6
Однако то, как изменилась Дива, еще раньше заметил Баштиау да Роза - популярный в Большой Засаде плотник. Это был мужчина видный, белый, с голубыми глазами, что считалось редкостью в этих краях. Он пользовался успехом у женщин, и проститутки даже спорили из-за него.
Из всех немногочисленных тогда еще строений, возведенных на Ослиной дороге из кирпича и черепицы, сделанных в гончарной мастерской Меренсии и Зе Луиша, дом Баштиау да Розы, а точнее - Жозе Себаштиау да Розы, был самым видным и удобным, что легко объяснимо: работая на себя, он позаботился о прочности фундамента и совершенстве отделки. Синие стены, розовые окна, деревянные перила, желоб для стока дождевой воды. И даже такая роскошь, как отхожее место во дворе: глубокая яма, а сверху - деревянный ящик для сидения. Как в домах Такараша и Итабуны. Это была первая уборная в Большой Засаде, и примеру плотника сразу последовали Каштор и Фадул. Впрочем, идея вырыть позади лавки колодец посетила сначала Фадула, еще до появления того большого колодца, который по приказу полковника Робуштиану де Араужу сделали для погонщиков и нужд скотного двора.
Для холостяка это был слишком большой дом. По Большой Засаде поползли слухи, будто Баштиау да Роза намерен жениться, стать семейным человеком. Поговаривали о невесте, которую он привезет из Итабуны, откуда сам был родом. Там за ним закрепилась слава неутомимого танцора и волокиты, девушкам на выданье он разбивал сердца. Когда он появился в Большой Засаде, чтобы вместе с Лупишсиниу сладить на скорую руку деревянный дом для Турка Фадула, решившего оставить сумку бродячего торговца, это было всего лишь место ночевки погонщиков. Дело пошло хорошо, место каменщику понравилось. Он частенько работал на ближних фазендах, где его нанимали для строительства сушилен, чанов и корыт, отпустил усы и бороду и при желании мог бы сойти за гринго, достаточно было помалкивать. Проститутки Большой Засады любили его так же, как и Тисау.
Но шло время, а Баштиау да Роза все еще был холостяком. Он даже не сожительствовал ни с кем, хотя в желающих недостатка не было. Среди них можно упомянуть даже Марию Беатриш Моргаду, бедную родственницу доны Кармен Моргаду де Ассиш Годинью, а значит - и ее супруга, полковника Эноша де Ассиш Годинью. Она была бедная, а все одно - благородных кровей. Баштиау задержался на фазенде Годинью, он был десятником во время ремонта особняка, и из любви к искусству соблазнил дону Марию Беатриш. Дама благородных кровей девицей уже не была - невинности ее лишил богатый кузен, тоже из любви к искусству. Если бы не это, то бедная кузина, уже тридцатилетняя, украшенная пушком над верхней губой, так и досталась бы червям нетронутой. Воспылав страстью, благородная сеньора пожелала покинуть кров и стол, который родственники предоставляли ей из жалости, а она, в свою очередь, вела дом, присматривала за служанками и занималась детьми. Она решила поселиться с Баштиау, не требуя соблюдения никаких формальностей, презрев предрассудки, высокомерие и прочий вздор семейств Моргаду и Годинью. Баштиау да Роза пошел на попятный и убрался оттуда подальше. Ему не хотелось попасть в засаду и сгнить где-нибудь на перекрестке из-за женщины.
Вместе с Гиду он перешел реку - их пригласили старый Амброзиу и Жозе душ Сантуш, чтобы поговорить о строительстве мельницы. Он не узнал Диву, увидев, как она ковыряется в земле с мотыгой в руках. Баштиау да Роза подумал, что это одна из дочерей Жозе душ Сантуша. Их было три, и каждая стоила хорошего работящего мужика. Две еще молоденькие, и одна постарше, слепая на один глаз Рикардина. Но, несмотря на это, и на нее охотники находились: все видели, как она крутила с Додо Перобой, придурковатым типом, который, неизвестно как и зачем, забрел в эти края. Не птички же его сюда занесли! Он заказал Лупишсиниу цирюльное кресло в кредит, обещая заплатить когда сможет. Он был парикмахером и брадобреем. По мнению капитана Натариу да Фонсеки, ставшего его клиентом, цирюльное кресло Додо Перобы стало еще одним очевидным доказательством отрадного факта: в Большой Засаде появлялось цивилизованное население.
Баштиау да Розу, как и других мастеров - плотников и каменщиков, часто нанимали на работы в окрестных фазендах, и потому он мало бывал в Большой Засаде и уже много месяцев не видел дочку Амброзиу. Он помнил молчаливую худую девчонку с косичками, которая играла с мальчишками в жмурки и на ярмарке стояла рядом с родителями и братьями. Не может быть, чтобы сейчас перед его глазами была она - распрямившаяся, в закатанной юбке, с мотыгой в руках, струйки пота стекали по лбу. Вот это женщина - молодая, цветущая, такая красивая, на что она была похожа? На зеленеющие ростки маниоки.
Раньше на вырубленных участках рос сухой кустарник, на земле было полно колючек и змей. С приездом народа из Сержипи здесь расцвели посадки фасоли, поля кукурузы и маниоки, зазеленела листва машише и шушу. Все изменилось, не только земля, но и люди тоже: Жаузе, Динора и сын, который едва не умер в дороге; мрачный Агналду и его жена Лия - пришла беременная, изнемогая от усталости; Аурелиу и Нанду, не говоря уже о самих стариках, подавленных и униженных. Несчастные изгнанники из Мароима возрождались настоящими грапиуна, отличными работниками. Ребенка Лии приняла Корока, он был первым, кто родился в Большой Засаде, настоящий бутуз.
Амброзиу и Жозе душ Сантуш обсуждали будущую мельницу, Лупишсиниу слушал и спорил. Баштиау да Роза иногда вставлял словечко, а сам смотрел на девушку, склоненную над землей, залитую солнцем: лицо как у святой, тело как у королевы. Вот с такой - да, с такой стоит жить.
7
С Каштором Абдуимом было по-другому, не так внезапно. И тем не менее его удивление и испуг были не меньшими. Открытие случилось через несколько дней после переезда семьи капитана Натариу да Фонсеки в дом, построенный на вершине холма, - он был самым главным в Большой Засаде и по размеру, и по комфорту, и по расположению. С корзиной на голове Дива поднималась по склону - крутому, но хорошо вымощенному галькой, чтобы животные могли пройти по нему даже в сезон дождей. К тому же чужаку здесь не проскользнуть - достаточно было поставить на одном из поворотов извилистого спуска человека с карабином. Случайно по пути на реку он увидел, как она поднимается, и замер в испуге - нет, это не Дива. Он просто отказывался верить своим глазам. Но это была именно она, Дива. Остановившись, чтобы поправить корзину, она заметила, как он подглядывает снизу, ошеломленный - из-под юбки виднелись голые бедра. Она улыбнулась и помахала ему рукой.
Народ уже окрестил холм - он теперь назывался Капитанским пригорком. Оттуда, как с вышки, капитан мог оглядеть все селение, от Жабьей отмели с хижинами проституток и домиком Бернарды до улицы, застроенной домами, которая тянулась вдоль Ослиной дороги, от пустыря, где под соломенным навесом проходила ярмарка, отдыхали погонщики, а при случае еще плясали, до склада какао и скотного двора полковника Робуштиану, от кузницы Тисау, где Эду, его старший сын, обучался мастерству, до лавочки Турка вблизи хлебного дерева. Он видел даже посадки выходцев из Сержипи и сертана, простиравшиеся на том берегу реки, видел расчищенный лес и навесы из веток, кукурузные поля, свиней и кур.
Все это, и еще всех тех, кто проезжал мимо, мог созерцать с балкона своего особняка капитан Натариу да Фонсека. Обзор был даже лучше, чем с того места, где росло дерево-мулунгу, в двух шагах отсюда. Именно там он в свое время показал эти, тогда еще пустые, земли полковнику Боавентуре Андраде и предсказал, что быть здесь когда-нибудь городу. "Осталось чуть-чуть", - согласился полковник, приехав сюда семь лет спустя. Это было в духе полковника - селение-то еще крошечное, до города ему еще очень далеко. Но когда он, Натариу, пришел мальчишкой в изобильный край какао, спасаясь от нищеты Сержипи, Такараш был всего лишь жалким местом ночевки погонщиков, не было ни станции, ни поездов, а город Итабуна, этот колосс, был всего-навсего местечком под названием Табокас.
Поэтому капитан внимательно следил за всем, что здесь творилось, и, если нужно, высказывал свое мнение или вмешивался в ход событий. Он одолжил деньги на строительство мельницы, которую Лупишсиниу и Баштиау да Роза взялись соорудить для Амброзиу и Жозе душ Сантуша. Капитан присоединился к полковнику Робуштиану де Араужу, который оплатил заготовку леса для строительства моста. В эти затеи он вложил почти всю прибыль, которую принес урожай, но ведь тот, у кого власть и авторитет, имеет еще и обязанности. Он так думал и так поступал задолго до первого урожая, еще тогда, когда только начал сажать плантации в зарослях Боа-Вишты и обнаружил здесь беглянку Бернарду, промышлявшую проституцией.
8
Это не случилось внезапно, не стало неожиданностью. В отличие от Баштиау да Розы, который подолгу не видал ее, негр постоянно встречался с Дивой и разговаривал с ней, и если он ничего не замечал, то это только его вина. Он был все время рядом с ней с того самого вечера, когда проводил семью из Сержипи до магазина Фадула и одолжил ей гамак в хижине Эпифании, - девочке Диве, заторможенной и рассеянной. И так было, пока он не увидел, как она взбирается на вершину холма, балансируя с корзиной на голове, - там были шушу, машише, киабо, жило, сладкий батат - плоды с их плантации, знаки благодарности, которые Ванже посылала на кухню Зилды. Тогда он смог разглядеть обнаженные бедра и ягодицы, едва прикрытые трусами, - это были бедра и ягодицы женщины. Чтобы снова увидеть ее лицо, которое он всегда находил красивым и полным изящества, и чтобы оценить грудь, он побродил вокруг, ожидая, пока она спустится. Он увидел ее в полный рост, и это свело его с ума - больше никогда он не называл ее маленькой Дивой. Но все равно считал девушку взбалмошной и сумасбродной, будто у нее ветер в голове гуляет.
Раньше она бегала через пустырь с Сау и Нанду, чтобы оторвать Эду от работы и пойти вчетвером в заросли охотиться на тейу, ставить силки для птичек, мастерить волчки - в свободное время Балбину развлекался изготовлением волчков, которых потом сдавал торговцу на ярмарке в Такараше. Еще они запускали бумажных змеев, которых делала Меренсия - тоже в свободное время, и с каждым разом они были все лучше и краше.
Нанду и Сау входили в кузницу, а Дива - никогда. Она стояла за порогом и наблюдала. Тисау вглядывался в ангельское лицо, откладывал в сторону молот и приглашал:
- Может, зайдешь, маленькая Дива?
Она отрицательно мотала головой и, не дожидаясь остальных, выбегала, будто бы в ужасе спасаясь от него. Чего же она боялась, прости меня, Господи? Поначалу он удивлялся, а потом просто перестал замечать: почти каждый день она тайком приходила к кузнице, пугливо прячась за стволами деревьев. Руки и ноги у нее были грязными от работы на земле.
Однажды рано утром, как обычно, Тисау пошел в заросли, чтобы собрать добычу из ловушек, и удивился, заметив, что за ним кто-то крадется. И на реке то же самое: ближе к вечеру он плавал в глубоких водах, подальше от той мелкой заводи с водопадом, где женщины стирали белье и купались, как вдруг Дива вынырнула прямо у него перед носом, почти касаясь его голого тела, - ее саму мокрые тряпки скорее обнажали, чем прикрывали. Если бы она не была тогда еще такой юной, он бы не устоял. Тисау только крикнул: "Осторожнее, маленькая Дива!" Он предостерегал ее от опасностей течения, а еще хотел разрушить чары - эта река была полна колдовства. Это длилось меньше минуты - Дива снова нырнула и исчезла, она плавала быстро, как рыба. Или как русалка.
Частенько Каштор встречал ее, и они разговаривали. Дива улыбалась, опускала голову, убегала, однако не слишком далеко. Неотесанный Тисау в слепоте своей не понимал, что значат все эти странности, эта пугливость, и не заметил изменений, превративших тоненькие ножки в округлые ноги, а крошечные груди - в пышный бюст. Для него она все еще была девочкой Дивой с косичками, бегающей по пустырю. Он не обратил внимания на то, что она оставила игру в жмурки и компанию, состоявшую из подростков, дурочки и ребятишек. Она теперь ходила одна, или с матерью, или с невестками. Одна она приходила к кузнице, чтобы подглядывать за ним. Он не заметил, как налилось ее тело, как она стала женщиной.
Тисау обнаружил и полностью осознал эти изменения, только когда увидел, как она идет по тропинке к дому капитана Натариу. Это потрясло его, сердце защемило. Он решил подождать еще, чтобы убедиться в том, что свершилось чудо. Дива, конечно же, заметила, что он стоит тут как вкопанный, но сделала вид, будто не видит его, не взглянула в его сторону и даже не замедлила шаг. Отойдя подальше, она все-таки остановилась, обернулась и расхохоталась, будто издеваясь над ним. Вот и понимай как знаешь!
Он не мог уразуметь причину, цель, мотив ее теперешнего нелепого и безрассудного поведения. Его сбивали с толку все эти взрывы хохота, очи долу, притворство, постоянная готовность к бегству, колкости и пренебрежение, сочетание смелости и замкнутости. Внешность изменилась, но манеры остались те же - странные, абсурдные. Каштор ломал голову, но так и не мог понять, что к чему. Если бы речь шла не о девчачьих глупостях, то могло показаться, будто это намеки, хитрости женщины, взрослой проститутки, что тут есть какая-то далекоидущая цель.
С тех пор как он увидел, что она обернулась и рассмеялась, с того самого момента из головы его исчезли все прочие мысли, а в сердце осталось одно лишь желание - без Дивы жить не стоило, да это была бы и не жизнь. Но он пришел в отчаяние, когда понял, - а это было очень легко понять, - что и Баштиау да Роза добивался ее. Светлая борода и усы, густая вьющаяся шевелюра, красное лицо гринго, настоящего европейского гринго, а не черномазого турка, почти такого же смуглого, как и любой метис-грапиуна. У каменщика было явное преимущество. Она не являлась француженкой, эта смуглая девчушка из Сержипи, и должна была предпочесть негру белого с голубыми глазами. Только француженки - уж он это знал и видел тому доказательства - были в состоянии по достоинству оценить черную расу. Но и это не заставило его сдаться. Покориться, отказаться от борьбы - это было не в его природе, да еще когда призом в соревновании была сама жизнь.
9
Увидав, как Дурвалину вытягивает из колодца воду для кухни, Фадул с тоской вспомнил о Зезинье ду Бутиа и вздохнул: и колодец, и приказчик напоминали ему о проститутке. Он был вполне доволен: колодец был очень полезным, да и Дурвалину, уже год служивший за прилавком магазина, показал, что толк от него есть. К тому же выяснилось, что он честный, как бы странно это ни казалось. Зезинья не могла похвастаться пышным бюстом и солидными бедрами - тем, что, как известно, Турок более всего ценил в женщинах: большие груди, зад что тот муравейник - как приятно сжимать в руках это богатство! И тем не менее ни к одной он так не привязался. Личико - просто загляденье, тело точеное как статуэтка, щелка - пропасть, сердце - золото. Он снова безутешно вздохнул.
Он заметил, что думает о ней в прошедшем времени, будто проститутка уже отошла в мир иной, умерла и похоронена на кладбище в Лагарту, что, к счастью, было неправдой. Но на самом деле разница была небольшая. Умерла ли она или же прозябала у себя дома, встретиться с ней он мог лишь во сне или в мыслях. Только так он мог услышать ее певучий и мягкий говор, зовущий к альковным наслаждениям: "Поди сюда, Турок, дай поглядеть на горлицу, покажи мне, что у тебя в штанах, а то я уж и забыла, как оно выглядит". Она называла его разными словами, брала у него деньги, обводила вокруг пальца всеми возможными способами - ангел небесный, Божье благословение. Она пела колыбельные песенки: "Горлица, горлинка, птичка любви". Ох, тоска-то какая!
С тех пор как она в расстроенных чувствах уехала в Сержипи, Фадул получил от нее только одну весточку - письмо, которое принес посыльный, ее племянник Дурвалину. Это был долговязый подросток, штаны у него едва доходили до колен, а лицо было покрыто прыщами и бородавками. Письмо представляло собой натуральные каракули вперемежку с кляксами, без знаков препинания, большие корявые буквы ползли вверх-вниз по бумаге - видно было, что вывела их неумелая рука. Фадул с трудом разобрал письмо и прочитал столько раз, что почти выучил наизусть. Он мог декламировать его, будто это были вирши или библейский стих:
"Этими с трудом нацарапанными строчками я хочу сказать тебе мой добрый Фадул что я тебя не позабыла и никогда не смогу позабыть потому что ночами мне снится будто я в твоих объятьях а когда я просыпаюсь то у меня глаза на мокром месте да и внизу сам знаешь где тоже но когда-нибудь я вернусь если Господь того пожелает".
В конце страницы под подписью "Навеки твоя Мария Жозе Батишта" она поставила некоторое количество запятых, точек, восклицательных и вопросительных знаков, чтобы он распределил их там, где нужно.
Она упомянула о своем недолгом пребывании в Большой Засаде, прямо перед отъездом: "Когда я там побывала то увидала что живешь ты плохо и работаешь хуже чем вьючный осел". Поэтому она отправила к нему в качестве приказчика своего племянника Дурвалину, сына старшей сестры, чахоточной вдовы, которая "уже больше на том свете чем на этом". Как бы мало он ему ни платил, все равно это будет истинным милосердием: "Уж куда лучше чем здесь с голоду помирать". И все же она не прекратила делать из него дурака и водить за нос, следуя давней традиции: "Я спокойна потому что знаю ты не жадина а за мальчишку я головой ручаюсь". Ангел небесный, Божье благословение!
Он уже подумывал о том, чтобы нанять приказчика, который помогал бы ему за прилавком, но где же найти порядочного человека? В годы тощих коров бывало иногда, что выдавался целый день, когда можно было поспать, по крайней мере если ему того хотелось. Погонщики и проститутки были основной клиентурой, изредка появлялись приезжие. Основная работа приходилась на время после полудня и на раннее утро, и это было самое тяжелое. А вот когда появились плантации, тут стало гораздо оживленнее. И помимо того, что надо было вставать до восхода солнца и ложиться поздно ночью, он еще должен был в течение дня держать двери заведения открытыми, потому что народ приходил в любое время. И если он действительно хотел заработать денег, то расслабляться и спать с набитым брюхом просто не мог - прежде чем набить брюхо, нужно было хорошенько поработать.