Вдоль стен старой викторианской кухни тянулись деревянные прилавки, в углу стояла щербатая каменная раковина. Прутья зарешеченных окон обвивал плющ, отчего освещение было мягким и зеленоватым.
– Представляю здесь кухарку и судомоек, – сказала Хелен.
– Ага, правда?
– И квартального, который на обходе заскочил выпить чашечку чая.
– "Никаких ухажеров", – улыбнулась Джулия. – Присаживайтесь, Хелен.
Она уже достала сэндвичи в пакете из вощеной бумаги и термос с чаем, какими пользуются ночные сторожа. Придвинула стулья, но с сомнением посмотрела на пыльные сиденья и приличное пальто Хелен.
– Можно подстелить бумагу, если хотите.
– Ничего, обойдусь, – сказала Хелен.
– Точно? Ну смотрите, ловлю на слове. Я не Кей.
– То есть?
– Не буду подстилать свое пальто и все такое, словно Уолтер Рэли.
Сегодня Кей упомянули впервые. Хелен промолчала. Да уж, Кей бы всполошилась, подумала она, интуитивно угадывая, что для Джулии подобные хлопоты из-за пыли – сплошная морока. Хелен еще острее осознала странность ситуации: она приняла любовь и внимание, которыми сначала воспользовалась, а потом отвергла Джулия...
Та развернула сэндвичи и выдернула пробку из пустившего пар термоса – он был укутан в пуловер, чтобы не остыл. Из серванта Джулия взяла две изящные чашки, плеснула в них на донышко чаю, погоняла его, согревая фарфор, затем опорожнила и вновь наполнила чашки.
В сладком чае было очень много сливок. Вероятно, Джулия вбухала весь свой рацион. Чувствуя себя неловко, Хелен сделала глоток и прикрыла глаза. Когда Джулия предложила сэндвич, она сказала:
– Я должна отдать вам деньги или как-то рассчитаться за угощение.
– Перестаньте.
– У меня есть талон на...
– Господи ты боже мой! Что с нами делает война! Ладно, как-нибудь угостите выпивкой, если уж вам так неймется.
Они принялись за еду. Хлеб был грубого помола, но мясо сладкое и очень нежное, с каким-то крепким, отчетливым привкусом. Чуть погодя Хелен догадалась, что это чеснок. В ресторанах она ела блюда с чесноком, но сама с ним ничего не готовила. Чеснок куплен в лавочке на Фрит-стрит в Сохо, за едой рассказывала Джулия. Еще у нее есть макароны, оливковое масло и засохший пармезан. Родственница из Америки присылает посылки с продуктами.
– В Чикаго итальянской еды больше, чем в самой Италии, – с набитым ртом говорила Джулия. – Джойс присылает оливки и черный уксус.
– Везет же вам! – сказала Хелен.
– Пожалуй. У вас за границей никого, кто бы так поддерживал?
– Ой, нет. У меня вся семья в Уэртинге, где я выросла.
– Вы из Уэртинга? – удивилась Джулия. – Я не знала. Хотя, если вдуматься, должны же вы были где-то расти... У нас есть дом близ Аранделя, иногда мы плавали в Уэртинг. Раз я объелась улиток – а может, глазурованных яблок или чего-то еще – и заблевала весь причал. Ну и как там рослось?
– Нормально, – ответила Хелен. – Моя семья... совсем обычная. Вы не знали? Не такая... как семья Кей. – Не как твоя, имела в виду Хелен. – Отец – оптик. И брат делает линзы для ВВС. Наш дом... – она огляделась, – совсем не похож на этот, ничего общего.
Вероятно, Джулия заметила ее смущение и тихо сказала:
– Теперь это уже совсем не важно, правда? В нынешние-то времена. Когда все одеты как пугала и разговаривают, точно американцы или уборщицы. "Вот твоя жрачка, голуба", – на днях сказала мне официантка в кафе, хотя, могу поклясться, училась в Роудине.
– Наверное, так людям легче, – улыбнулась Хелен. – Своего рода униформа.
Джулия сморщилась.
– Мне противна эта страсть к униформе. Мундиры, нарукавные повязки, кокарды. Я-то думала, мы как раз против всей этой военщины, что родом из Германии. – Она прихлебнула чай и слегка зевнула. – Может, я слишком серьезно все воспринимаю. – Через край чашки Джулия взглянула на Хелен. – Надо, как вы. Приноровиться, и вперед.
Хелен удивило, что у Джулии сложилось о ней хоть какое-то мнение, даже столь невысокое.
– Значит, вот такой я кажусь? – спросила она. – Я себя ощущаю иначе. "Приноровиться". Не знаю, понимаю ли я, что под этим подразумевается.
– Ну, вы производите впечатление человека вдумчивого и вполне уравновешенного. Вот что я имела в виду. Говорите мало, и кажется, что к вашим словам стоит прислушаться. Ведь это редкое свойство.
– Простая уловка, – беспечно сказала Хелен. – Молчишь и выглядишь невероятно глубокой. А сама в это время думаешь... ну, не знаю... что лифчик жмет, или там, хочется ли тебе в туалет.
– Так, по-моему, это и есть отличное умение приноровиться! Думать о себе, а не о том, какое впечатление производишь на других. И все эти... – Джулия замялась, – ну, пресловутые дела на букву "л". Понимаете, о чем я... Похоже, вы так хладнокровно с этим управляетесь.
Хелен смотрела в чашку и не отвечала.
– Ужасно бестактно с моей стороны, – тихо сказала Джулия. – Простите.
– Ничего, все нормально, – поспешно сказала Хелен, подняв взгляд. – Просто я не очень привыкла говорить на эту тему. И еще, знаете, я никогда не думала об этом как о делах. Просто так само сложилось. Сказать по правде, в юности я вообще о том не думала. Ну если и случалось, то в обычной манере: мол, это удел старых дев-училок и заумных девиц...
– В Уэртинге у вас никого не было?
– Нет, там были мужчины, – Хелен засмеялась. – Звучит так, словно я девушка по вызову, да? По правде, был лишь один мальчик. Я и в Лондон переехала, чтоб быть ближе к нему, но у нас ничего не вышло. А потом я встретила Кей.
– Да-да. – Джулия вновь прихлебнула чай. – А потом вы встретили Кей. Да еще в столь невероятно романтичных обстоятельствах.
Хелен пыталась понять ее тон и выражение лица.
– Романтичным это не выглядело, – смущенно сказала она. – Кей довольно обаятельная, правда? По крайней мере, на мой взгляд. Таких людей я еще не встречала. К тому времени я прожила в Лондоне меньше полугода. Она так... суетилась из-за меня. И так твердо знала, чего хочет. Это невероятно волновало. Так или иначе, устоять было трудно. Это вовсе не показалось странным, как, наверное, должно бы... И потом, в то время столько всего невозможного стало обычным. – Она чуть вздрогнула, вспомнив ночь, когда они с Кей встретились. – По-моему, среди происходящих невероятностей моя жизнь с Кей выглядит весьма скромно.
Хелен вдруг поняла, что говорит почти извиняющимся тоном, ибо все-таки не может избавиться от внутренней неловкости и сознает, что сама-то Джулия легко противостояла всей неотразимости Кей, которую она тут расписывает. Хотелось заступиться за Кей и в то же время повериться Джулии, ну вроде как женщина женщине. Еще ни с кем она так не говорила. Переехав к Кей, она разошлась со своими друзьями или прятала ее от них. Подруги Кей все были вроде Микки – то есть такие, как она сама. Хотелось спросить, как все было у Джулии. Не возникала ли виноватая мысль, на которой иногда она себя ловила: беспрестанная суета Кей, некогда столь привлекательная и возбуждающая, вместе с тем несколько обременительна; не казалось ли, что Кей творит из тебя какую-то нелепую героиню, а ее страсть так велика, что порой кажется нереальной, и соответствовать ей абсолютно невозможно...
Ничего этого Хелен не спросила. Снова уткнулась взглядом в чашку и молчала.
– А что будет, когда война закончится? – спросила Джулия. – Когда все придет в норму?
Прячась за бесшабашностью, Хелен качнула головой:
– Что толку загадывать? – Это был универсальный ответ на любой вопрос. – Может, завтра нас разнесет в куски. А пока... Я вовсе не собираюсь это афишировать. Например, и мысли не было рассказать матери! Да и зачем? Это касается меня и Кей. Мы обе взрослые женщины. Кому от этого плохо?
Секунду Джулия ее разглядывала, затем подлила чаю из фляги и сказала:
– Вы таки приноровились. – В голосе слышался легкий сарказм.
Хелен вновь смутилась и подумала: "Я чересчур разболталась и надоела ей. Я нравилась больше, когда молчала и казалась глубокой..."
Они сидели молча, потом Джулия поежилась и растерла руки.
– Да уж, ничего себе развлекла вас, а? В подвале разрушенного дома устроила допрос с пристрастием! Прямо какой-то ланч в гестапо!
Хелен рассмеялась, ее смущение растаяло.
– Да нет, все хорошо.
– Точно? Что ж... Могу провести по всему дому, если хотите.
– Да, конечно.
Прикончили сэндвичи, допили чай; Джулия убрала термос и пакет, сполоснула чашки. Они поднялись наверх и, минуя дверь в гостиную со смежной комнатой, полутемной лестницей поднялись на второй этаж.
Шли тихо, иногда шепотом переговаривались о какой-нибудь разбитой вещи, но больше молчали. Здесь комнаты выглядели еще унылее, чем внизу. В спальнях стояли кровати и шкафы, отсыревшие из-за разбитых окон, в гардеробах висела старая, изъеденная молью и покрывшаяся плесенью одежда. Местами обвалился потолок. Валялись порванные книги, разбитые безделушки. В ванной висело странно слепое зеркало: расколовшееся стекло сотней серебристых осколков усыпало раковину.
Они поднялись в мансарду и услышали непонятный шум: словно кто-то зашебаршил и драпанул.
– Голуби или мыши, – обернувшись, тихо сказала Джулия. – Не боитесь?
– Не крысы? – испуганно спросила Хелен.
– Нет-нет. Во всяком случае, я их не видела.
Джулия открыла дверь. Звук переменился, став похожим на хлопки в ладоши. Заглянув через плечо Джулии, Хелен увидела взлетевшую птицу, которая, словно по волшебству, исчезла. В покатом потолке была дыра, прожженная зажигалкой. Свалившись на перину, бомба прожгла в ней воронку, отчего постель стала похожей на изъязвленную ногу. До сих пор ощущалась острая вонь горелых сырых перьев.
Здесь жила экономка или горничная. На прикроватной тумбочке стояла рамка с фотографией девочки. На полу валялась узкая кожаная перчатка, сильно обгрызенная мышами.
Хелен ее подняла и постаралась разгладить. Затем аккуратно положила рядом с фотографией. Секунду постояла, сквозь дыру глядя на низкое стальное небо. Затем они с Джулией подошли к окну и посмотрели на задний двор.
И здесь все было в руинах: развороченная брусчатка, излохмаченные кусты, обломки столбика от солнечных часов, выдернутого взрывом.
– Грустное зрелище, – тихо сказала Джулия. – Взгляните на фигу.
– Да, столько плодов.
Дерево свесило перебитые ветви, землю под ним густо устилали гниющие фиги, не собранные с прошлого лета.
Хелен достала сигареты, Джулия придвинулась и одну взяла. Они курили, чуть касаясь друг друга плечами; когда Джулия подносила сигарету к губам, рукав ее куртки чиркал по пальто Хелен. На руке Джулии еще виднелись ссадины, и Хелен вспомнила, как неделю назад непринужденно их коснулась. Тогда они стояли рядом, просто стояли, вот как сейчас. Вроде ничего не изменилось. Но теперь невозможно представить, чтобы она так беззаботно дотронулась до Джулии.
Эта мысль будоражила и пугала. Они поговорили о домах, примыкавших к Брайанстон-Сквер, Джулия показала, в каких она побывала, рассказала, что в них увидела. Однако внимание Хелен было приковано не столько к рассказу, сколько к шороху ткани, когда Джулия задевала ее рукавом; наконец стало казаться, что кожа на руке дыбится, словно Джулия своей близостью притягивает ее к себе...
Хелен вздрогнула и отошла от окна, сделав вид, что хочет загасить почти догоревшую сигарету. Она огляделась в поисках пепельницы.
– Бросьте на пол и растопчите, – сказала Джулия.
– Неудобно.
– Хуже не будет.
– Я понимаю, но...
Хелен раздавила окурок в камине и так же поступила с окурком Джулии. Не желая мусорить в пустом очаге, она помахала рукой, остужая окурки, и спрятала их в сигаретную пачку.
Заметив ошарашенный взгляд Джулии, Хелен сказала:
– Вдруг хозяева вернутся? Им будет неприятно, что чужие люди здесь ходили и разглядывали их вещи.
– Вам не кажется, что чуть больше их обеспокоят дождь, разбитые окна и бомба в кровати?
– Дождь, бомбы, окна – не живые. Они безлики, не то что люди... Считаете меня глупой?
Не сводя с Хелен взгляда, Джулия покачала головой.
– Наоборот. – Она улыбнулась, но голос был грустный. – Думаю, что вы... ужасно милая.
Секунду они смотрели друг на друга, потом Хелен опустила глаза. Она спрятала пачку и отошла к прожженному матрасу. Комната вдруг показалась тесной; здесь, в мансарде промозглого тихого дома Хелен остро ощутила, насколько они с Джулией теплые, живые и целые по сравнению с царившим разрушением. Руки вновь покрылись мурашками. Сердце билось в горле, груди, кончиках пальцев...
– Мне надо вернуться на работу, – не оборачиваясь, сказала Хелен.
Джулия рассмеялась:
– Теперь вы просто невозможно милая. – В голосе по-прежнему слышалась какая-то печаль, – Ладно, идемте вниз.
Они вышли на площадку и стали спускаться по лестнице. Обе шли так тихо, что услышали, как где-то внизу хлопнула дверь. Они остановились. Сердце Хелен почему-то не заскакало, но засбоило.
– Что это? – прошептала она, испуганно вцепившись в перила.
– Не знаю, – нахмурилась Джулия, но лицо ее прояснилось, когда снизу донесся беззаботный мужской голос:
– Джулия! Ты там?
– Это отец! – Джулия перегнулась через перила и радостно крикнула в лестничный проем: – Я здесь, пап! Наверху! – Она повернулась к Хелен и, стиснув ее пальцы, сказала: – Пошли знакомиться.
Джулия побежала по ступенькам. Хелен спускалась медленно. Когда она появилась в прихожей, Джулия отряхивала пыль с отцовских плеч и волос.
– Папахен, ты весь измазался! – смеялась она.
– Разве?
– А то! Хелен, посмотрите, в каком виде мой отец. Он рыл ходы в угольных погребах... Папа, это моя приятельница мисс Хелен Джинивер. Не суй свою грязную лапу! Знаешь, она считает нас семейством золотарей.
Мистер Стэндинг улыбнулся. Он был в грязной синей спецовке; на груди замызганные орденские планки, в руке мятая кепка. Приглаживая взъерошенные Джулией волосы, мистер Стэндинг сказал:
– Здравствуйте, мисс Джинивер. Боюсь, Джулия права насчет моей руки. Решили совершить экскурсию?
– Да.
– Странная у нас работа, правда? Сплошная пыль. Не то что в прошлую войну – тогда была сплошная грязь. Задумываешься, что же будет в следующий раз? Наверное, пепел... Конечно, хотелось бы строить новые дома, а не копошиться в старых развалинах. Но все ж таки дело. И Джулии некогда колобродить. – Он подмигнул. Из-под нависших век смотрели темные, как у дочери, глаза. Седые волосы от пыли потемнели, на лбу и висках налипла грязь, а может, это веснушки – не разглядишь. Взгляд его привычно обегал фигуру Хелен. – Рад, что вы проявили интерес. Может, останетесь и поможете?
– Не ерунди, пап, – сказала Джулия. – У Хелен уже есть чрезвычайно важная работа. Она служит в управлении по выплате пособий.
– Вот как? – Мистер Стэндинг взглянул на Хелен внимательнее. – У лорда Стэнли?
– Нет, я в районном отделении, – сказала Хелен.
– Ах так. Жаль. Мы с лордом Стэнли давнишние друзья.
Поболтав еще пару минут, мистер Стэндинг сказал:
– Что ж, отлично. Пойду в подвал, нужно взглянуть на чертежи. Прошу прощения, мисс... э-э...
Направляясь к лестнице, он вышел из тени, и Хелен разглядела его лицо: то, что она приняла за грязь или веснушки, было рубцами от давнишних ожогов.
– Правда, он милый? – сказала Джулия, когда отец ушел. – Только ужасный баламут. – Она открыла дверь, и они вышли на крыльцо. Джулия поежилась. – Похоже, дождь собирается. Вам надо торопиться. Дорогу найдете? Я бы вас проводила, но... Ой, погодите!
Внезапно она взяла Хелен за плечо, и та испугалась, решив, что Джулия собирается ее поцеловать, обнять или что-то в этом роде. Оказалось, она хотела лишь отряхнуть ее рукав.
– Ну вот, – улыбнулась Джулия. – Повернитесь-ка, я посмотрю сзади. Ага, вот тут еще чуть-чуть. Теперь другим боком. Какая вы послушная! Нельзя давать мисс Чисхолм никаких поводов к недовольству. – Она приподняла бровь. – А заодно и Кей... Вот так. Прекрасно.
Они распрощались.
– Как-нибудь заходите в обеденный перерыв! – вслед крикнула Джулия. – Я буду здесь еще две недели. Сходим в пивную. Поставите мне выпивку!
Хелен обещала зайти.
Она двинулась шагом, но, когда дверь закрылась, глянула на часы и побежала. На месте была в одну минуту третьего.
– Первый посетитель уже ждет, мисс Джинивер, – сказала мисс Чисхолм, скосившись на стенные часы.
Хелен даже не успела заскочить в туалет и причесаться.
Часа полтора она трудилась без продыху. Нынешняя работа утомляла. Последнее время к ним обращались люди, каких она привыкла видеть три года назад, когда накатил первый огромный вал войны. Некоторые приходили, едва выбравшись из-под развалин своего дома, грязные, в порезах и бинтах. Сидевшая напротив женщина плакала и говорила, что ее разбомбило уже в третий раз.
– Дело-то не в доме, переезды замучили, – жаловалась она. – Чувствую себя гнилушкой, мисс. Как все это началось, не могу спать. У сынишки слабое здоровье. Муж в Бирме, я совсем одна.
– Ужасно тяжело, – вздохнула Хелен.
Она дала женщине форму и терпеливо показала, как заполнять. Женщина смотрела и не понимала.
– Вот это все?
– К сожалению, да.
– Да мне бы просто маленько денег...
– Извините, я не могу дать вам денег. Понимаете, процедура довольно долгая. Прежде чем выдать аванс, мы должны направить оценщика, который определит ущерб. Кто-нибудь из нашего департамента осмотрит ваш старый дом и представит отчет. Я постараюсь прислать к вам сотрудников как можно скорее, но из-за этих налетов...
Женщина уставилась на листы бумаги в своей руке.
– Точно как гнилушка, – повторила она и провела рукой по глазам. – Ну просто гнилушка.
Секунду Хелен на нее смотрела, потом забрала форму. Сама ее заполнила, проставив число месяцем раньше; в графу, где требовалось указать дату осмотра и регистрационный номер отчета оценщика, вписала какие-то правдоподобные, но слегка неразборчивые цифры. Прикрепила к бумагам записку с пометкой "срочно" и положила в лоток с маркировкой "Одобрено", готовый к отправке на первый этаж к мисс Стедман.
Для следующего и других посетителей ничего подобного она не делала. Просто ее поразило, что женщина сравнивает себя с гнилушкой. В первую военную волну она пыталась помочь каждому и порой давала деньги из своего кошелька. Но война притупляет чуткость. Вначале воображаешь себя этакой героиней, печально думала Хелен, а заканчиваешь тем, что думаешь лишь о себе.