– Но сын! Она брала у меня деньги, все время пока здесь жила, я точно знаю.
– Опять твои…провалы, бзики! Уже совсем маразм, да? Зачем, – он кричал не сдерживаясь, – зачем ей хреновы твои деньги, если я зарабатываю достаточно! У тебя мания денег, и всегда была, а с возрастом все сильнее… ты боишься, что придется делиться с кем-нибудь.
– Не веришь? Матери не веришь?
– Речь о моей любимой девушке, и я не школьник, сам разберусь. Надоело, ты слышишь?! Прекрати вмешиваться!
– Ладно, сын. Тут еще обстоятельства, приедешь обсудим.
Только новость о муже и сыне Ядранки помогут убедить Стаса, однако говорить об этом по телефону глупо, она и так уже жалела, что не дождалась приезда сына в Москву.
Он все кричал:
– С чего ты решила, что я вообще захочу жить рядом с тобой?! Мы разъедемся! Так и сделаем, ма! Мне – нам с Ядранкой – надоело быть под твоим присмотром.
Стас повесил трубку. Варвара сначала страшно расстроилась, но потом рассудила, что она сама долго заблуждалась на счет девушки, пока не увидела рядом с Ядранкой Милана и ребенка. Не стоит пугаться угроз Стаса, дети всегда так: недовольны, угрожают, что увеличат дистанцию, накажут тебя, лишат своего сиятельного общения. И потом дети, слава Богу, возвращаются. Конечно, Стасу будет тяжело принять коварство Ядранки, конечно, свою боль он будет вымещать на матери, на ком же еще. У него есть подруга Мила, однако мало на нее надежды, Мила такая…ни рыба, ни мясо. Но она, Варвара, не станет тоскливо дожидаться тягостных дней наедине с разочарованным сыном. Сначала устроит хороший ужин для подруг, продумает особенное меню, и в карты можно поиграть. Затем снова попробует найти Марусю. К тому же, возможно, в Таллинне живет человек, который может изменить их со Стасом жизнь.
* * *
Раздражение после разговора с матерью вернуло его к НЕБУ.
В НЕБЕ точно есть музыка. Она на нем записана. Птицы – это ноты на нотном стане дождя и облаков. Мелкий дождь из ровно-серого неба – и стая птиц, кружится посредине. Дождь все сильнее, а птиц становится больше, иногда они зависают, потом кружатся быстрее и быстрее на одном месте. Стас сожалел, что плохо знает музыкальную грамоту, не способен прочитать эту мелодию. Она могла бы подсказать ему как поступить. Но не подсказывала. Ему хотелось обнимать Ядранку. Тело ее для него словно атанор, алхимическая печь превращения из человека почти пожилого в молодого мужчину.
В ресторанчике на берегу моря он наблюдал "фестиваль радуг": одна была вокруг солнца, другая радуга образовала круг посреди НЕБА, над горизонтом тоже был фрагмент большой дуги. Ему казалось, что НЕБО послало ему подарок за внимание, он был растроган и благодарен. Камеры у Стаса в тот день с собой не было.
* * *
Стас вернулся в Москву пасмурным февральским днем, сразу стал действовать: снял трехкомнатную квартиру у Белорусской, пятнадцать минут пешком от дома матери, заплатил за полгода. Ядранка была в Белграде. Стас позвонил ей, переехал и стал ждать, устраивал себе в одной из комнат студию. Варваре он не сказал, где живет, но удивлялся что мать тоже ему не звонит.
Ядранка приехала свежая, красивая, за два месяца они соскучились друг по другу. Много времени стали проводить дома. С друзьями не встречались, к себе не приглашали. Стас понимал, что Ядранке не хочется готовить, и поддержать беседу ей тоже будет тяжело. Если бы Леха позвонил, Стас с удовольствием посидел бы с ним в кафе, но Леха на чьей-то даче в Подмосковье строчил концептуальный текст о потомках староверов как генофонде русской нации.
Стас выбирался на работу пару раз в неделю, иногда выходил пообедать с Ядранкой в ресторан. Когда он целый день был в редакции – подруга отправлялась по магазинам, он видел, что у нее появляются обновки, но они не обсуждали эти покупки.
Стас с Ядранкой вставали поздно, зимний световой день к этому времени уже почти заканчивался. Идти гулять или идти в музей она не хотела, в театре вряд ли могла понять смысл действия, да и Стасу стало лень куда-нибудь выбираться. Они чаще сидели перед телевизором, варили спагетти, пили кофе, потом каждый смотрел в свой компьютер; он просматривал фотографии, она включала "скайп" и уходила разговаривать в дальнюю комнату.
Стас привык работать в лаборатории журнала, проводил там все больше времени. Дома он мог бы заняться классификацией снимков НЕБА, каждый день собирался вернуться к этому, но настроение, подходящее для НЕБА, его не посещало. Стас объяснял это усталостью после японской командировки и обычной зимней ленью. Пробовал покупать хорошие фильмы, но Ядранка в первые же десять минут засыпала, так что ему приходилось смотреть фильм одному, и не с кем было обсудить потом, как он привык обсуждать с Милой.
Ядранка просиживала в "скайпе" часами, даже от любимого сериала вскакивала по сигналу компьютера, болтала до поздней ночи, говорила по-сербски быстро, Стас ничего понять не мог, да и не вслушивался.
Сексом они по-прежнему занимались, а других желаний не возникало. Иногда, и все чаще, ему стало казаться, что он живет один, встречая в постели темпераментную малознакомую женщину. Днем была вялость, он скучал по приготовленной дома еде, тяготило отсутствие впечатлений.
Угнетали грязь и беспорядок в их с Ядранкой жилище. Он пробовал устанавливать "дни уборки", раз в неделю, сам вставал пораньше, убирал часть квартиры, но Ядранка проигнорировала его инициативу. Она сама договорилась с дворничихой, и теперь сердитая тетка с плоским лицом по воскресеньям размывала грязь по всей квартире, выплескивая на пол ведра воды. Вещи продолжали вести себя так, будто у них клаустрофобия; убранные в шкафы и на полки не слишком умелой рукой дворничихи, они быстро находили способ выбраться и равномерно разместиться по открытым поверхностям.
Стас позвонил Миле. Мать ее была дома, она спокойно подозвала дочь, как ни в чем не бывало.
– Все более или менее, главное, мама почти здорова, – ответила Мила на его вежливый вопрос. – Ты куда пропал?
Стас сослался на дальние командировки, предложил увидеться.
– Через полторы недели собираемся по Европе с Надеждой, на ее машине, так что днем занята, готовлюсь. Но вечерами дома, буду доделывать срочную работу. Звони!
Мила рассказала о двух выставках и о книгах, которые понравились. Упомянула клуб документального кино. Ни упрека, ни желания уязвить его. Ему показалось, что жизнь Милы без него стала интереснее. Или у нее тоже кто-то появился? Стас на следующий день купил книгу, и позвонил Миле, чтобы сказать об этом. Спросил, видела ли она Лехин альбом.
– Завтра вечером, – предложила подруга, – у меня встреча на Пушкинской, потом можем увидеться, посидеть где-то.
Мила пришла не одна, с Надеждой. Втроем выпили вина, поужинали, рассказывали анекдоты и много смеялись. Подруги обсуждали маршруты будущей поездки, расспрашивали его про Японию. Стас соскучился по такому общению.
Вернувшись в неухоженное жилье на Белорусской, он чувствовал себя виноватым, словно школьник, прошатавшийся до ночи накануне контрольной. Ядранка не спала, сходу стала скандалить и даже бить посуду – таких выплесков Стас представить себе не мог, наверное, за всю жизнь ни одна женщина не кричала на него так страшно. Ему показалось, что она может ударить, он старался держаться на расстоянии. Стас лег спать на диване в комнате-студии, но посреди ночи все же перелег в постель к Ядранке. Она продолжала плакать, похоже, и вовсе не засыпала.
– Душа моя, – погладил Стас ее волосы. – Ты должна научиться доверять, верить мне. Я люблю тебя, но у меня много друзей, встречи по работе.
– Да, да, – всхлипывала она. – Но знашь, Стас? Я сам трудна.
Конечно, ей очень трудно в чужой стране и в чуждой среде. И неизвестно, сможет ли она привыкнуть, смогут ли оба они привыкнуть к этому. Хотя бывают между ними и хорошие моменты. Вот установится весна окончательно, они будут гулять и, может быть, опять иногда смеяться. Они лежали, тесно обнявшись, ему всегда нравилось чувствовать ее тело, очень гладкую кожу внутри горячую.
– Трудна, – повторила Ядранка.
Наконец до него дошло, что это значит. Его женщина сказала, что она беременна. А он не отвечает.
– Правда?! Яца моя! – он вскочил, – Боже, девушка моя, у нас родится чудный ребенок! – Стас схватил ее на руки, она вскрикивала и смеялась, притворно пугалась и обнимала его.
12
За два месяца работы проводницей Лариса привыкла: двое суток в поездке, потом двое суток дома. Когда Лариса уезжала, Виллика брала к себе Ане.
Мытье полов и туалетов, подметание, уборка белья, каждодневные обязанности как послушание в монастыре. Вагон представлялся Ларисе передвижной кельей, где внутри жесткого ритма работы она чувствовала себя свободной, учась в однообразии открывать новое. Проводник поезда сопровождает людей из одного мира в другой, как кролик у Льюиса Кэрролла, и проводник ведь тоже, как и вечно спешащий кролик, – в перчатках. Лариса чувствовала себя помощником и внимательным свидетелем, каждый человек словно помещался в рамку, неповторимость его жизни внутри бесконечного повтора маршрута становилась очевидной. Это была ее золотая жила, настоящий клад.
По ночам в поезде, а затем дома, она записывала разговоры людей, свои наблюдения за семьями, компаниями, одинокими пассажирами. Собирала материал для книги и не торопилась, понимая, что записей будет много, придется отбирать тщательно. Не было определенной концепции; ей казалось, жизнь сама выстраивает план книги.
Дни в Таллинне, между дежурствами, тоже были заполнены хлопотами: ремонт в старой квартире завершился, в новой продолжался. У Ларисы появился план благотворительного проекта, в этом ей помогал Курбатов. Свободного времени оставалось мало, и она стала ярче чувствовать простые удовольствия – теннис, хорошее вино, визиты в парикмахерскую, обеды с друзьями.
Витал считал, что она испугалась денег.
– Но я же не отринула их. Надеюсь, книга получится, не помню, чтобы кто-то до меня написал о людях в реальном поезде. В этом можно найти много символов, как ты думаешь?
Было четыре часа дня, они пили шампанское, Ларисе нравилось за обедом выпивать пару бокалов.
– Мне кажется, что в своем дурацком поезде, Лариска, ты увиливаешь от новых обязанностей.
– Есть Виктор, он всем занимается.
– И Ольга, которая полетит к Мартину в Дубровник, чтобы плавать с ним по Адриатике. Сидеть в припортовых кафе, любоваться закатами, кутаясь в шелка…
– Они будут плавать вместе с Томасом!
– Ничего не меняет.
– Почему, собственно, я должна быть несчастна оттого, что Ольге, да и Мартину – будет хорошо там во время круиза? Они оказались похожи.
– Похожи? Ты бредишь, Ларик.
– Знаешь, чем похожи? Мы с тобой придумываем словесные формулы, потом пытаемся жить по ним. И когда что-то не клеится, нам надо вывести очередную формулу, чтобы страдать уже в соответствии с ней. Наши проекции на мир должны в мозгу пройти сквозь словесный фильтр, выстроиться в предложения и абзацы. А Ольга с Мартином…
– Ни думают ни фига…не соображают.
– Умеют жить, не вслушиваясь на каждом шагу в оживленную мозговую дискуссию. Мы же пугаем себя заранее… боимся ошибок, потому что не умеем прощать себя. Ольга приняла изначально, что мир – это дружественная среда. И мир для нее становится простым и веселым.
– Мир весело отдает ей твои бабки.
Лариса рассмеялась.
– Там, знаешь ли, на всех хватит.
Она взяла корочки со счетом и вложила туда кредитку. Витал в последнее время перестал предпринимать попытки платить по счетам в ресторанах.
– Издеваешься? Когда я предлагал издавать журнал или построить теннисный клуб, ты отказалась. Но спокойно смотришь на то, что Ольга ведет образ жизни, который должна…можешь вести ты.
– Штампы у тебя в голове, Витал. Готовые картинки: как именно должен вести себя человек с большими деньгами. Знаешь, почему так? Иллюзия, что журналисты могут морочить голову читателю или телезрителю, а сами при этом останутся свободными от той же ерунды, которую производят для обывателя. В конце концов оказывается, что они сами состоят из этой ерунды – и из ничего больше.
Ларисе показалось, что Витал сердится, нервно крутит пустой бокал из-под шампанского, внимательно заглядывая в него.
– Настоящая роскошь, чтобы решала я, а не деньги, – сказала она. – Это круче, по-моему.
– Не знаю, насколько круче, но глупее. Придумала искусственную модель: "захочу – и стану кочегаром". Миллионер спускается обратно в трущобы! И потом, даже по твоей теории… собирая материал в поезде, ты не проживаешь эти встречи, а коллекционируешь, будто складываешь в мешок что-то полезное для будущего. Как картошку на зиму.
– Меня это успокаивает.
Успокаивало, что можно вернуться домой, устроиться в кабинете с чашкой чая и закончить записи о последнем дежурстве.
Темы исповедей пассажиров можно было более-менее четко разделить по поколениям. Однажды ей встретился старый человек, лет под девяносто, он рассказывал как участвовал в трех войнах. Люди того поколения несли свидетельство о войне и о репрессиях.
Пассажиры пятьдесят-семьдесят лет, если говорили о трудностях, то это были трудности неразберихи времени СССР и постсоветского периода. Нас соединили насильно, говорили одни, и не собирались это прощать. Нас разъединили нелепо, говорили другие, и собирались оставаться с этой обидой до конца своих дней. Русский язык, эстонский язык, культура, образование, визы, жесткость властей с обеих сторон. Сами претензии и их трактовка зависели от национальности, характера и успешности человека. Зеркальные экстремумы: вы – оккупанты; а вы – фашисты. И те и другие были правы.
Молодые о политике говорили редко. Встречались и среди них люди, увлеченные борьбой за права с той или с этой стороны, но чаще молодые просто жили.
Однажды во время дежурства Лариса познакомилась с учителем русского языка по фамилии Иванов, он возвращался из поездки в Москву со своими учениками. Учитель был бодрым человеком средних лет, изъяснялся на хорошем эстонском, рассказывал, что в гимназии маленького города Тартусского уезда, где он преподает, дети снова стали выбирать русский язык как второй иностранный. Ларисе очень понравился этот оптимистичный пассажир среди многих обиженных и жалующихся.
Витал после ресторана пошел ее провожать.
– Что думает о твоем трудовом подвиге дочь?
– Ее пьеса сначала будет идти в Англии, потом в Москве …ты прочитал?
– Нет еще.
– Прочти, – Лариса подумала о себе отстраненно, что становится безапелляционной, наверняка Виталу стало труднее с ней общаться. Поэтому Русе не до меня, впрочем, как всегда. А вот Мартин сказал про мою книгу: отличная идея.
– И пригласил Ольгу путешествовать вместе.
– Что тут такого?
– Ничего, один богатый мужик на яхте.
– Видишь, ты придумал сценарий, которым хочешь меня напугать.
– А ты типа не боишься.
– Сейчас кажется, что не боюсь. У меня есть жизненный план.
– Ты могла все это устроить себе и без наследства.
Прощаясь с Виталом, Лариса подумала, что в последнее время они только и разговаривают, что о деньгах. "Может быть, мы еще поработаем вместе", почему-то решила она.
* * *
Варвара возвращалась из поездки по Норвегии и Швеции – через Таллинн, она чувствовала себя так хорошо, будто ей удалось переродиться.
Поездке предшествовала катастрофа. Когда Стас снял где-то квартиру и перестал общаться, Варвара страдала, но терпеливо ждала. Загрузила себя работой, стала ходить в бассейн. "Одиночество", – крутилось перед ней страшное слово. "Не бывает одиночества, – упрямилась Варвара, – всегда можно выбрать из своего ближнего круга, или даже неближнего, – двоих-троих, давать им больше тепла… небольшие усилия приходят благодарностью и вниманием этих людей, потом других, вокруг будет столько друзей, сколько захочешь".
Наконец, она дождалась звонка сына, его счастливого голоса. Стас сказал, что Ядранка беременна, и они придут на воскресный обед. Долгожданное предложение общения, счастливое воссоединение семьи! Это совершенно не приемлемо. Варвара и рада была бы поверить в беременность Ядранки, уговаривала себя принять новость, но у нее не получалось. После нескольких ночей, воображаемых разговоров со Стасом, мать позвонила ему и сказала, что просит его зайти для разговора один на один. Сослалась на легкую простуду и объяснила, что с беременной женщиной пока общаться не рискует.
Надо было сказать Стасу, что его обманывают, Варвара была в этом убеждена. Но когда он вошел, мать увидела – сказать ему правду сейчас все равно что убить.
– Не вижу, чтобы ты радовалась, – заметил сын.
– Помнишь те истории с деньгами?
Она увидела в его глазах страх, но если сейчас отступить, промолчать, он может быть в будущем очень несчастен.
– Ты подозревала не только ее, но и Марусю тоже. Если все у тебя виноваты, значит, ты ошибаешься.
– На сей раз знаю точно.
– Мы уже говорили об этом. Кажется, зря пришел. Спасибо, мама!
Он стал одеваться. Бегство сына – это не то, чего хотела Варвара.
– Ладно, не буду. Обещаю. Только не уходи. Давай поужинаем, пожалуйста.
Он подумал и вернулся на кухню.
– Расскажи, когда родится мой внук.
– Срок слишком ранний…
– А узи? Мальчик или девочка?
– Мама, еще рано слишком!
– Так может, вообще ничего нет?
– О Боже! Что я, со справкой должен был к тебе прийти?
– Но обычно женщины говорят о беременности, когда им все ясно, сколько недель и когда родится.
– Значит, ей ясно. Но я не догадался спросить. Что мы с тобой препираемся? Я думал обрадовать тебя.
Стасу не хотелось ссориться и на недели уходить в молчание. Во-первых, без общения с матерью все же грустно. Во-вторых, за последние дни он понял, что должен заботиться обо всех, о матери тоже.
Варвара скучно пожала плечом:
– Надеюсь, все подтвердится. Моя знакомая в такой ситуации посоветовала сыну купить в аптеке два теста на беременность, чтобы он принес их своей подруге и попросил сделать это при нем, в смысле тут же.
Он не верил своим ушам – чтобы говорила его мать!
– Не понимаю, за что ты внезапно возненавидела Ядранку. А значит меня, мы ведь сейчас одно целое, – с этими словами Стас покинул ее квартиру.
В путешествии Варвара прозрела. Пора стать разумной фаталисткой: дает судьба внука от этой девушки Ядранки, благодари, принимай и воспитывай. Зачем мучить себя и близких? Никаким обстоятельствам она не позволит разрушить свою священную связь с сыном. Да, у Ядранки есть сын Душан от первого брака, наверное, она уже все рассказала Стасу. И ничего в этом нет плохого, только хорошее: значит, у будущего маленького внука уже есть старший брат, малыш сразу заговорит на двух языках. Может, у Стаса тоже есть сын в Таллинне, тогда вовсе получится интернациональная команда. Я стану счастливой бабушкой.
Что касается поступков Ядранки, которые кажутся неприемлемыми, то возможно это недопонимание какое-то, разница в воспитании или темпераменте. И вдруг я с деньгами все-таки сама ошиблась?