- Котиков все знает, - говорит глава сельской администрации о себе в третьем лице. - Не имеет смысла обманывать Котикова. И за все, что делают против Котикова, воздастся. Итак, завтра утром вы с Григорием Чебышевым едете в Москву, а там на метро к месту работы. Придется уж встать пораньше, ха-ха-ха, молодому человеку это даже полезно для здоровья и удержит его от дурных помыслов. Для таких, как вы, Михаил Олегович, есть вообще только одна-единственная мысль, которую надо постоянно держать в голове: если вы не будете выполнять - причем выполнять безоговорочно - мои распоряжения, то с вашим видом на жительство будет покончено, тогда вам придется уезжать из России, понятно?
- Понятно, господин председатель, - говорит Миша с полупоклоном и добавляет: - Я сердечно благодарю вас за вашу заботу обо мне!
Мишу совсем не удивляет, что никто в семье Петраковых не возмущается, когда он рассказывает о том, что теперь должен ездить на работу в Москву. В эти дни все в доме очень серьезны и молчаливы.
И вот Миша каждый день встает в полпятого утра, идет на железнодорожную станцию и едет с Григорием Чебышевым в столицу. Там он работает на строительстве высотного дома, а вечером возвращается в Димитровку. Часто от усталости он сразу же раздевается, падает на кровать и засыпает как убитый, а в полпятого, в холоде и потемках, ему снова надо вставать. За короткое время Миша совсем исхудал, но он полон решимости вынести все, лишь бы можно было остаться в Димитровке с Ириной.
Ее и других членов семьи он теперь может видеть лишь изредка, только по воскресеньям, и выглядят они бледными, удрученными и печальными. Он не решается ни у кого из них спросить, в чем дело, только у Григория он, наконец, спрашивает об этом однажды по дороге в Москву.
- Ты не знаешь? - переспрашивает у него Григорий.
- Нет, - говорит Миша. - Скажи же мне! Что случилось?
- Этот Котиков, будь он трижды проклят, - говорит Григорий, - мстит теперь всем за те августовские дни. Аркадию Петракову он нашел работу на улице, это тяжелая работа, а Ирину взял к себе в бюро секретаршей. Он диктует ей разные письма и распоряжения, а она их печатает на допотопной машинке…
- Но она ведь совсем не умеет печатать на машинке!
- Это так, - говорит Григорий. - Она старается, как может, конечно, но от волнения и неуверенности ошибается, и, если на странице есть хоть одна опечатка, Котиков ругается и заставляет всю страницу печатать заново. Для бедной Ирины это настоящая пытка, а Лева… нет, этого я тебе лучше вообще не буду говорить.
- Говори немедленно! - кричит Миша.
- Ну, ладно, - говорит Григорий, - так вот, Лева теперь должен чистить уборные и выгребать навоз. Можешь себе представить, как от него воняет, как все от него шарахаются. Каждый вечер, перед тем, как ты приедешь, он отмывается дочиста, чтобы ты не заметил. А для Марии Ивановны… - Григорий проглатывает подступивший к горлу комок - …для нее Котиков подстроил нечто совсем из ряда вон выходящее.
- Что?
- В магазине всегда очереди, но перед ней почему-то всегда стали заканчиваться продукты. Теперь ей приходится просить других женщин, чтобы они покупали для нее, но многие отказываются, потому что все в деревне боятся Котикова… Удивительно, как у вас еще есть продукты.
- Но почему? - кричит Миша в ужасе от услышанного. - Из-за чего все эти беды?
- Ну, из-за тебя, конечно, - говорит Григорий.
- Из-за меня? Почему?
- Котиков сказал, что если на тебя будут жалобы, то он сообщит об этом, куда следует, и твой вид на жительство аннулируют.
От ужаса Миша чуть не плачет.
- Э… это неправда! - бормочет он.
- К несчастью, это именно так, - говорит Григорий. - У нас всегда так было и всегда так будет, Миша.
Между тем надпись на заборе - "Евреи - наше несчастье" - появляется снова и снова. После нескольких безуспешных попыток борьбы с ней Аркадий Николаевич говорит домочадцам:
- Прекратите, это бессмысленно, черт с ним, с этим забором…
Лева, Ирина и Мария Ивановна молча уходят, а Аркадий Николаевич внезапно впадает в ярость. Он ругается, а потом бежит к Котикову. Глава администрации живет один, у него нет ни жены, ни семьи, в доме грязно и неуютно; Аркадий Петраков застает его в кухне. Котиков сидит на полу, сыплет порошок из бумажного пакета в щели и смеется.
- Евгений Сергеевич, - говорит Аркадий громко, - вот ты где!
Толстяк сидя поворачивается, поднимает на того свои свиные глазки и говорит:
- Я дома по делам не принимаю!
- Мне надо с тобой поговорить, Евгений Сергеевич, - говорит Аркадий.
- Интересно, о чем, - ворчит Котиков и продолжает сыпать порошок.
- Что ты тут делаешь? - спрашивает Аркадий Николаевич.
- Травлю муравьев, - отвечает толстяк и смеется.
- Что?
- Порошком травлю муравьев! У меня здесь где-то муравейник, может быть, в одной из кадок для цветов. Эти насекомые заползают во все комнаты, больше всего в кухню. Вот я и сыплю яд. Они его жрут и сдыхают. Вот! - говорит толстяк и трясется от смеха. - Видел, одного только что разорвало! И вот! И вот, и вот, я сейчас умру от смеха!
- Какое это веселое занятие - травить муравьев! - удивляется Аркадий Николаевич. - Может быть, это еврейские муравьи? Лучше всего тебе представить, что это не еврейские муравьи, а просто евреи! Тогда тебе это доставит еще большее удовольствие!
- Что это за разговор! Что тебе вообще надо? Зачем ты пришел?
- Ты знаешь!
- Понятия не имею!
- Это твои проделки! - Аркадий Николаевич сжимает кулаки. - Ты послал Мишу в Москву. Ты пригрозил ему высылкой. Ты поставил меня, Ирину и Леву на унизительную работу. Мы должны делать все, что ты потребуешь, только чтобы Мишу не выслали из России. Эта мазня на нашем заборе - тоже твоих рук дело, и теперь с меня хватит. Завтра я поеду в Москву и заявлю на тебя, куда следует.
- Ты можешь заявлять на меня, куда хочешь, - говорит Котиков, но опасливо косится на кулаки Аркадия. Он с удовольствием еще посмеялся бы над муравьями, которые, подыхая, переворачиваются на спину и болтают ножками, - Котикову это кажется безумно смешным. Но Аркадий не разделяет веселья, и Котиков говорит с серьезным видом: - Они действительно затребовали Мишу Кафанке на эту стройку, а работа в колхозе может быть всякой, только не унизительной. А о твоей мазне на заборе я не имею понятия. У тебя нет ни одного свидетеля.
- Зря ты на это рассчитываешь, есть у меня свидетели! - блефует Аркадий.
На самом деле у него никого нет, но Котиков испуган:
- Кто это? Что за скоты меня выдали?
- Ты сам только что себя выдал, - усмехается Аркадий.
Котиков понимает, что сделал промах, и говорит с нескрываемой угрозой:
- Я, - говорит он, - я поеду завтра в Москву, мой дорогой, и заявлю на тебя и на всех твоих диссидентов, только я не пойду в суд, нет, я заявлю на вас в мою партию, в Либерально-демократическую партию России!
- Вот как, ты уже снова пристроился? - говорит отец. - Свинья грязи найдет!
- И об этом я сообщу! Я лично знаю нашего вождя, Владимира Жириновского! Слышал о нем?
- Да, - говорит отец, - об этом психе я слышал.
- Ты скоро узнаешь, какой он псих, - говорит Котиков. - Каждый день число его соратников увеличивается на тысячи, молодежь к нему валом валит.
Аркадию Николаевичу становится не по себе. Он слышал, как действуют штурмовики ЛДПР. Они наводят страх на всех. Несмотря на это, Аркадий Николаевич говорит:
- Завтра я буду в Москве и найду на тебя управу.
Но он не верит собственным словам, а Котиков, потеряв к нему интерес, вновь обращается к муравьям, которые переворачиваются на спину и дрыгают ножками.
24
Возвратившись домой, Аркадий Николаевич застает всех в гостиной.
Мария Ивановна плачет, Ирина понуро сидит рядом, а у Миши с Левой красные от гнева лица. Только что они кричали друг на друга, но все вдруг внезапно замолчали, как только вошел отец.
- Где ты был? - спрашивает Мария Ивановна.
Аркадий Николаевич только машет рукой.
- Что здесь случилось?
- Миша, - говорит Лева.
- Что Миша?
- Он хочет уехать.
- Что? - Аркадий Николаевич подступает к Мише.
- Хочу уехать, - отвечает он.
- Не говори глупостей!
- Это не глупости. Конечно, я не хочу уезжать, но я должен!
- Ты должен остаться здесь, - говорит Аркадий Николаевич, - вот что ты должен!
- Я не имею на это права, - тяжело вздыхает Миша. - Я не хочу, хотя мое сердце разрывается. Я принес вам неприятности, людям, которых люблю, прежде всего, Ирину. Я просто не имею на это права. И поэтому должен уехать. Григорий рассказал мне, что вы терпите из-за меня.
Все говорят, перебивая друг друга. Миша никуда не уедет. Он останется здесь. Они этого добьются, если только будут держаться вместе. Тогда всем неприятностям придет конец.
- Этому не будет конца, - говорит Миша мрачно.
- Нет, будет! - кричит Ирина. - И мы тебя не отпустим, никогда, никогда!
- Никогда! - подтверждает Лева. - Нельзя мириться с ложью о том, что евреи - наше несчастье… А ты вообще еврей только наполовину! Это же клевета! Мы должны бороться за правду!
- Пожалуйста, не надо, - говорит Миша.
- Почему не надо? - спрашивает Ирина.
- Потому что правда… - начинает Миша и обрывает фразу на середине.
- Потому что правда..?
- Потому что правда - это всегда лишь то, во что люди хотят верить, - устало заканчивает Миша.
25
6 апреля 1992 г., 1 час ночи
Ирина, любимая!
Сейчас, когда ты читаешь это письмо, я уже покинул Димитровку. Прости меня, пожалуйста, что я прощаюсь таким образом, душа моя, я должен уйти, когда ты и все другие спят, потому что вы не отпустили бы меня, я это знаю. Но уйти я должен, только так я могу избавить вас от дальнейших подлостей и бед, а себе сохранить жизнь. Не думаю, что я преувеличиваю, однажды в Германии я уже это пережил.
Никто не может быть несчастнее меня оттого, что я вас покинул, особенно теперь, когда я знаю, что ты тоже любишь меня. И это, поверь мне, прощание не навсегда, а лишь на время. Мы увидимся снова!
Написав письмо, я пойду в колхозный гараж - я прошу прощения у Левы - и возьму машину, чтобы поехать на ней в Москву. У меня большой багаж, а автобусы сейчас не ходят.
Пожалуйста, скажи Леве, что я поставлю машину в Москве на стоянке у моста через Москва-реку на Кутузовском проспекте.
Я хочу получить выездную визу, а в американском посольстве - визу на посещение Соединенных Штатов. У меня хватит денег на самолет до Нью-Йорка, я хочу поехать туда, потому что в Бруклине, ты знаешь, живет двоюродная сестра моей матери. В Нью-Йорке я хочу предложить деловым людям мой проект эко-клозета, может быть, мне повезет, и я найду кого-нибудь, кто вложил бы достаточно денег, чтобы мы смогли начать их выпуск. Если все пойдет хорошо, я вскоре начну зарабатывать достаточно много; тогда я вернусь и заберу тебя и Леву, а также твоих родителей, если только они смогут уехать со своей родины. Лева сможет, я не сомневаюсь, но пожилым людям это часто бывает очень трудно сделать. В любом случае я хотел бы потом обеспечивать средствами для жизни твоих родителей, Лева сможет помогать мне в деле, а мы с тобой, душа моя, в Америке поженимся, и у нас будет свой дом.
Обнимаю тебя крепко-крепко и целую тысячу раз. Я каждую секунду думаю о тебе и буду думать до нашей новой встречи, я желаю тебе здоровья, счастья и мира, твой, всем сердцем тебя любящий, всегда преданный
Миша.
26
Да, много очередей я уже видел в Москве, думает Миша в 9 ч. утра во вторник 7 апреля, входя в здание, где расположено Управление виз и регистраций Министерства внутренних дел, но здесь самая большая. Эта очередь начинается на улице и движется, по четыре человека в ряд, по широкой лестнице на четвертый этаж. Там, наверху, как слышал Миша, ему надо пойти налево, слева есть окошки, за которыми служащие рассматривают заявления на выезд от иностранцев и выдают визы. Для этого нужно, естественно, заполнить анкету и точно указать цель поездки. Мише не о чем беспокоиться - в голубой пластиковой папке, купленной еще в ГДР, находятся светокопии его изобретения, чтобы каждый мог убедиться, что он говорит правду.
Он уже был здесь несколько дней назад, но в самом здании еще ни разу, только на улице в огромной очереди. Через несколько часов ожидания любезная девушка дала ему бумажку, на которой стоял номер.
- Ступайте лучше домой, - сказала милая девушка, - а завтра рано утром приходите снова! За один день вы не дойдете до окошка. Может быть, за два дня. Во всяком случае, завтра с вашим номером вы будете стоять намного ближе на лестнице.
- Большое спасибо, - поблагодарил ее Миша и подумал, что номера - это отличная идея. Очередь длинная, подумал он, а ведь нельзя стоять в очереди и днем, и ночью. Ему стало смешно, потому что он вспомнил анекдот о бананах и евреях, который недавно рассказывал Лева. Значит, если евреи в России - избранный народ, то полуевреи таковы хотя бы наполовину, и, возможно, думает Миша, мне удастся пройти в УВИРе в два раза быстрее, чем простым русским. Это полнейший идиотизм, но Мишу эта мысль поддерживает.
Конечно, суровая действительность его отрезвляет. Очевидно, что потребуется много дней, может быть, недели, пока он получит все, что нужно: выездную визу и билет на самолет. Возможно, теперь ему придется спать в зале ожидания Белорусского вокзала. О гостиницах не может быть и речи, пансионов просто не существует, друзей в Москве у него нет, значит, остается только зал ожидания. Там он уже провел минувшую ночь, там тепло и полно людей, у которых, как и у него, нет дома. Рано утром 6 апреля он впервые появился здесь. Он сдал свои три чемодана в камеру хранения, а потом поставил грузовик на стоянку на Кутузовском проспекте у моста через Москва-реку, как обещал в письме Ирине. Старый таксист отвез его даром - даром, какие милые люди эти русские! - обратно на вокзал и сказал, что в зале второго класса милиционеры не так строги, и, если повезет, они могут его не тронуть. Теперь Миша надеется, что ему снова повезет.
Атмосфера и люди в этом зале напомнили ему, много прочитавшему, "На дне" Максима Горького. Зал полон самых разных женщин и мужчин, старых и молодых, есть и дети, у всех усталый вид и поношенная одежда. Люди пристроились на скамьях или на полу, и для него тоже нашлось место. Он так устал, что мгновенно заснул глубоким сном. Утром в вокзальном буфете он получил бумажный стаканчик горячего чая - тоже бесплатно. Так разве они не добрые люди, эти русские! После этого ночевавшие в зале ожидания взяли свои пожитки и отправились по своим делам - одни к поездам, другие - попрошайничать.
Миша тоже рано тронулся в путь. До Министерства внутренних дел он доехал на метро, а там отметил свою бумажку с номером, после чего прогулялся по городу и вернулся к Белорусскому вокзалу.
Зал ожидания полупустой. В уголке на скамейке устроился мальчик лет десяти, он решает кроссворд и что-то напевает про себя. И тут Миша видит, почему этот мальчик сидит здесь: у него только одна целая нога, другая ампутирована до колена, мальчик на костылях. Миша заговаривает с ним, мальчика зовут Тимка, они очень рады, что могут поговорить друг с другом, особенно Миша.
Тимка рассказывает, что с ним произошел несчастный случай, он попал под трамвай, у него отняли правую ногу. Это было полгода назад, но ничего страшного, ему живется неплохо, у него есть папа и мама, они оба просят подаяние и заботятся о нем. Как только культя перестанет так жестоко болеть, Тимка тоже пойдет просить, и, конечно, у него это получится неплохо: такой маленький калека на улице у всех будет вызывать сострадание.
Миша опечален рассказом Тимки. Он идет в буфет и покупает два бутерброда с колбасой, - один для мальчика, другой для себя. Два бутерброда стоят 40 рублей. На одну немецкую марку можно купить 16 бутербродов, а на доллар - целых 25, но для русских это все равно очень дорого, потому что зарплаты у них нищенские. Конечно, здесь один глава семьи не может прокормить домочадцев, все пытаются заработать, но работы нет, и удивительно, как этот народ умудряется не умереть с голоду!
Миша и Тимка сидят рядом и жуют бутерброды; теперь Миша рассказывает о себе. Он одинок и несчастен и рад довериться первому встречному, такому же несчастному. Он рассказывает ребенку, что приехал из Ротбухена. Ротбухен находится около Берлина, Берлин - в Германии, очень далеко отсюда. Он приехал к другу в Димитровку, но теперь ему надо уезжать, он сделал изобретение, с которым он хочет ехать к своей двоюродной тетке, которая живет в Нью-Йорке. Для этого ему нужна выездная виза и въездная виза из России в Соединенные Штаты Америки. Все это и еще многое другое рассказывает Миша маленькому Тимке с ампутированной ногой.
Потом они играют в карты, затем Миша приносит еще два бутерброда из буфета, после чего они выходят на платформу и несколько часов наблюдают, как приходят и отходят поезда.
К вечеру усталость дает о себе знать, и каждый ищет для себя скамейку в зале ожидания, чтобы поспать. Миша видит во сне американскую Статую Свободы, которую он видел как-то раз на фотографии. Статуя Свободы приглашает его пожаловать в Новый Свет и говорит, что, пока он не найдет для себя пристанища, он может ночевать у нее на голове, там хватит места, а с ее короны открывается великолепный вид на Нью-Йорк.
Мише снятся приятные сны, а когда он, наконец, просыпается, зал снова набит людьми - должно быть, он проспал много часов подряд. Люди шумят и веселятся, у кого-то день рождения, они пускают по кругу бутылки самогона. Миша не может отказаться и пьет со всеми за здоровье именинника, плешивого старика. Потом он пьет снова, и ему становится хорошо. Все поют песни, кто-то танцует, и Миша забывает о своем горе. Он поет вместе со всеми, пьет вместе со всеми, многая лета имениннику!
Старуха, сидящая рядом с ним, берет его правую руку и внимательно ее разглядывает.
- Что ты там увидела? - спрашивает Миша.
На старухе поношенное пальто и обтрепанный красный платок. Ее лицо все в морщинах, но оно накрашено - ярко-красные губы и щеки и жирные черные линии в том месте, где когда-то были брови. Под глазами тени, выглядит она гротескно, - такое и Горькому не снилось, думает Миша. Только глаза старухи смотрят молодо.
- Я гляжу на твою руку, - говорит старуха.
- Да, я понимаю, - отвечает Миша. - Но почему?
- Потому что ты мне интересен. Я гадалка, понимаешь? Лучшая в Москве, можешь спросить, кого хочешь, меня зовут Соня, а тебя?
- Миша, - говорит Миша. - Миша Кафанке. Очень любезно с твоей стороны, что ты хочешь погадать по моей руке, но у меня очень мало денег…
- Кто говорит о деньгах? - спрашивает Соня. - Когда я тебе все скажу, ты дашь мне столько, сколько сможешь, а если ты мне совсем ничего не дашь, я тоже не обижусь. Мне самой интересно, какое у тебя будущее. Давай-ка посмотрим…