* * *
Странные люди стали попадаться монаху на его пути: им не нужно было, чтобы он исцелил их от болезни, дал совет, что-то предсказал или растолковал сон. Им вообще ничего не было от него нужно! Казалось, им достаточно просто жить поблизости, ходить по одной с ним дороге, есть за одним столом. Вместе с тем монах чувствовал, что он просто обязан что-то этим людям дать. Но что, если у него самого ничего нет?
Вскоре он заметил ещё один удивительный факт: он искренно привязался к своим незваным спутникам. Ему не хватало их присутствия, он начинал волноваться, когда долго кого-то из них не видел. Что же с ним происходит? Чего хочет от него Господь? Зачем Он посылает ему этих людей?
Отец Пётр с понимающей улыбкой посмотрел на своё чадо. Так порой смотрит мастер на своего ученика, когда тот впервые берёт в руки инструменты, чтобы самому, без всякой посторонней помощи, сделать какую-то вещь. Наверное, в этот момент, глядя на неловкие движения рук подмастерья, учитель вспоминает свой первый неумелый опыт ремесла. Он волнуется не меньше, чем сам ученик, ведь это испытание его собственного мастерства и педагогических способностей. Подталкивая и ободряя своего нерешительного сына, отец Пётр произнёс:
– И сказал Симону Иисус: не бойся; отныне будешь ловить человеков!
– Ученики? – искренне удивился будущий "ловец человеков". – Но отче, так тяжело нести ответственность за других людей! Когда душа человеческая полностью открывается тебе, добровольно отдаёт себя в твои руки, с надеждой и доверием смотрит тебе в глаза – это великое счастье, но и великое испытание. Испытание прежде всего твоей любви, терпения, веры. Смогу ли я понести эту ношу, или споткнусь, упаду и стану причиной гибели невинного человека? Где найти мне нужные слова? Как очистить от грязи и огранить чудный алмаз души, заставить его сверкать и отражать Солнце Правды?
– Ученик не выше учителя, и слуга не выше господина своего: довольно для ученика, чтобы он был, как учитель его, и для слуги, чтобы он был, как господин его… Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях!
Перед монахом встала одна из труднейших задач: сделать для своих чад то же, что сделал отец Пётр для него самого. Вместе со своими учениками он должен вновь пройти весь путь духовного возрастания от первого детского шага до вступления на дорогу взрослой жизни, так же, как прежде прошёл этот путь вместе с ним отец Пётр!
Легко сказать, но трудно сделать! Начав учить, монах столкнулся с непредвиденным препятствием: с непроходимой тупостью и косностью своих учеников. Они не могли понять даже самых простых вещей, а элементарные послушания оказывались для них неподъёмной ношей! Порой их "отец" просто выходил из себя и убегал куда-нибудь далеко в леса.
Совершенно выбившись из сил и отчаявшись добиться какого-либо результата, он вновь обратился за советом к своему наставнику:
– Отче! Я в совершенно плачевном состоянии! Моя миссия провалилась с треском. Я не смог стать духовным отцом и учителем! Мои дети меня ни во что не ставят и не хотят от меня ничему учиться. Я пытался поделиться с ними всеми своими знаниями, передать им весь свой многолетний опыт подвижнической жизни, но они просто ничего не видят и не хотят знать! Я уже устал обличать их и налагать на них епитимии, всё это оказалось абсолютно бесполезным. Они совершенно невосприимчивы! Как вообще можно учить таких твердолобых лентяев?!
– Когда же умыл им ноги и надел одежду Свою, то, возлегши опять, сказал им: знаете ли, что Я сделал вам? Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам!
Сказав это, отец Пётр замолчал, давая возможность своему подопечному побыть наедине со Христом. А тот, словно маленький провинившийся мальчик, закрыл своё лицо руками и тихо заплакал.
– Прости меня, Господи! Опять гордость проснулась в моём сердце! Я думал сам, своими человеческими силами научить кого-то любить Тебя! Я поставил себя над другими людьми и делал всё, чтобы возвыситься в их глазах. Из слуги я превратился в господина, из раба в тирана! Я видел в мире то, что сам хотел видеть! Я искал подтверждение своим мнениям и стереотипам – и, конечно, их находил. Я вешал на людей различные ярлыки – и люди начинали вести себя со мной так, как я от них ожидал. Ведь осуждая человека, мы тем самым принуждаем его соответствовать нарисованному нами образу. Может быть, этот образ в данный момент и правдив, но что из того? Фиксируя человека в какой-то точке, мы отказываем ему в праве на развитие, на покаяние, на перемену. Из живого подвижного существа он, благодаря нам, превращается в мёртвую статую! А что, если отказаться от предубеждения, увидеть в ближнем равного себе, способного меняться человека? Может, тогда он окажется лучше, чем мы о нём думали раньше? Если откинуть как ничего не значащую шелуху всё его прошлое, внешность, положение в обществе, его убеждения и слова, просто подойти, благоговейно поклониться и признать в нём Человека – не откроется ли тогда нашему взору прекрасная Богоподобная душа человеческая?..
"Но всё же, – засомневался вдруг монах, – что делать, если ясно видишь, что человек погряз в болоте греха и не может выбраться оттуда? Что, если разум говорит: этот человек не может спастись?! Если страсти и пороки совершенно затмили собой образ Божий, и на челе этого человека отпечатался уже образ звериный?! Как быть тогда? Как не погрешить против истины?"
Отец Пётр прервал своё молчание и, как всегда, безошибочно угадав мысли своего послушника, ответил ему:
– Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам всё имение моё и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится!
– Воистину, судить людей, делить их на спасённых и погибших – дело неблагодарное и пустое! Лишь любовь приносит истинный плод. Правда там, где любовь, а ложь – где ненависть и корысть. Доказать умом можно всё что угодно, но если любящее сердце говорит другое – надо верить ему, ведь оно лучше знает, что такое истина. Легко послать человека в ад. Можно привести сотню доказательств тому, что кто-то навеки погиб… и ошибиться! Суд любви сильнее действует на человека, чем любые обличения. Стоять перед взором того, кто искренно тебя любит, тяжелее, чем перед самым неумолимым судиёй! Последний тебя обвиняет, но ты можешь оправдаться, а любящий чем больше тебя оправдывает, тем больше ты сам себя осуждаешь…
Когда-то давно, впервые увидев отца Петра в храме, монаха поразил его взгляд, полный любви и доверия. В нём не было ни капли неодобрения, порицания или отчуждения. За этим взглядом стоял сам Христос! Монаху тогда стало не по себе. Мука любви сковала его сердце, слёзы навернулись на глаза. Мелькнула мысль: "Кто я и кто он? Почему он возвысил меня своей любовью до самого неба, поставил рядом со святыми и даже с самим Богом? Разве я достоин этого?" Сладкая боль заполнила собой всё его существо. Ему хотелось убежать, спрятаться от этой жгучей любви, но и одновременно остаться, вечно быть под её блаженным покровом. Это был бальзам, который разом и растравлял, и лечил рану. Когда он заглянул в эти глаза, то сразу понял, что пропал навеки. Отец Пётр как будто увидел в нём что-то, заслуживающее любви, и с этой минуты монах стал искать в себе это зёрнышко добра и чистоты, взращивать его, холить и лелеять. Он хотел стать достойным этой любви!
Теперь же настал черёд монаха так же посмотреть на своих детей. Он не должен учить их чему-то, он должен просто любить их и молиться за них. И чем они немощнее, тем больше им нужно тепла, заботы и доверия, тем усерднее им надо служить. Он должен стать для них всем, принять их в себя, пронзить их сердца своей любовью! Тогда, возможно, в них произойдёт тот же переворот, что совершился когда-то в нём самом… Когда почва вдруг уходит из-под ног, мир переворачивается, и всё предстаёт в ином свете. Человек остаётся с виду тем же, но что-то в его глубине меняется. В нём начинает течь кровь Христа, Его жизнь пульсирует в сердце и наполняет собой пустой сосуд души. И тогда, по слову апостола Павла, уже не он живёт, но живёт в нём Христос!
* * *
Монах видел, что скоро умрёт. Он знал о приближении смерти с такой же очевидностью, как мы знаем о приближении осени, когда видим увядающую траву и первые жёлтые листочки на деревьях. Мало того, он сам сознательно призывал её и желал поскорее разрешиться от бремени тела. Он даже знал, как именно он умрёт, ведь он запланировал свою смерть заранее, продумал мельчайшие детали. Но, несмотря на это, он всё-таки боялся, боялся не самой смерти, а того, что стоит за ней. Какая участь ожидает его там? Этого запланировать нельзя, ведь решение зависит не только от нас. Человеку, который привык всё контролировать, трудно бывает смириться с тем, что кто-то другой возьмёт управление в свои руки. А в эту страшную минуту надо полностью отрешиться от себя, всего себя отдать Богу и лишь смиренно стоять пред Ним, ожидая Его решения. Это экзамен на доверие – всё равно что, завязав глаза, дать провести себя по узкому мосту над пропастью. Такое можно позволить только человеку, которому ты безгранично веришь. Если во время испытания смалодушничаешь, поколеблешься, усомнишься, то наверняка оступишься и упадёшь во тьму внешнюю. Монах знал: ему не пройти! Он не устоит в любви и верности, наверняка засмотрится на сторону и вместо вечности с Богом изберёт вечность с сатаной. Ведь в нём так много несовершенного, так много непоборенных страстей и привязанностей к этому миру! "Нет, не надо себя обманывать, шансов нет никаких! Господь милостив, но я сам не выдержу Его обжигающей любви, убегу от Его всепрощения. Ведь Он требует от нас полной открытости, а я, как Адам, до сих пор прячусь от Него за кустом, изворачиваюсь и лгу Ему, пытаюсь всеми силами скрыться от Него в самых тёмных тайниках своей души. Как же я там смогу обнажить пред ним свою душу и войти в Его радость? Нет, это невозможно! Я пропал. А если так, если нет мне надежды на спасение, то к чему вся моя жизнь? Зачем я так долго обманывал себя и Бога, прикидывался Его искренним слугой, признавался Ему в любви?! Так страшно в конце жизни вдруг осознать, что всё было напрасно! И как теперь быть? Чем заполнить вновь открывшуюся во мне пустоту?"
Голос отца Петра прозвучал неожиданно. Монах вздрогнул: он не заметил, когда тот появился в келье.
– Пётр сказал Ему в ответ: Господи! если это Ты, повели мне придти к Тебе по воде. Он же сказал: иди. И, выйдя из лодки, Пётр пошёл по воде, чтобы подойти к Иисусу, но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: Господи! Спаси меня. Иисус тотчас простёр руку, поддержал его и говорит ему: маловерный! зачем ты усомнился?
Слова духовника поразили монаха своей точностью. "Именно усомнился и перестал верить в Господа, – подумал он, – того Господа, который сказал: "Овцы Мои слушаются голоса Моего, и Я знаю их; и они идут за Мною. И Я даю им жизнь вечную, и не погибнут вовек; и никто не похитит их из руки Моей"! И я поддался этому искушению сейчас, когда роковой час ещё не настал! Что же будет потом?"
– Отец мой любимый, что мне делать, чтобы вновь обрести смысл моей жизни? Чтобы сомнения и страхи перестали терзать мою измученную душу?
– Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите: ибо такова о вас воля Божия во Христе Иисусе!
– Радоваться, молиться, благодарить…
На Земле мы живём надеждой (а значит будущим) – ей мы счастливы, она помогает нам держаться на плаву, когда нам плохо, не отчаиваться в беде. Прошлое не даёт нам много радости. То, что уже достигнуто, не ценится нами, быстро забывается, и мы вновь и вновь стремимся к новой цели. Надеждой получить желаемое можно жить дольше, чем радостью от уже приобретённого. Такая ненасытность – свойство нашего духа, который влечёт нас к вечной радости соединения со Христом и не удовлетворяется никакими земными ущербными наслаждениями. Но в то же время это свойство может привести к неблагодарности и ропоту, а иногда, если надежда вдруг тускнеет или исчезает совсем, и к беспросветному отчаянию. Человеку всегда кажется, что он находится в более худшем положении, чем мог бы. Он быстро забывает то доброе, что с ним происходит, и не ценит того, что имеет. Поэтому благодарность – одно из редчайших и ценнейших человеческих качеств. Лишь один из десяти прокажённых пришёл поблагодарить Христа за исцеление, остальные быстро забыли, что́ сделал для них Господь. Только по-настоящему смиренные люди, в полной мере познавшие свою немощь, могут искренно благодарить Бога за всё, что Он им даёт. Их чистые сердца не ищут награды, они не считают себя достойными даже малого благодеяния, оказанного им. Поэтому они ценят и то немногое, что получают. Они принимают как щедрый дар саму возможность жить, познавать своего Творца и любить Его. Не думая о том, какая участь ожидает их в Вечности, они радуются уже и тому, что здесь, на этой Земле, они прикасались ко Христу, говорили с Ним, могли посвятить Ему свою жизнь и умереть за Него. Это ли не самое большое счастье, доступное человеку?
Как быть дальше? В чём найти смысл своего существования? Ответ один – жить как воин Христов, ни на что не рассчитывая, а просто отдавая всего себя в дар Богу! Действовать безупречно в настоящем, не заглядывая в будущее и не ища там награды! Быть со Христом здесь, сейчас, в эту самую секунду посвящать то, что делаешь, Ему! В самом исполнении воли Божией уже заключена награда, а остальное зависит уже не от нас. Прочь сомнения и страхи, пусть царит в душе радость, надежда и благодарность!
В таком душевном состоянии монах пребывал до самого часа своего последнего, решающего испытания. Он уже больше не боялся за себя, но лишь молил Бога о тех, кто оставался на Земле, за кого он нёс ответственность. Всё, что он делал, было ради них, ради их спасения!
* * *
Борис закрыл тетрадь и отдал её Григорию. Оба помолчали, потом Гриша сказал:
– Да это настоящее сокровище! Жаль, что обрывается как раз перед приходом этих извергов. Так мы никогда, похоже, правду и не узнаем! Ну а про отца Петра-то, духовника этого, ты понял, кто он такой? Не кто иной, как сам первоверховный апостол Пётр! А я ведь всегда знал, что батюшка особенно молится своему небесному покровителю, но не знал, что всё так серьёзно!
– Да уж, куда серьёзнее! – усмехнулся Борис. – Если бы я был атеистом, я бы подумал, что у старика шарики за ролики заехали. Ты подумай, с мёртвым как с живым разговаривать!
Григорий с подозрением уставился на "брата".
– Да шучу я, ты что, шуток не понимаешь?! – засмеялся Борис. – Верю я, верю, что у Бога все живы, теперь верю! А сокровище, действительно, бесценное! И ведь не продашь, а?
– Знаешь, я себя почему-то дураком теперь чувствую! – с горечью сказал Гриша. – Он ведь всё это мне при жизни говорил, а я ничегошеньки не понимал. Искал только подтверждение своим идеям, а учиться чему-то новому не желал. А теперь время упущено, ничего уже не вернёшь! Ах, если бы можно было прожить жизнь заново!..
– Ну вот, опять ноешь! Как всегда, впрочем. А ещё старшим братом тебя назначили. Ха! Чувствую, придётся мне тебя на себе тащить! Вот уж подарочек, ничего не скажешь! Да и, по-моему, ты старца нашего зря в покойники записал. Жив Господь, и мы живы будем! Ещё покажем им кузькину мать!
– Кому им-то?
– Как кому, бесюгам этим, которые над отцом поиздевались!
– Так ты что, тоже теперь веришь, что это бесы были? – от удивления у Григория даже глаза на лоб полезли.
– Ну а кто же ещё? Может, ангелы светлые?
В этот самый миг в дверь кельи постучали.
– Кого там еще нелёгкая принесла? – проворчал Борис.
Григорий пошёл открывать дверь, но не успел он и глазом моргнуть, как его буквально смели ворвавшиеся в комнату люди. Борис от неожиданности застыл на месте, а когда очнулся от ступора, ему уже заламывали руки огромные детины в масках. Григорий лежал на полу и тихо стонал.