть одно доброе слово услышал? Нет - я лишь Джошу дорогу мостил. Ты себе даже не представляешь, что значит быть по жизни вторым после Джоша.
- В самом деле, - ответил я. - Когда-нибудь обязательно расскажешь. Ладно, передай Джошу, если понадоблюсь, я буду в доме моего отца. Он-то хоть жив еще, надеюсь?
- Да. И мать твоя - тоже.
- Здорово. Мне бы не хотелось, чтобы кто-то из братьев сообщал мне плохие новости.
Я повернулся и повел верблюда прочь.
- Ступай с Богом, левит, - бросил мне вслед Иаков. Я обернулся:
- Иаков, а знаешь, ведь написано сие: "На труды имеешь ты право, но не на плоды оных".
- Ни разу не слыхал. Где такое написано?
- В "Бхагавад-гите", Иаков. Такая длинная поэма о том, как идти в бой, и там бог одного воина говорит ему: не стоит волноваться, что придется поубивать всех сородичей в битве, потому что они уже мертвы, только еще не знают об этом. Сам не понимаю, с чего мне это в голову пришло.
Отец долго сжимал меня в объятиях - я уж подумал, он сейчас мне грудную клетку сплющит, - а потом передал меня в руки матери, которая занялась примерно тем же, после чего, судя по всему, опамятовалась и принялась колошматить меня по голове и плечам сандалией, которой управлялась с поразительной для своего возраста скоростью и проворством.
- Шлялся где-то семнадцать лет и что - написать не мог?
- Ты же читать не умеешь.
- И потому ты весточку дать не удосужился, умник? Трепку я отражал, направляя энергию матери прочь от себя, как учили в монастыре, и вскоре по первое число досталось двум пацанчикам, которых я не узнал. Опасаясь судебных исков от посторонних людей, я перехватил материнские руки и прижал их к ее бокам, а сам глянул на отца, кивнул на карапузов и вопросительно воздел брови, имея в виду: Это еще что за короеды?
- Это братья твои, Яфет и Моисей, - ответил отец. - Моисею шесть, Яфету пять.
Малявки ухмыльнулись. Передних зубов у обоих не хватало, - вероятно, принесены в жертву гарпии, что корчилась в моих руках. Папаша сиял, имея в виду: Я до сих пор акведуки строить мастак - трубу куда надо проложить еще ого-го, если понимаешь, о чем я.
Я насупился, имея в виду: Послушай, я и так еле сохранил остатки уважения к тебе, когда узнал, каким образом тебе удалось замастрячитъ первую троицу - нас. И эти малые народности свидетельствуют лишь о том, что память на страдания тебе отшибло начисто.
- Матушка, если я тебя отпущу, ты успокоишься? - Через плечо я оглянулся на Моисея и Яфета: - Я, бывало, всем рассказывал, что она одержима бесами. Вы, парни, тоже так делаете? - и подмигнул.
Они хихикнули, имея в виду: Умоляем, прекрати наши мученья, убей нас, убей нас немедленно или убей эту суку, что не дает нам никакой жизни, ибо мы страдаем, как Иовы. Ладно, может, все это я себе навообра-жал и они не имели в виду ничего такого. Может, просто хихикнули.
Я отпустил мать, и она пошла на попятную.
- Яфет, Моисей, - сказала она. - Познакомьтесь со Шмяком. Вам часто доводилось слышать, как мы с отцом говорим о нашем старшем разочаровании. Так вот, это оно и есть. А теперь бегите за остальными братьями, а я пока сготовлю что-нибудь приятное.
Братья Шем и Люций привели семьи и сели с нами ужинать. Мы накрыли стол, и мать подала что-то приятное - я только не уверен, что именно. (Я, помнится, уже рассказывал: я самый старший из трех братьев, а теперь, надо полагать, включая короедов, нас уже оказалось пятеро, но черт возьми - когда мы познакомились с Моисеем и Яфетом, я уже стал слишком взрослым, чтоб их мучить, и у меня просто не было на это времени, поэтому свой братнин долг они не уплатили. Они больше походили на… ну, в общем, на домашних зверюшек.)
- Мама, я привез тебе подарок с Востока, - сказал я и сбегал за коробкой к верблюду.
- Что это?
- Это очень породистый размножающийся мангуст, - объяснил я, похлопав по клетке. Маленький паразит немедленно попытался откусить подушечку моего большого пальца.
- Но здесь же только один.
- Правильно, их было двое, но один сбежал, поэтому остался один. Они бросаются на змей в десять раз себя больше.
- Похож на крысу.
Я понизил голос и заговорщицки прошептал:
- В Индии женщины специально их дрессируют, чтобы сидели на голове, как шляпки. Последний писк моды. До Галилеи, конечно, она еще не докатилась, но уже в Антиохии ни одна уважающая себя дама не выйдет из дома без мангуста на голове.
- Вот оно что. - Мама посмотрела на зверька в новом свете, бережно взяла клетку и задвинула ее в угол, точно внутри сидело очень хрупкое яйцо, а не злобная миниатюрная репродукция ее самой. - Ну вот, - продолжала она, подозвав к себе двух невесток и полдюжины внуков, что околачивались у стола, - твои братья женились и подарили мне внуков.
- Я за них очень рад, мама.
Шем и Люций спрятали ухмылки за корками мацы - точно как в детстве, когда мать закатывала мне взбучку.
- Ты шлялся по всем этим местам и что - хочешь сказать, так и не встретил славную девушку, с которой навсегда бы остепенился?
- Нет, мама.
- А ведь и на шиксе можешь жениться, знаешь ли. Сердце мне наверняка разобьешь, но разве колена Израилевы не добили всех Вениамитов, чтобы какой-нибудь безрассудный мальчишка мог жениться на язычнице, если приспичит? Не на самаритянке, конечно, - на другой какой шиксе, знаешь. Если тебе так уж надо.
- Спасибо, мама. Постараюсь не забыть.
Мать сделала вид, что у меня на воротнике пушинка, сняла ее и продолжила:
- Так и твой друг Джошуа тоже не женился? Ты же слыхал о его младшей сестренке Мириам? - Тут ее голос понизился до конспиративного шепота. - Стала наряжаться в мужское, а потом и вообще сбежала на какой-то остров Лесбос. - И снова обычным сварливым тоном: - Это в Греции, знаешь ли. Вы, надеюсь, в Грецию не ездили?
- Нет, мама. Ладно, мне в самом деле пора.
Я попробовал встать, но она меня цапнула.
- Потому что у твоего отца греческое имя, правда? Говорила тебе, Алфей, смени имя, смени, но ты уперся, как ишак: я им горжусь. Ну вот и гордись теперь. Есть чем. А дальше что - Люций начнет распинать евреев на крестах, как остальные римляне?
- Я не римлянин, мама, - устало отозвался Люций. - У многих приличных евреев римские имена.
- Мама, это неважно, я понимаю, но как ты думаешь - откуда все больше греков на свете берется?
К чести маменьки, тут она примолкла на секунду и задумалась. Паузу я использовал для побега.
- Приятно было повидаться, народ. - Я кивнул сородичам, как старым, так и новым. - Я к вам еще загляну перед дорогой. А теперь надо посмотреть, как там Джошуа.
И я выскочил за дверь.
А в старом доме Джошуа я распахнул дверь, даже не постучавшись, и едва не вышиб дух из Джошева братца Иуды.
- Джош, если ты немедленно не принесешь Царство Божие, я свою мамочку точно укокошу.
- По-прежнему одержима бесами? - поинтересовался Иуда. Он совсем не изменился с тех пор, как ему было четыре, разве что борода выросла да волосы сверху поредели. А в остальном - такой же балбес, как и всегда, - с широченной ухмылкой.
- Нет, раньше-то я на это лишь надеялся.
- Ты не разделишь с нами ужин? - спросила Мария. Хвала Господу, хоть она состарилась: несколько раздалась в бедрах и талии, а у глаз и в уголках рта прорезались морщинки. Теперь она была лишь вторым или третьим прекраснейшим существом на всем белом свете.
- С немалым удовольствием, - ответил я.
Иаков, вероятно, остался у себя дома с женой и детьми, как, полагаю, и прочие сестры и братья, если не считать Мириам, а насчет ее местонахождения меня уже проинформировали. За столом сидели только Мария, Джошуа, Иуда, его хорошенькая жена Руфь и две рыжие девчонки, в точности похожие на мать.
Я выразил соболезнования семье, а Джошуа просветил меня по части временной канвы. Когда я заметил портрет Марии на стене храма в Никобаре, Иосифа в аккурат сразил какой-то недуг, связанный с водами организма. Он начал мочиться кровью, а уже через неделю вообще не вставал с постели. Продержался он еще неделю, после чего отошел. Похоронили его два месяца тому. Когда Мария рассказывала эту часть истории, я посмотрел на Джоша, но тот лишь покачал головой, имея в виду: Слишком долго пролежал в могиле, я тут ничего сделать не могу. Мария не знала о послании, призвавшем нас домой.
- Даже будь вы в Дамаске, и то сильно бы повезло, если б успели вернуться. Так быстро он угас, так быстро… - Мария духом была сильна и от потери несколько оправилась, а Джошуа до сих пор пребывал в шоке.
- Вы должны найти Джошева троюродного, Иоанна, - сказала Мария. - Он тут проповедует о наступлении Царства Божия, о приготовлении пути для Мессии.
- Мы слыхали, - сказал я.
- Я останусь с тобой, мама, - вымолвил Джошуа. - Иаков прав, у меня тоже есть обязанности. Я слишком долго отлынивал.
Мария коснулась сыновьего лица и заглянула Джошу в глаза.
- Ты уйдешь отсюда утром, разыщешь в Иудее Иоанна Крестителя и сделаешь то, что уготовано тебе Господом, раз уж он разместил тебя в моем чреве. Обязанности твои - не перед братом, на тебя ожесточившимся, и не перед старухой.
Джош посмотрел на меня: