Фазендейру переступил порог, положил хлыст на прилавок, обежал взглядом полки, оценивая запасы. Здесь было всего понемногу. Заведение одновременно служило рюмочной, где можно пропустить стаканчик кашасы, бакалейной лавкой, магазином готового платья и дешевых тканей - хлопка и ситца, мелочной лавкой со всякими безделушками.
- Если хотите отдохнуть, полковник, там, внутри, есть гамак. Это бедный дом, но он в вашем распоряжении.
- Да я здесь останусь, Фадул, мы ненадолго.
Снаружи послышался звук шагов, кто-то бежал. Это была растрепанная женщина - волосы развевались на ветру. Взбудораженная и запыхавшаяся, она стремглав вбежала в лавку и крикнула, не переведя дыхания:
- Капитан Натариу! Капитан Натариу!
Это была светлая мулатка, еще молодая и свежая, мокрая от пота, большие заостренные груди проглядывали из прорех кофты, глаза вытаращены, будто девушка оказалась свидетельницей чего-то невероятно важного. Она тяжело дышала от бега. Натариу сделал шаг навстречу:
- Что случилось, Рессу? - Ее звали Мария да Ресуррейсау.
- Дона Корока велела передать, что у Бернарды родился мальчик. Вот только что. - Она вздохнула и улыбнулась, показав белые зубы и гранатовые губы. - Она говорит, чтобы вы не волновались, все прошло хорошо.
Улыбка стала шире и растеклась во все лицо:
- Я видела, как он родился.
На лице Натариу не дрогнул ни один мускул. Нужно было знать его вдоль и поперек, изнутри и снаружи, чтобы заметить признак радости, волнения на лице и в сердце мамелуку. Но даже полковнику Боавентуре Андраде иногда случалось читать чужие мысли:
- Поди благослови своего сына, Натариу. - Он положил руку на плечо кума. - Но сначала мы выпьем за его здоровье.
- У меня есть бутылка арака, очень хорошей анисовки, прямо из Итабуны, братья Фархат делали. Пойду поищу, - предложил Фадул.
- Оставь на потом, Турок Фадул. Анисовка - это штучки для гринго. Не по такому случаю. Чтобы выпить за мальчишку, нужен глоток кашасы. И не забудь, что барышня тоже пить будет.
Радостные, взволнованные крики раздавались на Ослиной дороге - пришел караван. На голове и нагрудном ремне главной ослицы висели украшения, позвякивали бубенчики.
О том, как влюбленные встречаются и расстаются, а еще о мельнице и мостике
1
Турка легко узнать просто по виду, будь он сириец, араб или ливанец. Это все одно племя, все они турки - у всех крючковатый нос и курчавые волосы, а еще странный говор. Они едят сырое мясо, отбитое в каменной ступке. Так казалось Диве, пока она шла вместе со своей родней к строению из камня и извести тем вечером, когда первые пришельцы из Сержипи появись в Большой Засаде, мучимые страхом и неуверенностью.
Вместо турка они обнаружили черного-пречерного негра, бьющего молотом по наковальне, - с голым торсом, с висевшей на поясе засаленной шкурой кайтиту, прикрывавшей срам. От изумления Дива пылко рассмеялась, что заставило кузнеца засмеяться в ответ - звонко и приветливо. Смеясь, он поприветствовал их и представился чужакам:
- Меня зовут Каштор Абдуим, но все называют меня Тисау - Головешка. Я здешний кузнец.
Услыхав это, Дива замолчала и приняла серьезный вид, ощутив покой и доверие. Она повернулась в Ванже и увидела в скорбных глазах матери искорку надежды и новых чаяний. Лицо Амброзиу стало светлее. Откуда взялся этот покой, означавший конец пути и конец несправедливости, веру в будущее? Искры вспыхивали в горне, огонь полыхал. Негр, стоявший перед наковальней и радостно улыбавшийся, - вот доброе предзнаменование. Он походил на крупного горделивого зверя, на величественное дерево - символы силы и покоя, был существом веселым и ясным. Дива снова рассмеялась, но уже иначе. Это был сдержанный, почти стыдливый смех девушки.
Каштор решил угадать, сколько ей лет, и засомневался. Она была тоненькая, ножки-палочки, косички, затвердевшие от пыли, детские взрывы смеха - совсем девчонка. Но под платьем вызывающе твердели груди, взгляд был пугливый, ускользающий, улыбка - с хитринкой. И вообще вид был задумчивый - внезапно она показалась ему старше, он увидел уже созревшую девушку. Ей могло быть как тринадцать, так и все шестнадцать или семнадцать.
Негр проводил их до дома Фадула Абдалы - он там и жил, и лавку держал. Дива шла рядом с ним, опустив глаза. А Тисау смотрел вперед, открыто и приветливо. Пес, виляя хвостом, бежал вслед за караваном.
2
Ей исполнилось четырнадцать лет в дороге, и если бы не Ванже, никто бы об этом не вспомнил. Дома, в те благословенные времена, когда они жили в Мароиме, дни рождения отмечали обильной трапезой за ужином, пирогом из карима или аипима, а если день выдавался воскресный или совпадал с церковным праздником, то был и торжественный обед, на который приглашали соседей и кумовьев. Кто знает: может, пятнадцать лет они снова отпразднуют, поселившись в этом местечке, куда они направились, следуя совету вооруженного человека на лошади, который назвался капитаном.
В пыли и в тяготах дороги только Ванже вспомнила, потому что она, являясь матерью, беспокоилась, как растет ее меньшая дочка. Рахитичное и худенькое тело девушки не наливалось, она как будто остановилась в развитии, отказываясь расцветать. Ванже винила во всем их последние скорби и печали - испуг, потерю дома и земли. Дива видела брата Агналду связанным по рукам и ногам, видела, как его бьют, видела жестокость и равнодушие. И от этого у нее хрупкое девчоночье тельце, от этого она такая странная, то грустная, то будто не в себе. Ей уже четырнадцать, а "гости" еще не явились, крови еще не пошли - только тогда девушка готова стать женой и рожать детей. Неужто она навсегда такой останется?
Тем уже кажущимся далеким вечером, когда семья пришла в Большую Засаду, жители селения дали им кое-какие продукты, некоторые припасы Турок продал в кредит, они разожгли огонь на пустыре, чтобы приготовить пищу. Перед скромным ужином женщины все же пошли на реку искупаться - им это было ой как нужно! Негр Тисау указал им место, известное как Дамское биде - это он его так назвал, - тихую заводь посреди протока. Динора искупала ребенка, а Дива расплела косички. Когда негр увидал ее по возвращении, то пожалел, что она еще так мала.
Любезный и предупредительный, Каштор принес из кузницы к столу вяленого мяса, затем проводил женщин до хижины Эпифании, где еще не успела поселиться другая проститутка. Может быть, она пустовала именно потому, что была уж слишком добротно построена по сравнению с остальными, а может, потому, что все считали, что Эпифания вскоре вернется, буквально со дня на день, Эпифания - неистовая, задиристая колдунья. Старая Ванже предпочла остаться на пустыре вместе с мужем и сыновьями - в любом случае столько народу в хижину бы не поместилось. Так что с Каштором пошли только трое - Динора с малышом, Лия со своим тяжелым брюхом и Дива. Пошел еще Агналду, чтобы посмотреть, как устроится Лия. Гонимый Дух лаял на огромную луну, висевшую над речным протоком.
Соломенная койка, покрытая циновкой, широкая, как требовало ремесло владелицы - тут было место и для ссоры, для распрей, и для веселья, - разваливалась в запустении. Динора положила ребенка на циновку, рядом растянулась Лия. Агналду отыскал щепки, Дива развела огонь, и поднялся влажный дымок. Плотным покровом тепло окутало ребенка и беременную, вызвав переполох среди клопов.
Негр исчез, даже доброй ночи не пожелав, - Лию это удивило. Но вскоре они увидели его снова - Тисау принес из своего дома из камня и извести, в котором жил, огромный гамак, грязный от частого использования. Гамак, в котором он лежал с проститутками, предавался любовным утехам, гамак Зулейки и Эпифании, не говоря уже о других. Он сам подвесил его на подпорки, вбитые по краям хижины, и, обращаясь к Диве и Диноре, сказал:
- Вы обе сюда влезете, это двуспальная кровать.
И только тогда он пожелал доброй ночи, перед этим предложив свою помощь в случае необходимости. Если им что-нибудь понадобиться, то пусть не смущаются и в любое время зовут его - он всегда в кузнице. Он ушел вместе с Агналду, а перед ними бежал пес Гонимый Дух. В дверной проем - отверстие, едва прикрытое листом кокосовой пальмы денде, - Дива видела, как они уходят: собака, брат и кузнец. Она еще постояла немного, глядя на полную луну, сиявшую над рекой. Наконец-то их скитания закончились.
3
Динора побрезговала гамаком, предпочтя лечь на койке рядом с Лией, а ребенка положив между ними. Согретый их телами, плакса уснул, а вслед за ним провалилась в сон мать, мертвая от усталости. Беспокойная полудрема Лии тоже прошла, и она наконец смогла забыть о своем бремени, о тяжести огромного, вздутого живота.
Дива лежала в гамаке одна, скукожившись, поджав руки и ноги. Она долго не могла заснуть, внимательно прислушиваясь к звукам, доносившимся с Жабьей отмели или с пустыря. Она слышала шаги, отрывистые слова, отзвуки смеха - селение становилось все более оживленным, по мере того как ночь подходила к концу. Дива различала вдалеке стук копыт, слышала клички животных, которых звали погонщики и их помощники: Лентяй, Лесной Цветок, Коростянка, Алмаз, Маришка, проклятая кобыла! Из соседнего барака донеслись обрывки разговора:
- Сегодня не могу, у меня эти дела… - оправдывалась женщина.
- Что за черт, вот невезение, - сокрушался мужчина.
Внезапно тишину разорвал крик - кто-то звал негра:
- Тисау! Эй, Тисау!
Без сомнения, погонщик искал кузнеца, который, по всему видать, быстро нашелся, так как крик больше не повторился.
От гамака шел сильный запах - это был, конечно, запах негра. Он обволакивал ее. Здесь он потел жаркими ночами в объятиях женщин, и пот пропитал ткань своим мужским запахом, вонью самца, его ароматом. Густой опьяняющий запах сводил ее с ума. Это было точно так же как на прошлую ночь Сан-Жуау, когда Дива перебрала наливки из женипапу. Все поплыло, голова отяжелела, почти закружилась.
Дива не смогла уснуть глубоко, освободившись от недавних воспоминаний, но и не бодрствовала, убаюканная раскачивающимся гамаком, отравленная этим запахом, который она почуяла уже в кузнице, когда негр смеялся, возвышаясь над наковальней. Здесь, в гамаке, настойчивый и властный, этот запах проникал ей в ноздри, заполнял поры, обволакивал кожу, заставляя твердеть соски маленьких грудей, он закрадывался ей в бедра и лоно, обжигал девственные губы - ох, Матерь Божья! Она чувствовала его тело рядом, в гамаке, и шкура кайтиту покачивалась, то пряча, то открывая срам. Своими сильными руками он обнимал ее и прижимал к груди.
Наконец сон победил. Дива спала беспокойно. Негр был рядом с ней до самого утра. Вот только он был не черный. Не черный, но и не белый, и не мулат, и не кабоклу, и не кабо-верде - он был сияющим, и язычки пламени полыхали у него между ног. Почти на все время этого долгого и бурного пути Каштор обернулся необычным кайтиту - его можно было бы назвать диким кабаном, если бы Дива знала, что это такое. Он пронес ее через долину, пролетая над холмами и рекой к полной луне. Она оказалась заперта в углу кузницы под градом сверкающих искр, и тогда он оседлал ее. Дива почувствовала, как освобождается, как растекается лавой.
Когда она проснулась от плача племянника и шума уходящих караванов, из ее лона текла кровь. Темная, обильная, она стекала по ее бедрам. Это сделал запах - он проник в нее и сделал ее женщиной.
На грязной ткани гамака осталось красное пятно - как знак того необычного дела, которое совершил здесь неф Каштор Абдуим да Ассунсау по прозвищу Тисау. А сам он, подковав два копыта осла Ласароте, спокойно проспал остаток ночи. В одиночестве, что случалось с ним крайне редко.
4
Когда Офересида - Случайная Радость - такую кличку дал Каштор новому щенку, потому что получил его в подарок и потому что сучка сызмальства была самонадеянной и бесстрашной, - подстрекала Гонимого Духа, прыгая вокруг него, кусая за лапы и бодаясь, пес включался в игру, стремглав бросался за ней, катал ее по полу, клал ей лапу на брюхо, так чтобы она и двинуться не могла. И никогда в нем не просыпались иные инстинкты, ему ничего не хотелось, кроме веселой игры и шутовских, дурашливых драк.
Случайная Радость росла и становилась со временем менее игривой. Она часами спала в жаркой кузнице рядом с Гонимым Духом, прижавшись к нему. Но все равно задирала его, заставляя бегать по пустырю, раззадоривая, провоцируя на стычки, которые всегда были не больше чем невинной шалостью. Каштора забавляла эта парочка дворняжек, катающаяся в пыли, рыча и лая, как будто они вот-вот вцепятся друг другу в горло. Потом, усталые, со свисающими языками, они ложились у ног своего друга в ожидании ласки. Гонимый Дух выказывал неудовольствие, только когда Случайная Радость, пользуясь положением щенка и маленькими размерами, прыгала на руки Тисау, чтобы он почесал ее за ухом и по животику. Почувствовав укол ревности, пес вставал на задние лапы и, опираясь на ноги кузнеца, прогонял маленькую нахалку и клал на ее место на коленях у Тисау свою большую уродливую морду.
Но однажды все изменилось. Без всякой на то причины в один прекрасный день Офересида не узнала своего товарища. Казалось, это было вчера, но все же полгода уже минуло с того первого приезда Зилды в Большую Засаду, когда жена капитана вытащила зверька из запряженной ослами повозки и поставила на землю возле домика Бернарды. Уже тогда щенок начал подстрекать Гонимого Духа, а тот принялся от души волтузить этот подарочек. Случайная Радость - так Тисау ее и назвал.
События наконец ускорились, и вдруг Офересида показала зубы, увидев пса, который приближался к ней, чтобы приступить к их обычным ежедневным шалостям. Она разъяренно залаяла и укусила его, когда он настойчиво приглашал ее побегать и покувыркаться во дворе.
На мгновение Гонимый Дух оторопел, не понимая, что происходит. Но и он тут же изменился, перестал быть дурашливым шутником. Отношения между ними претерпели решительные метаморфозы. Она начала ускользать, будто боялась его, избегать, будто выказывая презрение, и отталкивать, когда он приближался. Но если она отбегала, то недалеко, если избегала его, то недолго, если отталкивала, то сама же потом и искала, искоса погладывая и демонстрируя ему зад.
Оставив свои прежние степенные, достойные всяческих похвал привычки, Гонимый Дух уже не лаял на караваны, не прыгал вокруг ослов. Его уже не мучил голод - тот самый голод Гонимого Духа, который никакая еда не могла утолить. Он дошел даже до того, что отпустил Каштора одного на охоту на восходе солнца. Он бродил за сучкой, плененный запахом, который источала ее распухшая, кровоточащая промежность.
Несколько дней Гонимый Дух обхаживал Офересиду, перенося с терпеливым упрямством обман, пренебрежение, отказы и боль от укусов. Он хотел завоевать ее и завоевал. Пожалуй, именно этого сучка и желала. Она понемногу перестала рычать, убегать, скалить зубы, позволила ему приблизить морду и понюхать распухшую вульву, провести по ней жадным языком и слизнуть сочившуюся из нее кровь.
Однажды вечером во дворе перед кузницей на глазах у взбудораженных Нанду и Эду, которые его подзадоривали, в присутствии нефа Тисау, Фадула Абдалы и Короки, занятых пустой болтовней, Гонимый Дух сумел наконец забить свой гвоздь - "У собаки хозяйство что гвоздь", - объяснял Эду, специалист в разведении дворняжек, - в плодородное лоно Офересиды. Когда все закончилось, сучка и кобель так и остались сплетенными. Нанду хотел полить их водой, чтобы разъединить, но Каштор не разрешил: "Пусть природа обо всем позаботится".
5
Сравнение напрашивается само собой, и можно сказать, что нечто подобное, а точнее - совершенно то же самое, произошло с кузнецом Каштором Абдуимам да Ассунсау и Дивой, уроженкой Сержипи, по крайней мере в том, что касается их знакомства, и в том, как он обращался с ней в течение многих месяцев, более полугода. Да и удивление его, когда в один прекрасный день он обнаружил, как все изменилось, было точно таким же. Это даже удивлением нельзя назвать - масштаб не тот. Это было настоящее откровение.
Для остальных жителей селения этот день ничем не отличался от любого другого, но не для влюбленного кузнеца. Как и для девушки, более порывистой и дикой, чем сучка Офересида, когда у той течка и кровь сочится из распухшей вагины. Эта и другие необычные вещи, которые припасает для нас жизнь - загадки, тайны и чудеса, - природа должна объяснять и разрешать. Так считал Каштор Абдуим и учил этому торопливого Нанду. Не стоит повторять столь мудрое и благоразумное суждение.