- Придурок, эти монеты, эти твои даймы - они в этой стране почти ничего не стоят!
- Ты о чем это? Они же похожи на те серебряные динары, которые мы выкопали в Иерусалиме. Они должны стоить целое состояние.
В каком-то смысле он, конечно, был прав. Восстав с его помощью из мертвых, я повел его на кладбище в долине Еннома, и там по-прежнему лежала кровавая плата - тридцать серебряных динаров, под камнем, куда их положил Иуда две тысячи лет назад. Чуть-чуть потускнели, а так - совсем как в тот день, когда я его там застал. И в точности похожие на здешнюю монету, которая называется "дайм" (только на динарах - лик Тиберия, а на этих - какого-то другого кесаря). Динары мы отнесли торговцу древностями в Старом городе (почти не изменившемся с тех пор, как я последний раз по нему ходил, вот только Храм исчез, а на его месте стояли две громадные мечети). Торговец дал нам за динары двадцать тысяч долларов американскими деньгами. На них мы сюда и приехали, а теперь положили у портье в сейф - на дальнейшие расходы. Ангел сказал мне, что даймы должны быть равной с динарами стоимости, и я, как последний дурак, ему поверил.
- Ты должен был меня предупредить, - сказал я ангелу. - Я бы и сам понял, если б вышел отсюда наружу.
- Тебе работу нужно закончить, - сказал ангел. А затем вскочил на ноги и завопил телевизору: - Гнев Господень на твою голову, Стефанос!
- Ты на кого, к чертям собачьим, орешь? Ангел затряс пальцем перед экраном:
- Он подменил младенца Катерины на его злобного близнеца, которого зачал с ее сестрой, пока та была в коме, однако Катерина не сознает сего греховного и злого деяния, поскольку он сменил ему лицо, чтоб походил на менеджера банка, который отказывает мужу Катерины в праве выкупа закладной на его бизнес вследствие просрочки. Если б я не сидел тут с тобой в западне, я бы лично отволок подонка прямо в ад!
Уже несколько дней ангел смотрел по телевизору одни сериалы - попеременно орал в экран и обливался слезами. Даже перестал заглядывать мне через плечо, и я просто пытался не обращать на него внимания, а тут понял вдруг, что происходит.
- Это все понарошку, Разиил.
- Ты это о чем?
- Это же драма. Такие у греков раньше были. Они все - актеры в пьесе.
- О нет, никому не под силу притворяться таким злом.
- Я больше тебе скажу. Человек-Паук и Доктор Осьминог? Тоже понарошку. Персонажи пьесы.
- Ах ты лживый пес!
- Ты б хоть раз из номера вышел да послушал, как настоящие люди разговаривают, кретин ты белобрысый. Сам бы дорубил. Но нет, ты уселся мне на плечо, как дрессированный попугай. Я две тысячи лет назад помер - и то знаю такие вещи.
(По-прежнему надо заглянуть в ту книгу из ящика. Я просто надеялся - такой крохотной надеждой - выцыганить у ангела хоть пять минут одиночества.)
- Ничего ты не знаешь, - ответил Разиил. - В свое время я ровнял с землей целые города.
- Вот я и думаю, а те ли города ты ровнял? Незадача выйдет, если ты снова перепутал?
И тут на экране возникла реклама журнала, обещавшего "заполнить все пробелы" и рассказать всю подноготную обо всех без исключения мыльных операх. Журнал так и назывался: "Дайджест мыльных опер". Глаза ангела расширились. Он схватил трубку и набрал номер портье.
- Что ты делаешь?
- Мне нужна эта книга.
- Попроси, чтобы прислали Хесуса, - сказал я. - Он тебе поможет ее достать.
В первый день работы мы с Джошуа поднялись ни свет ни заря. Встретились у колодца, наполнили водой бурдюки, которые дали нам отцы, а по пути в Сефо-рис позавтракали хлебом и сыром. По ровной дороге - хоть она и была большей частью просто утрамбованной землей - идти было легко. (Если Рим что-то и делал для своих колоний, так это следил за дорогами - войсковыми кровеносными артериями.) Каменистые холмы вокруг розовели, вставало солнце. Я вдруг заметил, что Джош дрожит, будто по его позвоночнику танцует сквознячок.
- Величие Божье - во всем, что мы видим, - сказал он. - Не грех это помнить всегда.
- Я только что ступил в верблюжью лепеху. Завтра надо будет выйти, когда рассветет.
- Я только что понял: потому старуха и не ожила. Я забыл, что не в моей власти оживить ее, а только в Божьей. Я оживил ее неправильно, из самонадеянности, поэтому она умерла вторично.
- Она мне всю сандалию обляпала. Вонять теперь до вечера будет.
- Но может, и потому, что я ее не коснулся. Когда я оживлял других, я всегда их трогал.
- А в Законе что-нибудь сказано о том, что верблюдов надо уводить с дороги, чтобы они в сторонке дела свои делали? Следовало бы сказать. Если и не у Моисея, то по крайней мере у римлян. Ведь если они без задней мысли распинают взбунтовавшегося еврея, за порчу дорог тоже должно быть какое-то наказание. Ты как считаешь? Я не говорю - распинать, но хотя бы хорошенько по сусалам или что-нибудь такое.
- Но с другой стороны: как я мог коснуться трупа, если это запрещено Законом? Мне бы скорбящие просто не дали.
- Может, остановимся, я хоть сандалию почищу? Найди мне палку, а? Там куча здоровая была, с мою голову.
- Шмяк, ты меня не слушаешь.
- Слушаю-слушаю. Знаешь, Джошуа, мне кажется, Закон не для тебя писан. В смысле, ты ж Мессия, правильно? Тебе сам Бог должен велеть то, чего ему хочется, или как?
- Я уже спрашивал, но не было мне ответа.
- Слушай, у тебя все здорово получается. Может, старуха снова жить не захотела, потому что упрямая была. Старики - они все такие. На моего деда целый кувшин воды нужно было вылить, чтоб он проснулся. Попробуй в следующий раз с молодым покойником.
- А если я не Мессия?
- То есть ты не уверен? Тебе что, ангел ничего не сказал? Или ты думаешь, Господь с тобой такие шутки шутит? Знаешь, вряд ли. Я, конечно, Тору знаю не так хорошо, как ты, но не помню, чтобы у Господа было чувство юмора.
Вот - улыбнулся наконец.
- Он же мне дал тебя в лучшие друзья, правда?
- Помог бы мне палку найти, друг.
- Как ты думаешь, из меня каменотес хороший выйдет?
- Главное, чтоб не лучше меня. Мне больше не надо.
- Ты смердишь.
- А я тебе всю дорогу о чем?
- Ты правда считаешь, что я Мэгги нравлюсь?
- Ты каждое утро так будешь? Потому что если да, на работу можешь один ходить.
Врата Сефориса походили на воронку всего человечества. Изнутри к своим полям и рощам текли крестьяне, внутрь - строители и ремесленники, по обочинам дороги торговцы всучивали прохожим товар, а в канавах стонали нищие. Мы с Джошуа остановились у ворот полюбоваться на это столпотворение, и нас чуть не затоптал караван ослов, груженных корзинами с камнем.
Нет, города-то мы и раньше видели. Иерусалим в пятьдесят раз больше Сефориса, и на праздники мы туда часто ходили, но то был еврейский город - самый еврейский город. Сефорис же - римская крепость в Галилее, и едва мы увидели у ворот статую Венеры, сразу поняли - заграница.
Локтем я ткнул Джошуа под ребра:
- Глянь - кумир. - Раньше я никогда не видел, чтобы так изображали человеческие формы.
- Грех, - ответил Джошуа.
- Голая.
- Не смотри.
- Совсем голая.
- Запрещено. Надо уйти отсюда и поискать твоего отца. - Джош поймал меня за рукав и втащил в ворота.
- И как только они такое позволяют? - спросил я. - Наши бы точно снесли.
- А они и сносили - банда зилотов. Мне Иосиф рассказывал. Римляне их поймали и распяли всех вдоль этой дороги.
- Ты не говорил.
- Иосиф не велел.
- А у нее груди было видно.
- Не думай о них.
- Как я могу о них не думать? Я никогда в жизни грудь не видал без прицепленного к ней младенца. А так они, если парами… более дружелюбные, что ли.
- Мы где должны работать?
- Отец велел прийти на западную окраину, и там увидим, где ведутся работы.
- Тогда пошли. - Он по-прежнему тянул меня, низко опустив голову, - точь-в-точь разгневанный мул.
- А как ты думаешь, у Мэгги груди тоже так выглядят?
Отца наняли строить дом для зажиточного грека. Когда мы с Джошем пришли на стройплощадку, отец уже был там - командовал рабами, которые поднимали обтесанный камень на стену. Видимо, я не этого ожидал. Наверное, удивился, что кто-то вдруг станет подчиняться распоряжениям моего отца. Рабами были нубийцы, египтяне, финикийцы, преступники, должники, военнопленные, незаконнорожденные: жилистые грязные люди в одних сандалиях и набедренных повязках. В другой жизни они бы командовали армиями или пировали во дворцах, но тут потели на утреннем холодке и ворочали камни, которые и ослу хребет переломят.
- Они твои рабы? - спросил у моего отца Джошуа. - Я разве богат, Джошуа? Нет, это рабы римлян.
Грек, который будет жить в этом доме, нанял их специально для строительства.
- А почему они делают то, что ты им говоришь? Их же так много. А ты - всего один.
Отец ссутулился.
- Надеюсь, ты никогда не увидишь, что свинчатка на римской плети делает с человеческим телом. А все эти люди видели - и одного взгляда хватает, чтобы подкосить человеческий дух. Я молюсь за них каждый вечер.
- Терпеть не могу римлян, - сказал я.
- Вот как, малец, значит, а? - раздался голос у меня за спиной.
- Привет тебе, центурион, - сказал отец, и глаза у него расширились от ужаса.
Мы с Джошуа обернулись и увидели Юстуса Галльского - центуриона с похорон в Яфии. Теперь он стоял среди рабов.
- Алфей, похоже, ты растишь целый помет зилотов. Отец положил руки нам с Джошуа на плечи:
- Это мой сын Левий и его друг Джошуа. Сегодня они поступают ко мне в ученики. Еще совсем мальчишки, - как бы извиняясь, прибавил он.
Юстус подошел, быстро глянул на меня и надолго уставился на Джошуа.
- Я тебя знаю, парнишка. Я тебя уже где-то видел.
- Похороны в Яфии, - быстро сказал я. Мои глаза просто прилипли к короткому мечу с осиной талией, что висел на поясе центуриона.
- Не-ет, - протянул центурион, как бы шаря в памяти. - Не в Яфии. Я видел это лицо на картинке.
- Не может быть, - сказал отец. - Нам вера запрещает изображать человеческие формы.
Юстус сердито посмотрел на него:
- Я знаком с примитивными поверьями твоего народа, Алфей. Но парнишка мне все равно известен.
Джошуа, задрав голову, с непроницаемым выражением таращился на центуриона.
- Так тебе, значит, рабов жалко, малец? Ты бы освободил их, если б смог?
Джош кивнул:
- Освободил бы. Дух человека должен принадлежать человеку, чтобы его можно было посвятить Господу.
- Знаешь, лет восемьдесят назад был один раб, и он говорил примерно то же самое. Собрал против Рима войско рабов, разбил две наши армии, захватил все территории к югу от столицы. Эту историю теперь должен знать каждый римский солдат.
- Почему? И что было дальше? - спросил я.
- Мы его распяли, - ответил Юстус. - У дороги. И тело его расклевали вороны. А урок, который мы все должны запомнить, - никто не смеет подняться против Рима. И тебе этот урок следует выучить, мальчик. Вместе с ремеслом каменотеса.
Тут к нам подошел еще один римский солдат - простой легионер, без плаща и красного гребня на шлеме. Юстусу он сказал что-то на латыни, посмотрел на Джошуа и замолчал. А потом сказал - по-арамейски, хоть и с сильным акцентом:
- Эй, а я ж этого парнишку на хлебе как-то видал.
- Это не он, - ответил я.
- В самом деле? А как похож.
- Не-а, на хлебе другой парнишка был.
- Это был я, - сказал Джошуа.
Я влепил ему запястьем прямо в лоб, и он брякнулся оземь.
- Не, не он. Этот ненормальный. Извини. Солдат покачал головой и поспешил вслед за командиром.
Я протянул Джошу руку и помог подняться.
- Тебе еще придется научиться врать.
- Правда? Но я чувствую, что я здесь для того, чтобы глаголить истину.
- Ну еще бы. Только не сейчас.
Трудно понять, как я представлял себе работу каменотеса, но вот что наверняка: уже через неделю Джошуа жалел, что не стал плотником. Тесать огромные валуны крохотным зубилом - работа не из легких. Но кто ж знал?
- "Оглядись, ты видишь вокруг деревья? - дразнился Джошуа. - Камни, Джош, камни".
- Трудно лишь потому, что мы толком не понимаем, что делаем. Потом станет легче.
Джошуа посмотрел на моего отца: голый по пояс, тот обтесывал камень величиной с целого осла. Дюжина рабов ждала, когда глыбу можно будет поднять на место. Отец был весь в серой пыли, а между напряженными мышцами по спине и рукам текли темные ручьи пота.
- Алфей, - окликнул его Джошуа, - а когда мы научимся, работать станет проще?
- Легкие забиваются каменной пылью, глаза начинает резать от солнца и крошки из-под зубила. Все силы и саму кровь свою вкладываешь в каменные постройки для римлян, а они отбирают твои заработанные деньги как налоги, чтобы кормить своих солдат, которые приколачивают к крестам твоих собратьев, поскольку те хотят быть свободными. Ты срываешь себе спину, кости скрипят, жена пилит, дети разевают голодные рты, будто птенцы в гнезде. Каждую ночь падаешь без сил в постель, усталый и избитый, молишь Господа, чтобы послал тебе ангела смерти и тот забрал бы тебя во сне, чтоб тебе не пришлось встречать новое утро. Но есть и свои минусы.
- Спасибо, - ответил Джошуа и посмотрел на меня, вопросительно воздев бровь.
- А мне, к примеру, нравится. Я готов камней потесать. Посторонись, Джош, у меня аж зубило горит. Перед нами вся жизнь разлеглась нескончаемым базаром, и я жду не дождусь, когда смогу вкусить всех сластей, что она сует нам прямо в рот.
Джош склонил голову набок, словно очень удивленная собака.
- Из ответа твоего отца я этого не понял.
- Это сарказм, Джош.
- Сарказм?
- От греческого "саркасмос". Кусать губы. Означает, что ты говоришь не то, что думаешь на самом деле, но люди тебя понимают. Изобрел я, назвал Варфоломей.
- Ну, если это назвал деревенский дурачок - штука стоящая, в этом я убежден.
- Вот видишь, ты все понял.
- Что понял?
- Сарказм.
- Да нет же, это я и хотел сказать.
- Ну еще бы.
- И это сарказм?
- Думаю, ирония.
- А какая разница?
- Понятия не имею.
- Так ты сейчас иронизируешь, да?
- Нет. Вообще-то не знаю.
- Может, лучше дурачка спросим?
- Во-от, теперь-то уж точно понял.
- Что?
- Сарказм.
- Шмяк, ты уверен, что тебя сюда не дьявол прислал, чтоб меня злить?
- Фиг знает. И как, у меня получается? Ты злишься?
- Ага. И руки болят от зубила и молотка. - И он дерябнул по зубилу деревянным молотком так, что нас обсыпало градом каменных осколков.
- Может, меня сюда послал Господь, чтобы я убедил тебя стать каменотесом, а тебя бы так достало камни тесать, что ты бы поскорее пошел и сделался Мессией.
Он снова ударил по зубилу, после чего долго отплевывался от каменной крошки.
- Я не умею быть Мессией.
- И что с того? Неделю назад мы не умели тесать камни, а погляди на нас теперь. Как только поймешь, что делаешь, все станет легче.
- Опять иронизируешь?
- Господи, надеюсь, что нет.
Грека, нанявшего моего отца строить дом, мы увидели только месяца через два. Низенький мягкотелый человечек в тоге такой же белой, как у жрецов-левитов, а по краю золотом выткан орнамент из сплетающихся прямоугольников. Грек прибыл на паре колесниц, за которыми своим ходом следовали два раба-прислужника и полдюжины телохранителей - похоже, финикийцев. На паре колесниц - потому что в первой с возничим ехал он сам, а к ней была прицеплена вторая, и в ней стояла десятифутовая мраморная статуя голого мужика. Грек выбрался из повозки и направился прямо к моему отцу. Мы с Джошуа месили раствор, но остановились посмотреть.
- Кумир, - сказал Джошуа.
- Вижу, - сказал я. - Но если уж речь зашла о кумирах, Венера у городских ворот мне больше нравится.
- Нееврейская статуя, - сказал Джошуа.
- Явно нееврейская. - Мужское достоинство статуи, хоть и внушительное, осталось необрезанным.
- Алфей, - сказал грек, - почему ты еще не настелил пол в гимнасии? Я специально привез эту статую, чтобы стояла в гимнасии, а вместо гимнасия только яма в земле.
- Я же тебе говорил - тут грунт непригоден для строительства. Я не могу строить на песке. Пришлось заставить рабов рыть котлован, пока не уткнулись в скальную породу. Теперь котлован нужно завалить камнями и все утрамбовать.
- Но я уже хочу поставить статую, - заныл грек. - Ее мне из самих Афин привезли.
- А ты хочешь, чтобы вокруг твоей драгоценной статуи весь дом обрушился?
- Не смей со мной так разговаривать, еврей. Я тебе хорошо плачу, чтобы ты мне строил.
- Я и строю, притом качественно, а это не значит - на песке. Поэтому убирай свою статую на склад и не мешай мне работать.
- Все равно выгружайте. Эй, рабы, помогите выгрузить мою статую. - Грек обращался к нам с Джошуа. - Все вы, помогайте выгружать. - Он ткнул в рабов, которые с его прибытия только делали вид, что работают: они пока не сообразили, стоит ли им выглядеть частью проекта, которым недоволен заказчик. Все подняли головы с удивленным выражением на лицах: "Кто, я?" - а на всех языках, я заметил, это звучит одинаково.
Рабы сгрудились у колесницы и принялись развязывать веревки. Грек посмотрел на нас с Джошем:
- Вы оглохли, рабы? Помогите им! - Он подскочил к своей колеснице и вырвал у возничего хлыст.
- Они не рабы, - сказал отец. - Это мои подмастерья.
Грек молнией развернулся к нему:
- А мне какое дело? Шевелитесь, сопляки! Ну?
- Нет, - ответил Джошуа.
Мне показалось, что грек сейчас лопнет. Он поднял хлыст.
- Что ты сказал?
- Он сказал - "нет". - Я шагнул к Джошуа.
- Мой народ считает, что статуи - кумиры. Это грех, - сказал отец, и в голосе его звучала паника. - Мальчики просто хранят верность нашему Богу.
- А это - статуя Аполлона, единственного подлинного бога, и они сейчас помогут ее выгрузить, да и ты вместе с ними, или я найду себе другого строителя.
- Нет, - повторил Джошуа. - Мы не станем.
- Во-во, лепрозная банка верблюжьих соплей, - подтвердил я.
Джошуа глянул на меня с отвращением:
- Господи, Шмяк…
- Что, перебор?
Грек завизжал и взмахнул хлыстом. Перед тем как прикрыть голову руками, я успел заметить только, что отец мой кинулся к греку. Я бы принял удар за Джоша, только без глаза оставаться не хотелось. Я уже внутренне съежился, но хлыст меня не ужалил. Раздался глухой стук, потом что-то лязгнуло, а когда я отнял руки от лица, грек уже валялся на спине, вся тога в пыли, и рожа его побагровела от злости. Хлыст вытянулся за ним во всю длину, и на самом кончике утвердился подкованный сапог центуриона Гая Юстуса Галльского. Грек перекатился по земле, уже готовый обрушить весь свой гнев на того, кто посмел остановить его руку, но, увидев римлянина, сник и сделал вид, что его просто одолел кашель.
Один из телохранителей ринулся было на выручку хозяину, но Юстус ткнул в него пальцем: