Вера вежливо откусила кусочек от сладости и прожевала. Было довольно вкусно.
– Нравится тебе здесь? – улыбаясь, спросил кришнаит. – Чувствуешь, как тут светло, спокойно и радостно?
Вера собиралась с мыслями, не зная, как бы поделикатнее ответить, но, к счастью, положение спас вернувшийся Илья.
– Ты что, вербуешь девушку? – возмутился он с ходу. – С ума сошёл, ей всего четырнадцать. Рано ей ещё вникать в ваши харирамы.
– Знакомиться с учением никогда не рано, даже наоборот – чем раньше, тем лучше, – покачал головой парень. – Многие наши дети едва ли не с самого рождения воспитываются в сознании Кришны. Они никогда не пробовали мяса, мы устраиваем для них вайшавские праздники в соответствующих традициях, разыгрываем сценки из жизни Господа…
– Извини, братец, – отозвалась Вера. – Наверное, я не готова влиться в ваши стройные ряды. Во-первых, я слишком люблю мясо…
– Это поправимо! – перебил её он. – Могу дать посмотреть видеокассету, там наглядно показано, какие ужасы творятся на бойнях.
Илья рассмеялся.
– Госсспади, ну Вера не в розовых очках родилась, она прекрасно знает, что котлеты и сосиски не растут на деревьях… Едва ли просмотр видеозаписи потрясёт её до основания.
– А знаешь ли ты, – игнорируя Илью, обратился кришнаит исключительно к Вере, – что никто из группы детей, которых однажды привели на экскурсию на бойню, впоследствии так и не смог взять в рот ни кусочка мяса?
– Тот, кто притащил детей на бойню, – идиот, – отрезала Вера. – Почему бы, в таком случае, не водить всех с младенчества на роды? Уверяю, от шока размножаться в будущем эти малыши точно не захотят.
Кришнаит понял, что Вера сейчас совершенно не готова к продуктивному конструктивному диалогу, и потому лишь кивнул с печальным смирением:
– Что ж, спи… Твоё время ещё не пришло.
Когда он отошёл, Вера переглянулась с Ильёй, и они оба прыснули от смеха. Тут только она заметила, что друг явился не один – рядом неловко переминался с ноги на ногу симпатичный парень. У него были светлые волнистые волосы до плеч и простодушная широкая улыбка ребёнка, какая-то нездешняя, но не как у кришнаитов – с привкусом безуминки, а скорее как у иностранца. Так оно и вышло: парень оказался бельгийцем. Илья, между тем, вёл себя престранно. Он был явно смущён, и глаза его бегали, когда он представлял их друг другу:
– Познакомься, Верунчик… Это мой приятель Леон.
Парень чмокнул ошеломлённую Веру в щёку и что-то пылко заговорил по-французски. Она вежливо и глупо улыбалась в ответ, поскольку не знала на этом языке практически ни слова… кроме, разве что, "бонжур" да "амур". И "шерше ля фам". Но отчего так стесняется Илья? Что здесь происходит?
Бельгиец вёл себя непринуждённо, продолжая весело болтать, и в какой-то момент Вера вдруг обратила внимание на то, что он держит Илью за руку. Держит, как влюблённый, – переплетя свои пальцы с его. Она так смешалась, что, вспыхнув, торопливо отвела взгляд и сделала вид, будто ничего не заметила. Мозг совершенно отказывался анализировать полученную информацию.
– Послушай… – всё ещё смущаясь, начал Илья. – Ты не будешь против, если я сейчас посажу тебя в такси и отправлю домой? У нас с Леоном ещё остались кое-какие дела. Ты не беспокойся, я оплачу машину и даже запишу номер, на всякий пожарный, чтобы водитель не позволял себе лишнего.
Вера молча и растерянно кивнула. Неужели Илья – гей? Она никогда раньше не сталкивалась с представителями нетрадиционной сексуальной ориентации, только слышала да читала о них. Ей казалось, что она вполне лояльна к ним, но… одно дело – думать об отвлечённых незнакомых людях, и другое – осознать, что твой друг, которого ты знаешь с детства, тоже гомосексуалист!
Они вышли на улицу все вместе, и Илья принялся ловить для неё такси. Вера продолжала подавленно молчать. Наконец машина была остановлена. Илья, как и обещал, усадил подругу в салон, записал номер и сказал, что позвонит через часик – проверить, благополучно ли она добралась до дома. Он уже собирался захлопнуть дверцу, но Вера вдруг перехватила его руку.
– Скажи, Иисусик, у вас… всё серьёзно?
Щёки Ильи вспыхнули заревом. Он опустил глаза, но Вера, отбросив всякое стеснение, продолжала пытливо вглядываться ему в лицо.
– Ты теперь меня презираешь? – выговорил он, наконец, через силу.
Она с досадой поморщилась.
– Нет, конечно… Какое отношение к нашей дружбе имеет твоя личная жизнь? Но… я просто подумала о Дине. Она это не переживёт…
Илья помрачнел.
– Дина – моя боль… Я люблю её как сестру, как друга. Но совсем не могу, не хочу на ней жениться! Что за дурацкий обычай, тоже мне, дворяне девятнадцатого века – договариваются о свадьбе детей, не спросив их самих…
– Как же ты скажешь ей об этом? – грустно спросила Вера.
Илья умоляюще взглянул на неё:
– Только ты ничего пока ей не говори, прошу тебя! Я как-нибудь сам… позже.
– Ну, мы едем или нет? – разъярился таксист.
Илья вздохнул и захлопнул, наконец, дверцу машины за Верой. Она смотрела на него из-за стекла с искренним сочувствием.
Открытие, что Илья – гей, ошеломило её даже не самим своим фактом, а моментально вспыхнувшей пронзительной жалостью к сестре. За последние годы она полюбила Дину – по-своему, может быть, не со всей силой, на которую была способна, но всё-таки полюбила.
Вера вообще привязалась к членам своей новой семьи: как-никак, уже полжизни провела с ними в Москве. И мачеху она звала мысленно "Снежной королевой" скорее по привычке, чем от реальной неприязни. К ней она тоже привыкла, любила и жалела её. Но больше Вера любила, конечно же, бабушку и отца…
У Громова сохранялось странное отношение к младшей дочери: он и симпатизировал ей, и словно боялся привязаться слишком сильно. Его тянуло к Верочке, потому что она отчаянно напоминала ему покойную Нину, в которую он был сумасшедше влюблён когда-то, но он не хотел тем самым обидеть жену и старшую дочку. Его постоянно глодало неутихающее чувство вины.
Вера к своим четырнадцати годам, конечно, давно уже по обрывкам разговоров, кусочкам фраз, намёкам и недомолвкам сложила цельную картину прошлого её родителей.
Александр познакомился с Ниной случайно – в университете, где преподавал его отец-филолог. Пётр Громов был известным и уважаемым в СССР профессором. Когда он шёл по коридорам МГУ, все почтительно замирали, настолько представительным он выглядел: статный, высокий, седовласый, с трубкой… Нина же была воспитанницей подмосковного детдома. После получения аттестата зрелости она поехала в Москву и сразу же поступила в университет. Девушка была талантливой, способной студенткой – и потому профессор Громов моментально выделил её среди других. Она и внешне была хороша: с гривой тёмных волос, с точёной невысокой фигуркой… Ниночка и подумать не могла, что старик отчаянно и безрассудно влюбится в неё. Но уж тем более не могла она предугадать, что сама полюбит его сына, и тот ответит ей взаимностью.
Александр на момент их знакомства уже был женат, и Ольга ждала ребёнка. Как это часто случается в молодых семьях, беременность несколько охладила некогда пылкие отношения супругов. Ольга стала раздражительной, капризной, не пускала мужа к себе в постель и то и дело ударялась в гормональные истерики. Александр мучительно переживал этот период и даже начал подумывать о том, что их брак был ошибкой. Он знал Олю с детства, она была его одноклассницей, и об их свадьбе родители всегда говорили как о деле решённом. Он, в общем-то, не высказывал возражений против женитьбы: Оля была красивой и славной девушкой, им было хорошо вместе. Вдвоём они представляли собой весьма эффектную пару. Любил ли он её? Этого он не знал наверняка; секс, во всяком случае, у них был отменный, а что ещё можно было желать молодому здоровому мужчине?
Однажды Александр заехал по делу в университет, увидел в толпе студентов, выходящих из аудитории после отцовской лекции, прекрасное Нинино лицо – утончённое, черноглазое, выразительное, и сразу же заинтересовался. Про Нину и говорить нечего – она втрескалась в холёного, уверенного себе красавца-блондина с первого взгляда.
К счастью или несчастью для влюблённых, старик Громов не сразу прознал о тайной страсти своего сына, посягнувшего на лакомый кусочек, который он уже присмотрел для себя. Поэтому Нина с Александром несколько недель были абсолютно счастливы. Они гуляли по Москве, Громов показывал ей город, водил в кино и кафе-мороженое, дарил роскошные букеты… Нина, по своей робости и неопытности, за первые месяцы в столице совсем ещё не успела узнать города. После занятий она, как правило, ехала в общежитие или в библиотеку, и у неё вовсе не оставалось времени на праздный досуг. А Александр открывал ей новый мир, полный развлечений и удовольствий.
Затем их рассекретили. Громов-старший застукал своего сына, когда тот подвозил Нину к университету. Он видел, каким нежным поцелуем они обменялись на прощанье, и понял всё.
Отец пытался поговорить с Александром с глазу на глаз. Скрывая свой собственный корыстный интерес в этой ситуации, свою дикую первобытную ревность, профессор напирал на то, что негоже семейному человеку заводить интрижку на стороне. Александр, раздосадованный таким грубым вмешательством в свою личную жизнь, цедил сквозь зубы, что сам разберётся с обеими женщинами – и с женой, и с любовницей. По лихорадочному блеску в его глазах старик понял, что сын, пожалуй, не остановится и перед разводом с Ольгой. Этого допускать было никак нельзя.
Спустя несколько дней профессор попросил Ниночку задержаться после лекций и поговорил с ней откровенно. Для неё стало шоком семейное положение Александра – она-то, подобно всем неискушённым девушкам, уже рисовала в своём воображении белое свадебное платье и фату. Однако ещё большим шоком стало для неё то, что профессор, оказывается, сам положил на неё глаз!
– Что тебе этот глупый мальчишка, – воспламенившись, жарко бормотал профессор Громов, хватая Веру за руки. – Со мной ты будешь как сыр в масле кататься! Я сниму тебе квартиру, буду покупать дорогие вещи… Я всё, всё для тебя сделаю!
Потрясённая девушка уворачивалась, как могла, от его жадных нахальных рук и неприятно раскрасневшегося лица.
– Никогда… Этого не будет никогда! – выдохнула она и, поскольку профессор не выпускал её рук из своих горячих повлажневших ладоней, добавила в отчаянии: – Вы мне омерзительны!
Это стало её роковой ошибкой.
Громов тут же созвал дома семейный совет, в котором принимали участие все, кроме Александра. Естественно, профессор в красках представил ситуацию: нахальная провинциалка, пробивная наглая детдомовка пытается всеми силами укрепиться в столице. Сначала соблазнила и окрутила сына, теперь принялась и за отца: ей сойдёт любой, лишь бы можно было использовать его в своих целях.
Ольга и Римма Витальевна были потрясены. С беременной невесткой случилась истерика, еле-еле удалось её успокоить и убедить в том, что жизнь не кончена. Мужчины изменяют, так случается, но важно не это, а то, чтобы не дать бесстыднице насовсем занять её место. А Сашенька рано или поздно всё равно к ней вернётся, погуляет и придёт.
Свекровь вызвалась вразумить негодяйку сама и, наведя справки в деканате о студентке первого курса филфака Нине Менделеевой, отправилась прямиком в общежитие. Ниночка, с запавшими несчастными глазами, с обветренным ртом, слушала эту строгую женщину, не понимая и половины из словесного потока, – ей было плохо физически, её уже несколько дней подряд тошнило.
– Вы должны немедленно оставить моего сына и мужа в покое! – чеканила Римма Витальевна. – Иначе мы вынуждены будем привлечь внимание общественности к вашему недостойному поведению. Однокурсники и ваши товарищи, думаю, будут неприятно удивлены…
На этих словах Нину скрутил новый приступ тошноты, и, даже не извинившись, она рванула из комнаты в туалет. Пожилая женщина, недоумевая, вышла следом и услышала, как девушку отчаянно выворачивает в унитаз. Наконец, она появилась – бледная, шатающаяся, с потёкшей тушью, и принялась умываться над общей раковиной.
– Что с вами, милочка? – спросила Громова в страхе. – Вы что, беременны?!
Нина только обессиленно кивнула.
Римма Витальевна поняла, что надо действовать немедленно, категорично и без сожалений. Колесо завертелось. Она подключила все свои связи и связи мужа, чтобы в считанные дни девушку безжалостно исключили из комсомола и из университета, а затем вышвырнули в Подмосковье, в коммуналку. Впрочем, напоследок Громова совершила милостивый, как ей казалось, поступок – дала бедняжке денег на аборт, строго-настрого наказав при этом забыть дорогу в Москву.
Александру было заявлено, что его возлюбленная – продажная девка, у которой не он один ходил в любовниках. Терзаемый чувством мучительного стыда, он потом долго вымаливал прощение у жены, заверяя, что любит только её одну.
Уже перед самой своей смертью Громов-старший, в приступе раскаяния, рассказал жене правду: Ниночка не была расчётливой стервой, он сам выставил её в этом свете, уязвлённый отказом. А теперь, умирая от рака и страдая от невыносимых болей, старик решил облегчить хотя бы душу…
Римма Витальевна, поплакав, тайком от всех снова навела справки и поехала в Подмосковье. Издали она наблюдала за Ниночкой, которая гуляла возле дома с малышкой двух лет. "Это моя внучка", – думала Громова и впервые в жизни чувствовала растерянность: а правильно ли она поступила?
Однако она так и не решилась явиться молодой женщине на глаза или хотя бы предложить денег для внучки. Громова вернулась в столицу и изо всех сил старалась забыть об этой, столь неудобной для всех, стороне их жизни.
Однако после того, как зимним вечером в квартире раздался звонок и дребезжащий мужской голос сообщил, всхлипывая, что Нина Менделеева скончалась, оставив дочь сиротой, ей всё-таки пришлось вспомнить это имя…
Им всем пришлось.
Злилась ли Верочка на бабушку?
Поначалу – о да, разумеется. Ведь если бы не Громова, всё могло бы сложиться совсем иначе. Отец мог бы развестись с Ольгой и жениться на маме. Возможно, они родили бы ещё детей, и у Верочки были бы братики или сестрички… И, может быть, под наблюдением хороших столичных специалистов мама прожила бы ещё долгую и счастливую жизнь…
Затем Вера поняла, что история не терпит сослагательного наклонения. Что сделано – то сделано, былого не вернуть. И, значит, нужно как-то приспосабливаться к нынешним жизненным обстоятельствам.
Вера видела, что бабушка очень полюбила её. Она не жалела сил на музыкальное образование внучки и прочила ей большое будущее. С помощью её связей девочку удалось даже пристроить на знаменитый телеконкурс юных талантов. Веру несколько раз показали по телевизору – она проходила тур за туром и выбыла незадолго до финала. Но после эфиров люди ещё долго узнавали её на улицах и в метро, неизменно расплываясь в счастливых улыбках: "Ой, девочка, а это ведь ты пела на "Утренней звезде"?" Чего скрывать, это было ей, малявке, чертовски приятно. Ну, а бабушка полагала, что это – неплохая путёвка в музыкальную жизнь, и активно готовила внучку к новым победам на новых конкурсах. Хотя, откровенно говоря, будущее российской музыки представлялось старухе всё более безрадостным и пессимистичным…
В начале девяностых отечественную эстраду буквально колбасило. После выхолощенной советской идеологии внезапно наступила эра вседозволенности и разврата. Умение петь для исполнителя стало делом третьестепенной важности. Заговорили об имидже, раскрутке и продюсировании – то есть о тех трёх китах, на которых держался успех любого современного эстрадного артиста. Из кассетных магнитофонов зазвучали бравые мужественные "Любэ" и необузданные "Кар-мэн", жалостливая одиночка Татьяна Буланова и меланхоличная Анжелика Варум с кукольным личиком, загадочный брутал Кай Метов и удручающе безголосый, но сексапильный Влад Сташевский…
Вера, истинная внучка своей бабушки, воспитанная на старой доброй классике или хотя бы просто на хорошей музыке, решительно отказывалась понимать современную поп-культуру. А вот её одноклассницы дружно сходили с ума от ребят-удальцов из группы "На-На", которые охотно трясли со сцены своими гениталиями, вызывая блаженные припадки у фанаток, взбудораженных гормональной перестройкой своих юных организмов.
Верина одноклассница фанатела от уже упомянутого выше Влада Сташевского; когда одна скандальная жёлтая газетёнка опубликовала список его "побед" на сексуальном фронте, состоящий из ста двенадцати имён, одноклассница на полном серьёзе уверяла, что она лично будет в этом списке сто тринадцатой, и обязательно добавляла: "Последней". Вере удивительна была эта страсть к тощему пареньку без малейших признаков музыкального слуха, однако она привыкла не высказывать своего мнения, если её об этом не просили.
В конце года случился взрыв.
Нельзя сказать, что обстановка в квартире Громовых до этого была тихой и мирной, – нет, конечно, сдерживаемое напряжение явственно разливалось в воздухе. Оно ощущалось и в поджатых губах мачехи, и в устало-раздражённой морщине, которая навечно залегла между бровями отца…
По вечерам семья не собиралась, как прежде, на кухне за дружным весёлым чаепитием – каждый разбредался по своим углам и сидел там тихонько. Бабушка смотрела "Санта-Барбару" в гостиной, сёстры делали уроки или слушали музыку в своей комнате (язык уже не поворачивался называть её "детской"), родители читали в спальне… Но в этом не было умиротворения и уютного домашнего спокойствия. Наоборот, все как будто тревожно чего-то выжидали и боялись расслабиться.
В тот вечер мачеха пришла домой расстроенной – в магазине ей продали откровенно гнилую картошку, да ещё и обхамили при этом в лучших совковых традициях: "Женщина, чё ты умничаешь, не нравится – не бери, не задерживай очередь, вали отсюда!" Ольга, мысленно пытаясь переварить обиду, от которой до сих пор жгло щёки, разложила картошку на кухне и принялась сортировать её на три кучки. В одну шли совершенно негодные клубни, которые оставалось только выбросить в помойное ведро; в другую – картофелины, порченные не целиком, а лишь частично, – можно было вырезать гниль, а остальное сварить или пожарить; в третью – более-менее целая картошка.
В разгар процесса зазвонили в дверь – продолжительно, настойчиво, бесконечно-испуганно. Такие звонки обычно не несут с собой ничего хорошего. Все переполошились. Мачеха бросила свою картошку и понеслась открывать; вслед за ней в прихожую выскочили Вера с бабушкой; взволнованный отец тоже возник на пороге своего кабинета.
Это пришла Дина. Но в каком виде!.. Зарёванная, с потёкшей тушью, без шапки, с взлохмаченными волосами.
– Доча, что с тобой? – Ольга кинулась к ней в страхе.
– За мной… какие-то уроды увязались, – прорыдала Дина. Она была на дне рождения у одноклассницы, и происшествие случилось во время её возвращения домой. – Шли молча, но я сразу поняла, что они меня преследуют… Я резко пустилась бежать, они – за мной… До самого двора за мной гнались, а около подъезда отстали.
Все ахнули хором.
– Боже мой… девочка моя! – Громова с силой прижала дочь к себе. – Да как же это можно… Да что же это… Даже подумать страшно, что могло бы случиться…