Я провел остаток ритрита, работая на кухне и гуляя по пустыне, вместо того чтобы посещать беседы. Я испытывал сильное желание быть рядом с Рамешем, но слушать всю эту бесконечную концептуальную болтовню было выше моих сил, поэтому я "урывал" себе "даршан" во время перерывов и его прогулок. (И до сих пор, при всей моей громадной любви к Рамешу, я не думаю, что смог бы высидеть все его беседы.)
Со временем мне все чаще казалось, будто во мне набирает силу неистовый внутренний ветер. Мой ум вырвался из хватки старых представлений и образов, которые прежде наводняли его. Открытие постоянной "непривязанности" и "отвлеченности" подарило мне абсолютную свободу, которую я не утратил и поныне.
Перед отъездом я спросил Рамеша, не подумает ли он о приезде в Сиэтл с беседами в следующем году. К моей радости, он ответил: "Не только подумаю, но и с удовольствием приеду". В течение последующих лет я принимал его у себя в Сиэтле, ездил к нему в Индию и смог поближе узнать его в личном плане.
Я понял, что встретив Рамеша, я вернулся домой. Весь процесс поиска внезапно завершился, и все вопросы исчезли. Рамеш – мой друг, мой отец, мой гуру. Рамана Махарши привел меня к Рамешу, а Рамеш открыл для меня дверь. Иногда я ощущаю бесконечное изумление по поводу проявления Божественной Милости и абсолютной непредсказуемости этой безумной жизни. Милость в конечном итоге привела меня через все эти многочисленные путешествия к этому необычному человеку из Индии, которого я так сильно люблю и который так много дал мне.
Обстоятельства последних нескольких лет не позволили мне лично посетить Рамеша, но он всегда живет в моем сердце, так же как и моя благодарность ему. После нашей последней встречи в Бангалоре возникли эти слова:
"Рамеш поставил меня на место,
Вселенная моя".
Пусть и тебе повезет быть "поставленным на место" кем-то подобным Рамешу.
Гарри.
* * *
ТОНКОСТЬ ПРИЯТИЯ
"Небеса невозможно взять штурмом"
Примерно лет за семь до знакомства с Рамешем я пришел к следующему выводу. Если цель – обретение постоянного счастья, то наибольший смысл имеет приятие. Если есть приятие всего, несчастья быть просто не может.
Однако проблема была в том, что во мне лично не было ни грамма приятия. Я по-прежнему делал различия между приемлемыми вещами – теми, которые были приятны, – и неприемлемыми, теми, которые причиняли боль.
Заметив в себе эту особенность, я разработал план, который, как я надеялся, поможет мне легче войти в "режим приятия". Я начал с того, что попытался принять тот факт, что я не склонен к приятию. После двух недель упорных усилий, направленных на достижение желаемого результата, стало очевидным, что все эти усилия бесплодны. Поэтому я отказался от любых дальнейших попыток в этом направлении.
Сама идея стремления достичь приятия – ловушка нашего эго, из которой нет никакого выхода, поскольку само действие, предпринимаемое для достижения чего-либо, – это усилие, направленное на изменение, а не приятие того, что есть. Поэтому попытка достичь приятия, – это неспособность принять неспособность принимать. Таким образом, по самой природе такое усилие обречено на провал. При истинном же понимании, то, что происходит, просто происходит, а то, что есть, просто есть; и никакие намеренные усилия не предпринимаются для того, чтобы изменить То-Что-Есть. И все видимые изменения, которые происходят, просто свидетельствуются и принимаются.
В данном конкретном случае приятие того, что такие действия тщетны и, следовательно, должны быть отброшены, было лишь осознанием самой тщетности. Оно сопровождалось ощущением собственного бессилия и разочарования. При истинном же приятии, которое часто описывают как самоотдавание, ничто не кажется тщетным, и поэтому не бывает разочарований.
Поскольку приятие в высшей степени неприемлемо для эго, индивидуум – как раз и представляющий собой это эго – не способен оценить то, что происходит во время постепенного зарождения приятия. Тонкость приятия в том, что его присутствие может остаться незамеченным самим индивидуумом. Примерно через год после встречи с Рамешем в моей жизни начался длительный период сильных физических и ментальных страданий. И, что было совсем на меня не похоже, присутствовало невероятное приятие всего происходящего. Вначале я даже не заметил этого, а затем начал постепенно осознавать это, и реакция на данную ситуацию была крайне необычной. Люди, знакомые со мной и моим текущим состоянием, выражали изумление по поводу происходящего.
Для меня это был приятный, но непостижимый сюрприз. Мне и в голову не приходило, что это каким-то образом связано с учением. Я даже как-то сказал Рамешу что я "забыл учение". На что он ответил: "Это хорошо". Не понимая, я сказал: "Но я вернулся к старому". "Нет, не вернулся", – сказал Рамеш. Я не поверил ему. Затем Рамеш сказал: "Я всегда с вами". "Что это значит?" – спросил я. Прошло два года, прежде чем ко мне пришло понимание, что именно эгоистический интеллект считал, что он забыл учение. И когда я писал письмо, рассказывая об этом гуру, я осознал, что его слова о том, что он всегда со мной, означали, что "его" Присутствие было "моим" Присутствием и что Присутствие – это Приятие.
Приятие – это приятие. Здесь нет деления на виды и категории – если только не рассматривать этот вопрос с относительной точки зрения. И с такой точки зрения может показаться, что приятие может происходить даже в более тонкой форме. В предыдущем примере было известно, что приятие присутствует, но его истинная природа еще не была осознана. В следующем примере еще нет осознания самого приятия.
Через несколько месяцев после окончательного события, описанного выше, я получил письмо от друга Рамеша, в котором он выражал обеспокоенность тем, что после того, как он вложил столько времени и энергии в изучение учения, он все еще рассматривал себя как деятеля. Вот фрагмент моего ответа ему: "Вы и я останемся деятелями до тех пор, пока Я не будет окончательно реализовано. То есть, пока остается хоть какое-то ощущение поиска, мы будем продолжать прилагать усилия. Очевидно, что пока сохраняется желание самореализации, оно дает энергию усилию, таким образом делая нас деятелями. Я испытывал такие же чувства, что и вы. В моем случае произошло то, что я в конечном итоге пришел к приятию своего делания – вместе с интеллектуальной убежденностью в том, что я не деятель. То, что это не имеет никакого логического смысла, меня совершенно не волнует. Наверное, это связано с тем, что Рамеш называет бесстрастностью, которая по сути есть понимание того, что в конечном итоге ничто не имеет значения".
Вскоре после этого в письме к другому корреспонденту было дано следующее объяснение: "Интересно, что я долгое время считал написание писем по этой теме одной из форм медитации, которая иногда приводит к поразительным озарениям. Я говорил об этом Рамешу несколько раз.
Примером этого может служить такой случай: у меня не было действительного осознания этого фундаментального изменения, пока я не сделал о нем запись. То есть, поскольку я никогда об этом не думал, то и не знал, что произошедшее является истинным приятием делания, пока я не попытался объяснить это кому-то другому. Это было противоположностью моего стремления привести свои противоречивые чувства в соответствие с интеллектуальным знанием".
Дело в том, что раньше меня волновала та же проблема, что и моего корреспондента; то есть я продолжал в полной мере ощущать, что именно я принимаю решения о том, что нужно сделать, и, несомненно, я также тот, кто осуществляет реализацию этих решений. И это ощущение усиливалось по мере развития моего осознания учения. Следствием этого было мое понимание, что это ощущение делания должно быть устранено до того, как сможет произойти дальнейшее продвижение вперед.
Второй момент: я действительно не знаю, когда это беспокойство оставило меня. Оно не исчезло в один момент. Это случилось как раз тогда, когда я описывал другому человеку все то, что произошло со мной.
Третий момент: в основе проблемы лежит убеждение, что плохие черты должны быть преодолены или искоренены. Приятие часто рассматривается как нечто, направленное вовне, на других людей, на внешние ситуации. Когда происходит приятие "внутренних бесов", эти черты, которые прежде были нежелательными, хотя и сохраняются, не являются более плохими или нежелательными.
Сама природа деятеля в том, чтобы не принимать вещи такими, какие они есть. Таким образом, приятие делания было для меня приятием своей неспособности принимать, то есть как раз тем, что я безуспешно пытался достичь десятью годами ранее. Однако в этот раз я не пытался принимать, и я даже не осознавал, что приятие произошло. На этот раз я не ощущал ни успеха, ни неудачи, поскольку я не был вовлечен в это.
Постоянное повторение истины со стороны гуру – очень существенный элемент в кажущейся эволюции по направлению к приятию. Рамеш много раз говорил мне: "ничто не имеет значения", "делай то, что хочешь", "обратись внутрь", "ты не деятель", "отпусти". Благодарю вас, гуру. Фрэнк.
* * *
Англия, 28 октября 1994 г.
Дорогой Рамеш!
Девять месяцев назад я в течение недели ежедневно приходил в ваш дом, и в какой-то момент тот ищущий, который последние 12 лет был занят духовным поиском, перестал существовать.
Последние девять месяцев были весьма занимательны с точки зрения свидетельствования, поскольку того, что так глубоко интересовалось, и можно даже сказать было одержимо, так называемой истиной, больше не существует. Это иногда приводило ум в состояние полной неподвижности, а иногда – доставляло ему страдания; ибо осознание, что ищущий уже есть то, что он ищет, разрывает тот воображаемый пузырь, который окружает собой всю эту тему просветления, духовного пути и поиска истины. Этот ум, с которым я так прочно отождествлялся и который с таким азартом был устремлен к высшему, внезапно стал чем-то излишним. В рамках простого свидетельствования ум все больше и больше привыкает к своей природной роли функционального механизма, которым он и является.
После поездки к вам в январе у меня иногда возникает такое ощущение, что я что-то потерял, а иногда – что я что-то приобрел – нечто, что невозможно себе представить и определить количественно. И в то же время присутствует глубокое ощущение, что ничто не было ни потеряно, ни приобретено, что абсолютно ничего не изменилось. На самом деле такие противоположные концепции, как приобретение и потеря, кажутся чем-то в высшей степени бессмысленным.
Я как раз читал "Указатели" и ощутил сильное желание написать это письмо, когда прочел слова Махараджа, в полной мере отражающие мое восприятие последнего времени. Махарадж сказал следующее: "Пробуждение, или просветление, или освобождение, – не что иное, как глубочайшее интуитивное постижение того, что мы есть – того, что есть здесь сейчас; абсолютное отсутствие чего-либо вообразимого или познаваемого, или абсолютное присутствие непостижимой потенциальности". Как только я прочел эти слова, я ощутил потребность написать вам. Это понимание пришло ко мне в течение последних нескольких месяцев после моего пребывания у вас в Бомбее. Все настолько ясно, что осознание значения слов Махараджа происходит при полном отсутствии мысленного процесса.
После своего отъезда из Индии в феврале я написал четыре или пять писем, которые так и не отправил, потому что, когда я их закончил, они показались мне не имеющими никакой значимости. Однако я помню, что в последнем из этих неотправленных писем я упомянул о том, что говорил Марк Бюре в письме, описывающем его собственное пробуждение. Он говорил что-то о том, что, встретив вас, он понял, что эмоциональный и интеллектуальный поиск подошел к своему концу, но сердце еще не вернулось домой. Эти слова глубоко затронули меня. В тот момент я ощущал как раз то, что было описано Марком. Я испытывал сильнейшее желание достичь этого последнего этапа, чтобы сердце вернулось домой, чтобы произошла полная самореализация. Однако сейчас, спустя два месяца после прочтения этого, хотя поиск подошел к концу и я все еще не ощущаю, что мое сердце вернулось домой, меня больше не волнует вопрос о том, где находится мое сердце, поскольку это не имеет ко мне никакого отношения.
У Кабира есть одно высказывание, которое я не могу припомнить дословно, но я помню его смысл: он сравнивает свою жизнь с жизнью скачущего мяча, который не знает, где он окажется в следующее мгновение. Он осознает, что, подобно мячу, он также не принимает участия в решении того, что с ним произойдет; все, что он может делать (и это есть недеяние), – это отдаться на волю Бога. В этом я вижу истинный смысл самоотдавания – ДА БУДЕТ ВОЛЯ ТВОЯ! Самое полное учение в четырех словах. Но, конечно, к этому времени уже нет никакого я, которое отдавало бы себя, и нет ничего, чему нужно было бы себя отдать. Твоя воля свершается вечно. Т. Элиот написал в своей поэме "Четыре квартета":
"Человеческое любопытство ищет прошлое и будущее
И цепляется за эти понятия. Но постигать точку пересечения
Безвременности и времени – занятие для святого.
Не занятие даже, но нечто такое, что дается и отбирается
Пожизненной смертью в любви,
Страсти, самоотверженности и самоотдаче".
Меня поразило, когда я читал это вчера, что "точка пересечения", о которой он пишет, – это то, где мы встретились ранее в этом году. Это, как мне кажется, та точка, в которой возникает истинная связь гуру – ученик, и наша встреча пробудила во мне понимание, которое до этого момента было для меня невообразимым из-за его простоты и обыденности. Я благодарю вас от всего сердца.
Со всей любовью, Роберт.
4 февраля 1995 г.
Дорогой Рамеш!
С течением времени я все больше и больше начинаю понимать, что это значит – быть человеком. Ментальные процессы, посредством которых я проживаю свою повседневную жизнь, погружаются в спонтанную недвижимость, глубокую недвижимость; и я без каких-либо усилий погружаюсь в безмолвие сердца, насыщенное безмолвие. Это созерцание величия, красоты ничем не обремененного момента, где любовь – это все; но это не любовь к чему-то конкретному. Эта любовь – своя собственная, не моя, эта заслуга не моя. Она не может быть моей, и это так прекрасно! Она приходит неожиданно, удивительно свободно, без необходимости в поддержке или подтверждении. Она просто есть. Нет ничего, что нужно было бы делать, есть только бытие – здесь и сейчас. Я – часть вашего сердца, и всегда был ею.
•••••••
Впервые я встретился с Рамешем в Бомбее. После отъезда оттуда я отправился в Тируваннамалай. Через пару часов я уже взбирался на Аруначалу чтобы помедитировать в пещере Раманы Махарши. Я долгие годы мечтал о том, чтобы попасть сюда, и вот наконец я здесь. Усыпальница, старые фотографии Раманы, благовония и безмолвие – я чувствовал себя как дома. Какое-то время я просто сидел, глядя на изображения великого учителя; простое пребывание там уже было медитацией – никаких мыслей, только безмолвие. Может быть, причиной того, что со мной произошло, было созерцание фотографий Раманы или сочетание этого процесса с беседой с Рамешем, состоявшейся несколькими днями ранее, но когда я сидел там, погруженный во внутреннее безмолвие, я внезапно осознал, что учитель не может быть – и никогда не был – чем-то внешним по отношению ко мне; что и учитель и учение могут прийти только изнутри. Затем я глубоко погрузился в себя – и через несколько мгновений ясно увидел, что нет также и никакого "внутри". Понятия внутреннего и внешнего есть не более чем элементы концептуальной Вселенной. Во время моего созерцания две эти концепции оказались взаимно устраненными, и произошел выход за пределы ума. Все, что было, БЫЛО. Но в действительности не произошло никакого выхода, ибо не было ничего, за пределы чего можно было бы выйти. Когда происходит понимание, знание не относится ни к тому, ни к этому; да и вообще нет никакого знания.
Так называемое просветленное понимание отличается предельной простотой. Оно проще, чем это может передать слово простота, поскольку то, что есть, есть всегда, вечно, независимо от того, видим мы это или нет.
Роберт.
* * *
Камуэла, Гавайи,