Он подошел вплотную и уставился на Берла, положив ему на плечо руку со знакомой татуировкой ERST на запястье.
- Но эта характерность порождает для меня некоторую трудность, помимо понятного отвращения. С одной стороны, вы ведете себя, как человек, за спиной у которого стоит мощная организация. С другой, вы вполне можете оказаться самым обыкновенным проходимцем-одиночкой. Чем продиктована ваша наглость: национальными особенностями или реальной силой? Или и тем, и другим вместе?
Банкир еще некоторое время сверлил Берла пристальным взглядом блеклых голубоватых глаз. Затем он удовлетворенно вздохнул и выпрямился.
- Отто, конечно, прекрасный специалист, но четыре глаза всегда лучше двух, правда, Отто? Допустим, после вашей… ээ-э… беседы Отто придет к выводу, что вы - обычный проходимец. Но где гарантия, что это действительно так? Возможно, вы так удачно притворяетесь?.. А мне в силу некоторых причин очень желательно знать, с кем именно приходится сражаться. Вы понимаете затруднение, в котором я находился? - прошедшее время последнего глагола Шульц подчеркнул с особенным чувством.
Он довольно потер руки.
- Ну вот, собственно, и все. Теперь я могу со спокойным сердцем ехать в аэропорт. Отто, когда закончите, приезжайте с подробным отчетом. Не торопитесь, это вполне может занять несколько дней. Клара, проводите меня, будьте любезны.
Шульц двинулся к лестнице.
- Я так понимаю, что ваши сомнения разрешены? - спросил его Берл вдогонку.
Банкир обернулся.
- Правильно понимаете. Сейчас уже не сомневаюсь. Вы весьма квалифицированный профессионал, господин Псевдолипс. Я, безусловно, ошибся, приняв вас за случайную дешевку, когда вы заявились ко мне в Цюрихе с этим слитком тридцать восьмого года. Приятной вам беседы с Отто.
- Сорок четвертого, - тихо поправил его Берл, сам не зная, зачем.
К его удивлению, эти два слова произвели на Шульца поистине магическое действие. Банкир застыл, как громом пораженный, уже поставив ногу на нижнюю ступеньку лестницы, и простоял так некоторое время, согнувшись и тяжело дыша, как от внезапного удара в живот.
- Так, - наконец сказал Шульц, разгибаясь и снимая ногу со ступеньки. - Девушки, Отто, идите наверх, попейте там кофейку. Мне нужно поговорить с молодым человеком с глазу на глаз. Надеюсь, он хорошо привязан?
Оставшись наедине с Берлом, он принялся ходить из угла в угол, что-то бормоча себе под нос и ударяя кулаком в ладонь.
- Все-таки докопались, черт бы вас побрал… - от прежнего доброжелательного спокойствия Шульца не осталось и следа. Лицо его было искажено откровенной ненавистью. Берл с изумлением наблюдал за этой метаморфозой. - Подумаешь, зубное золото… Чем оно отличается от любой другой переплавки? Чушь какая-то…
Он резко остановился перед Берлом.
- Я куплю у тебя слиток. За стократную цену. Двадцать миллионов. Подумай… только думай быстрее, больше не предложу. Ну? Жизнь и двадцать миллионов! Все равно ведь Отто выбьет из тебя… но тогда уже бесплатно, вернее, за боль, страшную боль… за смерть! Ну?!
Тяжело дыша, он смотрел на Берла и ждал ответа. Если бы знать, отчего он так испугался… "Им действительно есть что скрывать", - сказал Мудрец в последнем телефонном разговоре. Но что? Какая разница между тридцать восьмым и сорок четвертым годом?.. Погоди, погоди… что он там бормотал себе под нос про зубное золото? Зубное!.. Догадка зажглась у него в голове, как мощный прожектор, разом осветив все вокруг, ударив отраженными лучами в ненавидящие глаза Шульца напротив. Это было золото, переплавленное из вставных зубов, из обручальных колец, сережек и нашейных цепочек! Зубное золото людей, умерщвленных газом на конвейерах смерти Аушвица и Треблинки, Хелмно и Собибора, замученных в мясорубках Дахау и Маутхаузена, Бухенвальда и Терезиенштадта! Золото, извлеченное из пирамид человеческого пепла методом просеивания.
- Ты не знал… - прошептал Шульц. - Не знал… снова взял меня на пушку, а? Впрочем, какая разница… Ты не знал, зато твои боссы знали. Теперь, небось, заварите кашу в своих паршивых газетенках? Побежите, высунув язык, жаловаться в свои вонючие суды, звонить по всему миру, выколачивать новые миллиарды из наших подвалов? Ненавижу… будьте прокляты… давишь вас, давишь, а вы все ползете, как клопы, клопы, поганые, мерзкие клопы!
Последние слова он уже кричал, брызгая слюной и тыча Берла в грудь указательным пальцем. Сверху по лестнице бежали на крик Отто и обе девицы. Берл улыбнулся. Вот она, желанная суматоха. Жаль только, лично ему она уже ничем не поможет…
- Отто! - Шульц буквально задыхался от ярости. - Отто! Я хочу, чтобы он жил у тебя долго, очень долго… и чтобы до самой смерти помнил каждую секунду в отдельности. Понял? Если ты дашь ему умереть быстро, то я тебя… я тебя…
Он резко повернулся и бросился вверх по лестнице. Клара и Фанни остолбенело смотрели ему вслед. Скорее всего, они впервые видели своего босса в таком состоянии.
- Какой-то он у вас нервный, девочки, - пожаловался Берл. - Совсем не бережете начальника.
Но девушки даже не посмотрели в его сторону. Теперь все их внимание было приковано к Отто. Настал его час; долговязый садист выглядел преисполненным жреческой важности. Он медленно обошел вокруг стула, на котором сидел Берл, и встал перед ним в задумчивой позе, уперев руку в подбородок, подобно скульптору, пытающемуся разглядеть контуры великого творения в бесформенной глыбе мрамора.
- Какая у нас программа, господин Потрошитель? - жизнерадостно спросил Берл. - Что ж вы все молчите-то? Когда разговаривать будем?
Отто издал недовольное рычание, как вампир, которого оторвали от пульсирующей вены. Видимо, Берл сбил его с мысли. Одним движением он выхватил из кармана моток липкой ленты, оторвал кусок и залепил Берлу рот.
- Заткнись!.. - его голос оказался неожиданно пискливым. - Говорить потом будем. Сначала я тебя слегка обработаю… часик-другой…
Садист по-волчьи облизнулся и взял со столика скальпель.
"Ну вот, - подумал Берл. - Начинается…"
- Пойдем, Фанька, - сказала Клара. - Не могу на это смотреть…
- Ты иди, а я посмотрю, - Фанни уселась в кресло. - Страсть как люблю ужастики.
Пожав плечами, Клара ушла наверх. Отто, наклонившись над Берлом, легкими касаниями водил скальпелем по его телу. Глаза садиста были полузакрыты, он еле слышно мурлыкал. Это походило на любовную прелюдию.
- Не боись, - зачарованно прошептала Фанни. - Сейчас он резать не будет. Сначала всегда идут ногти…
И вправду, наигравшись со скальпелем, Отто взял в руки щипцы.
- Что я говорила? - торжествующе пискнула Фанни.
Сверху открылась дверь.
- Фанни, быстро иди сюда! - это был голос Клары. - Мне нужна твоя помощь.
- Черт! - с досадой воскликнула Фанни, вскакивая на ноги. - На самом интересном месте… Отто, миленький, умоляю, не начинай без меня, ну пожалуйста! Я мигом!
Она бегом бросилась вверх по ступенькам.
"Вот они, женщины… - меланхолически подумал Берл. - Ведь сначала казалась такой сердобольной… а Клара - наоборот. Загадка… Скорей бы он уже начинал".
Отто и в самом деле решил подождать. Как всякий большой артист, он предпочитал выступать при зрителях. Стоя над Берлом, садист ласково гладил его щипцами по щекам и подбородку. Сверху послышались шаги; Фанни возвращалась. Берл закрыл глаза.
- Зачем? - разочарованно пропищал Отто. - Лучше бы держал открытыми… Фанечка, садись, я начинаю.
- Не начинай, - сказал Колькин голос. - Кончать приятнее.
Что-то со звоном упало на каменный пол. Щипцы? Берл раскрыл глаза. Отто, вращая удивленными глазами, оседал на пол прямо перед ним. В спине у него торчал нож. А в дверном проеме стоял Колька Еремеев и, покачивая головой, обозревал комнату. Берл возмущенно замычал.
- Это ничего, что я помешал?.. - невинно спросил Колька, не трогаясь с места. - А чего ты мычишь-то, кацо? Развязать, что ли?
* * *
Такси мучительно продиралось через вечерние пробки по направлению к дюссельдорфскому аэропорту.
- А чего тут рассказывать? - неохотно процедил Колька. - Чего тебе непонятно? Ну, не пришел ты. Полчаса я подождал, а потом понял: что-то тут не тоё.
- Как понял? А вдруг я просто не пришел, потому что сволочь?
- Нет… - Колька покачал головой. - Что ты не сволочь, это я знал. После нашего разговора ты бы убился, но пришел. А коли не пришел, значит, не дали. А кто не дал? Ну, короче, прикинул я хвост к носу и вспомнил об этом доме…
К берлову удивлению, пыточный подвал оказался не в турагентстве, а в сером двухэтажном доме, том самом, за которым он следил накануне. Как им удалось перетащить его, бессознательного? Впрочем, если наркотик действовал только на голову, то тащить даже не пришлось, достаточно было довести до машины, поддерживая с обеих сторон - типа, плохо стало человеку. Так или иначе, это объясняло фаннины жалобы относительно тяжести…
- Как догадался? - Колька пожал плечами. - Ну как… Ты же вчера его пас, этот дом. Глаз не отрывал. Ежу понятно. Ну вот. Решил проверить. Пришел сюда, подождал. Дверь закрыта, на окнах решетки, улица людная, не взломаешь. Уже уходить хотел, а тут мужик этот седой выскочил, весь в растрепанных чувствах. Выскочил, как ошпаренный, и сразу побег такси ловить. А дверь-то у них стальная, изнутри запирается, ключом, сама не защелкивается. Это тебя и спасло, кацо. Вошел я. Только осмотрелся, как эта белая вышла. И сразу полезла ногами размахивать… а потом еще и с ножичком. Ну, тут я и понял, что не ошибся. А дальше просто. Почикал я их всех, поодиночке. Ее же ножиком и почикал. Счастливый ты, кацо, что и говорить.
- Действительно, просто, - согласился Берл. - Слушай, Коля…
- Ладно, ладно, - перебил его Колька. - Кончай тут кисель разводить. За тобой должок, ясное дело. Ты лучше скажи, зачем ты за мной в аэропорт увязался? Провожаешь?
- И это тоже, - Берл усмехнулся. - А заодно у меня там дельце имеется, в аэропорту.
- Седой?
Берл кивнул.
* * *
До посадки на цюрихский рейс "Люфтганзы" оставалось еще около часа. Господин Шульц читал газету, сидя в зале ожидания для пассажиров первого класса. Берл, отдуваясь, плюхнулся рядом на диван.
- Фу… забегался, пока вас отыскал, Эрни. Вы не представляете, сколько тут рейсов на Цюрих… Сидите, сидите…
Шульц вздрогнул и отложил газету.
- Да что вы так затравленно на меня смотрите, Эрни? - недоуменно продолжил Берл. - Я же вас предупреждал насчет Отто. А вы думали, шучу?
- Клара?.. Фанни?.. - банкир с трудом выдавливал слова.
Берл скорбно вздохнул:
- Увы… завяли рейнские розы. А какие были мастерицы плаща и кинжала! Вернее, бикини и шприца! Кстати, один шприц я даже захватил, на память. Мгновенная остановка сердца… ну, вы знаете.
Банкира передернуло:
- Что вы от меня хотите?
- Дружбы… нет, шучу. Ответьте мне на один вопрос, Эрни: куда потом идут эти слитки? Саудовским шейхам? Не напрямую же торговцам оружием?
Шульц пожал плечами:
- Неужели вы думаете, что я вам что-нибудь расскажу? Вы можете убить меня, но что это даст? Допустим, вы выиграли эту партию, допустим, вы даже выиграете еще несколько… ну и что? Нас все равно намного больше, мы намного сильнее, мы можем позволить себе сколько угодно поражений. Вы - нет. Первое же ваше поражение закончится уничтожением. Кости не могут все время падать в вашу пользу, разве это непонятно?
- Вы, несомненно, слышали о физике по фамилии Эйнштейн, - небрежным тоном сказал Берл, доставая из кармана красный одноразовый шприц. Шульц молчал, глядя на него остановившимися глазами.
- Так вот, - Берл снял предохранительный колпачок. - Он говорил, что Бог не играет в кости…
Шульц поднял дрожащую руку с татуировкой. Берл уколол его в бедро. Банкир дернулся и уронил голову на грудь.
- Понимаете, Эрни… - Берл слегка приобнял Шульца за плечи и пристроил его поестественней в углу дивана. - Игра тут совсем ни при чем, дорогой Эрни. Просто Бог не играет в кости. Почему - не знаю. Может быть, спросите у него напрямую? Теперь это вполне осуществимо…
На выходе из зала Берл оглянулся. Никто бы не заметил ничего необычного в седовласом господине, мирно дремлющем на удобном диване в ожидании своего самолета.
* * *
Колька поджидал его в баре.
- Коля, дай совет, - сказал Берл, залезая на табурет. - Допустим, умирает кто-то. И, допустим, его сжигают и развеивают пепел по ветру. И вот проходит несколько лет, и оказывается, что сожгли не все. А это твой друг. Что ты станешь делать?
- Как это сожгли не все? - Колька сделал большой глоток пива. - Почему не все?
- Ну не знаю… я говорю "допустим". Что тебе, жалко допустить?
Колька пожал плечами:
- Да мне-то не жалко… просто как-то нелепо получается. Возьми эту кость, сожги и развей на том же месте.
- Гм… - кашлянул Берл. - А если это не сжечь?
- Как это - не сжечь? - выпучил глаза Колька.
- А так. Допустим, это железный стержень, который ему в сломанную ногу вставили, при операции. Что тогда?
- Знаешь что? - сказал Колька, теряя терпение. - Иди-ка ты вместе со своим стержнем…
- Да я-то пойду, - задумчиво проговорил Берл. - Но вот что со стержнем делать? В землю не закопаешь…
- Брось в море, - посоветовал Колька, насмешливо топорща губы. - В Бермудском треугольнике, для надежности, чтобы снова не найти… По-моему, братан, у тебя крыша поехала. Отдохнуть тебе надо. Ладно, бывай, мою посадку уже двадцать минут как объявили. Только тебя и ждал, попрощаться.
Он встал и подобрал с пола свой рюкзак.
- Я тебя найду, как договаривались, - сказал Берл. - Максимум через два месяца. Спасибо.
- Спасибо не булькает, - подмигнул Колька и пошел прочь, не оглядываясь.
СВИДЕТЕЛЬ № 8
Теперь мне кажется, что я была повитухой всю жизнь, от рождения и до самой смерти. Но это, конечно, не так, господин судья. Я закончила акушерское училище в Кракове, когда мне исполнилось двадцать семь лет. К тому времени сама уже успела родить двоих детей - сына и дочку. Рожала, как все, дома. Это потом уже родильные дома начали строить, после войны. А тогда все как-то обходились. Правда, те семьи, что побогаче, уже и в те годы старались пристроить своих рожениц в какую-нибудь больничку. Но в нашем-то районе таких семей почитай что и не было. Рожали в собственной спальне, с акушерками, а то и просто с бабками-повитухами. Ну и, что греха таить, не всегда это хорошо кончалось. Случалось, что и помирали. Это ж раз на раз не приходится.
Вот и у меня вторые роды очень тяжелыми вышли. Здорово помучил меня мой паренек. Странно, да? Обычно трудно в первый раз, а потом легче. А у меня вот все наоборот получилось. Девчонка прямо сама вывалилась, мне почти и тужиться не пришлось. А вот сыночек, дай ему Бог здоровья, никак не хотел на волю выбираться. Будто чувствовал, что ему на роду написано: горя ведрами, а счастья - чуть. Почти сутки я между жизнью и смертью болталась, а потом начала помаленьку сползать в сторону смерти. Уже и с мужиком своим попрощалась, уже и поплакала над судьбой своей горемычной, да над дочкой-сироткой. Уже совсем приготовилась глаза закрыть, да и соскользнуть туда, откуда не возвращаются. Тут-то и схватила меня за руку бабка Сонька, повитуха. Она до последнего у моей кровати сидела, никуда не уходила, глаз не смыкала.
- Стой, - кричит. - Дура! Ты что это такое затеяла? А ну повторяй за мною! Повторяй! Господи, Боже милосердный… Повторяй!
Ну, я и начала за ней повторять: "Господи, Боже милосердный! Бог рожениц и малых деточек! Прими мое обещание, не откажи в просьбе. Коли выживем мы с ребеночком моим новорожденным, то буду я служить Тебе повитухой по гроб жизни!"
Так и повторяла, пока не родила. И я жить осталась, и мальчик мой тоже. Целехонький, здоровенький - мучитель ненаглядный, как и все они, мужики. Поднесла его мне Сонька показать.
- Вот, Бронислава, - говорит. - Смотри, какой красавец. Береги его пуще глаза. Потому как он у тебя последний. Больше рожать не сможешь.
"Ну, - думаю, - нашла чем стращать. Да что ж я, совсем дура, что ли, чтобы на такие муки еще раз пойти?"
А бабка наклонилась поближе и шепчет:
- А обет свой помнишь? Помнишь? Услышал Он тебя. Теперь ты, девка, под Его защитой, и дети твои тоже. Только вот обещанное придется выполнить в точности, а иначе - пеняй на себя.
Так и стала я акушеркой, господин судья. И, знаете, не пожалела об этом ни разу, ни минуточки, за все мои долгие годы. Хотя дело это ох какое нелегкое: день ли, ночь ли - собирайся, тетка Бронька, беги по любой погоде, в любую лачугу, где мечется она, родимая, на простынях или на соломе, а то и вовсе на полу в кабаке… беги от собственных деточек, да от ворчащего мужа, которому осточертела такая жена хуже горькой редьки. Беги, не зная, когда вернешься, и сколько горьких грошей получишь за адскую эту, за святую эту работу… да и можно ли мерить ее на деньги? Так что я свой обет исполнила, не отступилась. Да и Он от своей части не отказался. Мужик мой погиб в войну, это верно. Зато ни со мной, ни с детьми моими ничего не случилось. Выжили, да не просто выжили, а в тех местах, где редко кто выживал: я с дочкой в Освенциме, а малый - в Маутхаузене. Все прошли: и голод, и холод, и тиф, и работу непосильную, и ликвидации.