Я, разумеется, заглядываюсь на них и, разумеется, спотыкаюсь о барселонские булыжники.
- Вы не ушиблись, Хулия?
Не в этом дело! Я с мукой распрямляю ноги. Моим колготкам все-таки суждено будет остаться в испанской земле.
- Карлос, до скольких работает "El Corte Ingles"?
"El Corte Ingles" все еще работал, вернее, в изнеможении переваривал последних посетителей. Мы с Карлосом и нашей нешуточной покупкой могли бы поставить точку в его работе, если бы это не сделали двое других покупателей, задержавшихся в парфюмерном отделе;
- Э, понюхай Тариэл! Фу, вонь какая!
Продавщица старается сгладить впечатление:
- Es "White Diamonds", el parfum favorito de Elizabeth Taylor!
- Слышишь, Платон, что-то "Элизабет Тейлор", "фаворито"; почему не взять жене?
- Возьму, о чем говоришь! Но какая вонь!
Все четверо мы выходим на улицу в благоухание испанской ночи.
В пятницу - последний день работы - нам пришлось из офиса Карлоса позвонить в Москву. Возникали проблемы, и требовалось поднять старую документацию. Тариэл Давидович собственноручно набрал номер; и господину Геворкадзе Москва ответила сразу.
- Тамара? Это Тариэл Давидович… Я с кем говорю? С Тамарой?!
Подержав у уха трубку еще пару минут, Тариэл Давидович вдруг с ненавистью сунул ее мне:
- На! Говори! Не могу!
В трубке стоял невразумительный хохот.
- Алло! Тома!
- Юлька! - провопили в далекой Москве. - Юлька, пры-ффет!
- Тома, ты меня слышишь? Надо достать папку "Контракты за прошлый год"…
- Юлька, а мы тут коньячку прикупили, гу-уля-яем!
- Тома!
- А заку-усок! - Томка захлебывалась, перечисляя, - балычка, бастурмы, мяса, этого… которое копченое!
Дальнейший разговор обещал быть продуктивным.
- Тома, позови Лену к телефону!
- Она в магазине, ей к осени приодеться надо, - счастливо доложили из Москвы.
Тариэл Давидович яростно махал мне рукой, чтобы я бросала трубку. Я не удержалась от последнего вопроса:
- Вы что хоть отмечаете?
- День независимости России! - неожиданно трезво и деловито проговорила Томка.
- Уволю! - со сладострастием в голосе пообещал Геворкадзе. - Уволю их обеих к чертовой матери с их независимой Россией вместе! Юля, напомните мне, когда мы в Москву приедем.
А по лицу Платона Бежановича пронеслось озарение:
- Слушай, Тариэл, почему не кончить работу пораньше? Отметим наш национальный праздник!
Независимость родной страны оказалась поистине дорога моим шефьям. Изо всего объема гуляния мне вспоминались на трезвую голову какие-то разрозненные фрагменты - стол, заставленный блюдами впритык; тихо ужасающийся Карлос:
- Вы всегда так много заказываете?
Платон Бежанович (хитровато):
- Как мы заказываем? Мы молчим, а официант все носит и носит…
Еще фрагмент - Тариэл Давидович (проникновенно):
- Хоть мы и не купили в Барселоне ничего существенного, Карлос, обмоем хотя бы те маленькие подарки, которые мы с Платоном везем родным…
И последняя сцена - Платон Бежанович с уверенностью лунатика поднимается на ноги и шагает заказывать музыкантам песню. Я безнадежно иду за ним, понимая, что то, чего просит душа Каретели, в Испании не сыграют. Чего же просила его душа, остается неизвестным, так как по дороге нога Платона Бежановича заплетается за ножку стола и все это вместе дружно рушится на пол.
Тариэл Давидович причитает над телом друга, мы с Карлосом бежим вызывать "скорую", двое врачей никак не могут поднять носилки с наевшимся Каретели, и те доллары, что остались у Платона Бежановича от тридцати тысяч, потраченных на "маленькие подарки родным", он вкладывает в замечательную недвижимость - гипс.
- Посмотрите на эту химеру, Хулия! Да-да, на ту, что посредине карниза. Считается, что химерой должна быть страшная тварь, а эта - приглядитесь - похожа на щенка.
Округлое брюшко, растопыренные лапки, задорная мордочка… Сколько же лиц она успела перевидать, шесть веков с интересом таращась вниз! Сколько мод успело перед ней смениться, сколько успело разыграться колоритных уличных сцен… Но все то же вечное щенячье удивление в глазах у химеры на карнизе кафедрального собора.
Мы огибаем готического исполина, проходя под ажурным мостиком соединяющим стены двух домов, а оттуда мелодия флейты ведет к отрешенному уличному музыканту. Нежная утренняя теплота, лишенные туристов древние переулки и музыка, словно доносящаяся из тех времен, которые смутно помнят даже химеры…
Теперь и я чувствую себя на отдалении от настоящего, и в это безвременье меня провожает голос Карлоса:
- Когда-то все эти здания были дворцами - жилищем знатных вельмож. С виду этого не скажешь, но внутри там роскошные патио, и комнаты были набиты роскошью…
Еще немного прогулки - и я не смогу четко сознавать, с кем я разговариваю в наших прогулках по Барселоне: с Карлосом или с самим городом - так много из своего прошлого уже разделила со мной Барселона, а ее настоящее я уже без зазрения совести чувствую и своим.
А мы уже идем вдоль набережной. Море играет тысячами волн, и яхты в порту волнуются, но не смеют оторваться от привязи. Они сверкающе-белые, как брюшко взлетающей рядом чайки… Где-то в мыслях зарождается образ Платона Бежановича на белой больничной койке. Платон Бежанович кушает курочку; рядом навытяжку стоят врачи и сидит Тариэл Давидович, с азартом излагая наполеоновские планы грядущих покупок. Я вспоминаю: сегодня - последний день в Испании, завтра мы улетаем.
Карлос, должно быть, тоже помнит об этом.
- Я хочу напоследок показать вам наш зоопарк, Хулия. Там живет единственная в мире белая горилла-альбинос. Мы называем ее Copito de nieve - Снежинка.
Вокруг самозабвенно орали попугаи, нервно перестукивали копытами зебры, нагло дрыхли леопарды и снежные барсы. Жизнь кипела, но посетители, войдя в зоопарк, сразу с благоговением направлялись по указателю "Copito de nieve". К пресловутой обезьяне вела отдельная дорожка под стеклянной крышей в знак особого почета. На подходе к вольере стоял фанерный щит с фотографиями многочисленных потомков Снежинки, превосходящих один другого выражением тупости и, одновременно, какой-то странной одержимости на морде. Чуть поодаль за плотно сдвинутыми туристическими спинами виднелся и сам прародитель.
Коренастый грязно-желтый самец гориллы развалился во всю ширь своего деревянного помоста. На морде его господствовало всепоглощающее безразличие. Уж не знаю, какие страсти обуревали эту тушу в ее лучшие годы, случалось ли Снежинке в поте лица гоняться за самками и бананами, сейчас он был настоящей аллегорией пресыщенности и не удосуживался даже лапу протянуть за той кормежкой, которую навязчиво предлагали собравшиеся вокруг клетки. Время от времени вялая обезьянья конечность тянулась почесать волосатый обезьяний живот, и тут же в панике, боясь упустить исторический момент, начинали щелкать и жужжать фотоаппараты.
Вдруг под влиянием неизвестного позыва Снежинка медленно сполз со своего пьедестала и, загребая пыль передними лапами, потащился вдоль сетки вольеры. Фотоаппараты свиристели, как целый лес тропических птиц.
Толпа была бездыханна от восторга. Снежинка приостановился и уперся куда-то взглядом. Нечто в мире людей его, несомненно, привлекало.
Все скопище поклонников гориллы выворачивало головы, чтобы увидеть объект обезьяньего интереса. А сам избранник Снежинки - Тариэл Давидович Геворкадзе (зашедший посмотреть главную достопримечательность Барселоны) лишь снисходительно улыбнулся всеобщему ажиотажу и небрежно швырнул горилле стручок арахиса.
Московский офис был верен себе.
- Ю-улька! - сквозь непрожеванный кусок во рту обрадовалась Томка Тарасова. - Что-то вы припозднились - мы вас еще три дня назад ждали. Садись, покушай скорее!
- Колготки испанские, да? - жадно спросила Лена. - Много ты пар взяла? А то я бы у тебя прикупила… Только без накрутки!
Томка с предвкушением во взоре заносила вилку над лопающейся от сока вареной сарделькой.
- Ты уж поела там небось на халяву, а, Юлька? - предположила она завистливо, но незлобиво.
Лена вдруг странно дернулась и не дала прозвучать ответу:
- На Тариэле сегодня даже носки испанские, - с отчетливым шипением выговорила она.
Теперь я поняла, почему от результатов работы в Барселоне зависел весь остальной год. Теперь Тариэл Геворкадзе, подобно Игорю Северянину, будет являться народу "в чем-то испанском".
Лена демонстративно полезла в сумку, вытащила тропических расцветок купальник и начала всячески вертеть, якобы в очередной раз оценивая покупку. Безразличным тоном она заметила:
- Штатовский; не корейский какой-нибудь.
Следовало понять, что и в Москве не лыком шиты.
Томка промакивала сарделькой горчицу и подыскивала тему для развития беседы.
- Как там эта… паэлья - ничего? Скусная?
- Паэлья - вкуснейшее блюдо, девочки! - заверил ее вступающий в секретариат Платон Бежанович. Он картинно подволакивал окостеневшую ногу.
- С возвращением вас, Платон Бежанович! (испуганно) А что это у вас с ногой?
- В большом бизнесе, Тамара, - гордо пояснил усевшийся Каретели, - все гладко не бывает. На долю руководства такое иногда выпадает, что позавидуешь простым сотрудникам… Вы тут, я смотрю, обедаете?
- Покушайте, Платон Бежанович! - полная сострадания, предложила Томка.
- Спасибо, не откажусь!
Платон Бежанович уже пододвигал к себе тарелку, одновременно устраивая на процессоре IBM больную ногу.
Томка деликатно куснула свою сардельку.
Платон Бежанович весело полоснул ножом по своей.
Томка принялась жевать.
Платон Бежанович был уже близок к тому, чтобы проглотить разжеванное.
Глоток был сделан с минимальной разницей во времени.
Оба синхронно облизнули губы.
Платон Бежанович вновь надрезал по-поросячьи розовую кожицу сардельки.
- Ну как вы, девочки, тут отметили независимость России?
Дыра в земле
Когда прозрачный майский вечер согревает множество свечей, полыхающих на каштанах, и даже городская пыль, отдавая цветочным ароматом, становится похожей на пыльцу, то до смешного легко ощутить вокруг Париж.
Случись апрельскому утру посереть и стать однообразно моросящим, мне видится затуманенный Whitehall, чайки над Темзой и хочется сердито ворчать: "It’s drizzling"!
В тот момент, когда волны смога окутывают меня летом на московских перекрестках, в памяти навязчиво всплывают белоснежные манжеты и крахмальный воротничок сорочки - рядом со мной вновь появляются Кристин и Джордж.
- Юля, есть пара французов, нужно с ними поработать - съездить туда-сюда на переговоры.
- Pour qua бы не pa! - реагирую я по старой переводческой привычке, с интересом прикидывая, смогу ли я объясниться по-французски разнообразными комбинациями из "merci", "bonjour" и "а la guerre comme а la guerre"?
- Все нормально - они говорят по-английски. Кстати, один из этих французов - англичанин.
Оговорка была в духе Фрейда - символическая.
Англия и Франция… Всю жизнь обе эти страны причудливым образом переплетаются в сознании, порождая единый могучий образ европейской культуры. Их романтический, а порой и трагический союз нанес на полотно истории ярчайшие краски, подарив ей нормандца Вильгельма-Завоевателя и доброго йомена Робин Гуда, потрошившего нормандскую знать. Вырасти француженкой во Франции, сложила голову шотландской королевой Мария Стюарт; и англичане рыцарственно проиграли Столетнюю войну, дав просиять недолговечной звезде Жанны д’Арк.
На меня продолжает веять прекрасными легендами даже тогда, когда я со своими подопечными англо-французами оказываюсь на Курском вокзале с твердым намерением продвигаться в дебри непредсказуемой страны России и находить недостроенные заводы, перспективные для финансирования.
- Джулия, вы уверены, что это наш поезд?
Ужас в голосе Кристин был вполне нормален. Вагон, как говорится, отбили еще у Наполеона в 1812 году. Впрочем, даже в ту голодную и морозную зиму Наполеон едва ли решился бы отступать из Москвы в таком сооружении из ржавчины и сажи.
Созерцая вагон, Джордж продавливает улыбку сквозь очевидную нервозность на лице:
- Надеюсь, это будет наше самое страшное испытание в России! Когда мы вернемся домой, этот вагон станет прекрасной темой для рассказов друзьям. Твой чемодан, Кристин! Ваш чемодан, Джулия! Вперед! - джентельменство одержало в стойком британце победу над страхом.
Кристин юркнула в закопченную дверь и с облегчением перевела дух - ее серо-голубая шифоновая блузка осталась незапятнанной.
Джорджу было труднее подниматься с двумя чемоданами и его собственной спортивной сумкой. Однако в вагон он прошел почти победоносно лишь легонько чиркнув белоснежным манжетом по саже. Лицо Кристин было исполнено сострадания. Лицо Джорджа, исказившись вначале, приняло стоическое выражение.
Последней зашла я, символически закрывая для иностранцев путь к отступлению. Оказавшись в без пяти минут "столыпинском" вагоне, они были просто обречены проследовать на химический комбинат в город с многообещающим названием Дзержинск.
Часа через два страсти по вагону более-менее улеглись, и мы сели пить чай. Джордж кое-как застирал свой несчастный манжет, умудрившись не изгваздаться напрочь в туалете. Кристин же, зайдя в купе, молниеносно оказалась на нижней полке с поджатыми ногами, заранее обезопасив себя от всей нечистоты русского поезда. Думаю, что если бы проводница не соблазнила их на запоздалый файв-о-клок дымящимися, запотевшими стаканами с чаем, они и проехали бы всю дорогу в одной позе: Джордж - хмуро разглядывающим свой манжет, а Кристин - нервно поджимающей ноги. Однако во имя чаепития оба отошли и даже, приличия ради, заставили себя держаться непринужденно.
Кристин аккуратно, не снимая фольги, разломила плитку шоколада и положила на трясущийся столик для всеобщего угощения. В качестве ответной любезности я предложила пачку печенья.
- Нет-нет! - Кристин сделала очаровательную улыбку. - Я никогда не ем печенье в дороге - крошки незаметно забиваются в одежду.
Джордж прежде всего потянулся за салфеткой и со скромным достоинством прикрыл колени.
Кристин оторвала кусочек фольги, искусно прихватила ею дольку шоколада и стала понемногу откусывать. На пальцах ее ни на секунду не появились сладкие коричневые разводы. Трудно было представить, что к этой воплощенной французской утонченности вообще способна пристать хоть какая-нибудь соринка.
Оба они были очень чистые - и Кристин, и Джордж.
Если бы потребовалось охарактеризовать моих европейцев одним веским словом, я произнесла бы именно это. Можно было перебрать все их качества одно за другим, отмечая вежливость, сдержанность, воспитанность, а также вполне очевидные целеустремленность и уверенность в себе, но на язык просилось одно: "чистые"! Ярлык был повешен раз и навсегда.
Джордж аккуратно прихлебывал чай из стакана с подстаканником - чистая экзотика! Он уже приобрел характерный для пьющего горячее человека малиновый цвет лица, и вот-вот должен был последовать момент когда англичанин произнесет классическое "уфф", ослабит галстук и расстегнет рубашку. Момент не последовал. Бедняга Джордж был уже не на шутку красным, а шелковый узел незыблемо сидел между сахарно-белыми крыльями воротничка, удерживая хозяина в рамках этикета.
В рамках того же этикета Джордж не преминул завести светскую беседу:
- Знаете, Джулия, нам с Кристин недавно пришлось побывать в Индии, где мы тоже ездили по стране. К чести ваших поездов хочу сказать, что они лучше индийских - те намного грязнее.
- Вы знаете тот город, куда мы едем, Джулия? - интересовалась Кристин.
Я никогда не бывала в Дзержинске, но знала, что он стоит на Оке.
Стоило только вспомнить Мещеру Паустовского - и получился вдохновенный портрет городка в объятиях пушистых сосновых лап, и излучины величественной реки, теряющиеся в лесных просторах.
- Я имею в виду гостиницы и прочие удобства, - пояснила Кристин быстро растянув губы для улыбки, - вы сами знаете, как трудно бывает с этим в России.
Поезд громыхал и трясся во всю мочь - он спешил к заветной цели.
Мои иностранцы окончательно пришли в себя после первых дорожных впечатлений. Теперь они с полным достоинством представляли Европу на медвежьих просторах России: изысканная Кристин в волнах невесомой голубоватой ткани и безупречно отутюженный Джордж, чья голова увенчивала воротничок сорочки как монумент английскому аристократизму.
Был уже вечер, и оба заинтересованно выглядывали в окно, собирая последние за сегодняшний день впечатления от незнакомой страны.
Я почему-то вспомнила западную экранизацию "Анны Карениной". Поезд, везущий Анну из Москвы в Петербург, проносится через таежные леса; еловые лапы тянутся к окнам поезда, горизонт закрывают заснеженные горы. Что бы ни видели сейчас в окно Кристин и Джордж, виделось им, наверняка, подобие такого фильма.
Когда пейзаж окончательно ушел в темноту, Джордж по-английски непринужденно возобновил беседу:
- Говоря начистоту, Джулия, мы очень удачно выбрали момент для приезда в Россию. Ваша экономика сейчас напоминает… Видите ли, мы недавно были на импровизированном рынке рядом с огромным государственным супермаркетом.
- "ТСУМ", - подсказала Кристин.
- Да… Увы, это - не более, чем колоссальная полупустая коробка. Зато, на рынке - оживленнейшая торговля! Там страшный хаос, беспорядок, сумбур, - Джордж совершенно непроизвольно стал отряхивать от крошек печенья лацкан пиджака. - Когда вечером торговля прекращается, на месте рынка остаются горы мусора…
- Пуфф! Там просто море грязи - рваная бумага, раздавленные фрукты!
- И тот, кто рискнет войти в эту грязь первым, - энергично повел свою линию Джордж, - кто не побоится упорядочить это месиво, тот сделает хорошую игру.
В светлом облике Джорджа был минимум самодовольства и максимум деловитости. Он собирался добровольно взвалить на себя бремя белого человека.
В купе становилось все сумеречнее. Из темноты просвечивала решимость в глазах Кристин.
- Когда я увидела горы гнилых бананов на задворках прекрасного розового театра с колоннами, я сказала Джорджу; "За эту страну стоит только как следует взяться!" Стоит только расчистить место… Ай!
Поезд как-то особенно хорошо тряхнуло. Подразмякший внутри фольги шоколад не удержался в кончиках пальцев Кристин и выпал на светлую юбку.
Кристин повернулась ко мне с полным непониманием в глазах. Кажется, ей не до конца верилось в случившееся, иначе она сразу же смахнула бы с ткани "черную метку".
- На меня никогда раньше не падал шоколад, - медленно выговорила француженка.
"Лиха беда начало!" - совершенно бестактно захотелось сказать в ответ.