- Один раз.
- Где?
- Мы вместе рисовали на веранде.
- Как это случилось?
- Он тоже перешёл в десятый. Мы рисовали на веранде. Он подошёл сзади, смотрел, смотрел, а потом… положил руки на плечи. Я обернулась, а он… поцеловал…
- И что дальше?
- Он убежал. Сказал, что сейчас придёт, и не пришёл…
- А потом ты его видела?
- Видела.
- И что он?
- Ничего, - пожала плечами Рыба, - он скоро уехал.
- Ты, конечно, ходила его провожать? - усмехнулась Бикулина.
- Нет!
- Врёшь, врёшь! - захлопала в ладоши Бикулина. - Врунишка ты, врунишка! Хочешь, расскажу, как было дальше?
- Как ты можешь рассказать, тебя же там не было!
- Он уехал… На чём он уехал: на автобусе, на электричке?
- На автобусе. Но какое тебе…
- На автобусе! - перебила Бикулина. - На автобусе! А ты всю ночь перед этим не спала, ходила, наверное, по садику, ждала, что он придёт, да? А он не пришёл… Ты совсем с ума сошла, побежала к его дому, а там все окна погашены, дрыхнут все. Ты походила, походила, может, даже камешек ему бросила в окошко, да, Рыба? Но он не вышел… Ты пошла домой, проплакала до утра, а утречком рано-рано вдоль забора тихо-тихо на остановку, да? И спряталась где-нибудь под кустом, чтобы он тебя не видел. Он пришёл на остановку, автобус подъехал… Он в автобус садится, а ты дрожишь, не дышишь… Оглядывался он хоть, искал тебя глазами, Рыба? Или… нет?
Рыба кусала губы.
- Слёзок-то много, а, Рыба, пролила? - хохотала Бикулина.
Приступ веселья на неё напал.
Рыба встала…
- Рыбка моя, я же шучу! Откуда я знаю, как было? А ты уж обиделась… - нежно прижалась к Рыбе Бикулина, в глаза заглянула, спросила участливо, как мать: - Отгадала я, да?
Рыба кивнула. Слёзы уже блестели у неё в глазах, но пушистые ресницы не позволяли им скатиться.
- Ну, не плачь, не плачь, Рыбка, - обняла подругу Бикулина, - не стоит тот дурачок твоих слёз… Невелика птица… Ты всемирной художницей станешь, этот дурачок всем хвалиться будет, что когда-то тебя целовал… А ты плачешь…
"Боже мой! - подумала Маша. - Неужели она утешает её искренне? Неужели не последует никакого обмана? Боже мой, как изменилась Бикулина!"
Осторожно, чтобы не насторожить, не спугнуть, взглянула Маша Бикулине в глаза и отпрянула! Злой смех плескался в глазах! Всем своим существом Маша почувствовала: то, что было, - цветочки, грядут ягодки! Затаилась… "Что будет? Что будет?" - словно лихорадка била Машу. А Рыба тем временем вытерла слёзы и обняла доверчиво Бикулину, положив красивую свою голову на её острое плечо.
"Не верь! Не верь!" - хотелось крикнуть Маше, но она промолчала.
Мгновенно отгадав Машино настроение, Бикулина поднялась с кресла, подошла к ней. Словно диковинный камень, в кольце переливался Бикулинин взгляд. И были-таки в нём и искренность, и смущение, и даже искорки доброты мерцали, но всё это постепенно заволокла муть, куда, как в болотную типу, смотри не смотри - ничего не увидишь. И такой обволакивающей была тинистая муть, что привычное шоковое смятение ощутила Маша, после которого наступал обычно паралич воли, и Бикулина праздновала очередную (сотую, тысячную?) победу.
На этот раз страшным усилием Маша не отвела взгляд, не склонила голову, не дала разлиться в себе вязкому безволию. Бикулина почувствовала сопротивление, и не злость, но задумчивость появилась у неё в глазах. На потускневший мельхиоровый кубок уставилась Бикулина, где были выгравированы торжественные слова, а на крышке размахнул ногу в лихом ударе стриженный под полубокс футболист в длинных, словно надутых воздухом, трусах. И Маша повела свой непобеждённый взгляд по стенкам и полочкам и остановила его на фарфоровой статуэтке, которая ей очень правилась. Молоденькая девушка в пышной юбке, склонившись, завязывала башмачок. Всякий раз, приходя к Бикулине, Маша осторожно брала статуэтку, дивясь её хрупкости, тончайшим складочкам на красной юбке, миниатюрному голубому башмачку, - на нём при желании можно было разглядеть золотистые пряжечки. Из Голландии или из Дании привёз статуэтку Бикулинин отец, и, беря её в руки, Маша огорчалась, что непочтительно относится к статуэтке Бикулина, что вечно задвинута она куда-нибудь в неподобающее её красоте место - за чёрную вьетнамскую вазу или прямо под копьё угрюмого деревянного Дон Кихота, которому всё равно было кого разить - вазу или девушку. Вот и сейчас Маша нежно сняла с полки старую знакомую, сдунула пыль и ощутила, как сразу потеплела девушка, как ярче заиграли краски, блеснула на голубом башмачке золотистая пряжечка…
- Когда у тебя день рождения, Петрова? - услышала Маша голос Бикулины. - Я что-то забыла.
- В августе…
- В августе, - повторила Бикулина, - когда с неба падают звёзды, а с яблонь яблоки… Я дарю тебе эту статуэтку! Возьмёшь, Петрова?
- Что, что?
- Бери, говорю, статуэтку!
- Нет, - испугалась Маша. Быстро поставила фигурку на место.
- Если не возьмёшь, разобью! - Бикулина схватила статуэтку, занесла руку.
Скажи Маша "нет", тут же битый фарфор покатился бы по полу - в этом можно было не сомневаться.
- Спасибо, спасибо, Бикулиночка! - Маша поцеловала подругу. - Но я боюсь…
- Чего боишься? - нахмурилась Бикулина.
- Она же ценная! Что ты родителям скажешь?
- Скажу, пыль вытирала, разбила! В конце концов, это моё дело!
Снова несколько секунд смотрели они друг другу в глаза. Маше было горько и стыдно. Такими глупыми, лишёнными всяких оснований показались ей недавние мысли. Что, что смела думать она о ближайшей своей подруге? О бескорыстной, благородной Бикулине? Хотелось немедленно признаться, чтобы избавиться, очиститься от недавно мучивших её мыслей.
Бикулина мечтательно сидела в кресле, рассеянно крутила вокруг пальца кольцо.
- Бикулина! - решилась Маша.
Бикулина и Рыба посмотрели на Машу.
- Я хочу рассказать… - с невероятной отчётливостью Маша представила, что именно она хочет рассказать, и… замолчала. Внезапно почувствовала: нет, пнт у неё для этого слов! Нет! Рыба, о да! Та могла безо всяких слов нарисовать падающие звёзды, и падающие яблоки, и саму себя в светлом плаще под яблоней - мыслящую нотку в непрерывно звучащей, сотрясающей небо, землю и душу симфонии. Маша этого но могла. Она знала, что чувства богаче слов, и ей было страшно, что всё пережитое в недавний августовский шестнадцатый день рождения так и останется навсегда в ней, только в ней, в ней одной! Всё останется! И… никто не узнает!
…Солнечное утро, когда она проснулась рано-рано на веранде и увидела, что гладиолусы смотрят на неё белыми глазами.
И радость, и ликование, и лёгкая горечь… Последние слёзы детства - чистые и незамутнённые рано-рано утром - в последний раз! В последний раз! Сегодня ей исполняется шестнадцать лет…. Последние слёзы детства… Белые глаза гладиолусов…
И ранний завтрак, когда о дне рождения не говорили, но Маша чувствовала, чувствовала особенное к себе внимание - и в том, как мама подкладывала ей в тарелку салат, а отец с дедом многозначительно и весело переглядывались и шептались о чём-то. Маша прекрасно знала - они шепчутся о подарке. После завтрака она ушла в лес, и деревья шумели, и облака опустились ниже, и солнце то появлялось, то пропадало. Казалось, обычная была прогулка, но она не была обычной! Никогда, никогда ещё не видела Маша всё вокруг с такой безжалостной ясностью - каждый листик, каждая пролетающая бабочка открывали ей душу. И мох, на который она наступала, был не просто мох, а мох, выросший на опавших листьях, старших братьев тех, что сейчас так весело шумят на ветру, так бесстрашно смотрят в сумрачные глаза природы.
А потом были подарки, и стол в саду, и тосты говорили весёлые и чуть-чуть грустные. Шампанское, играя пузырьками, открыло Маше свою первую истину… Фужер шампанского - и не давит душу безжалостная ясность. Но недолго удалось посидеть за столом в саду. Дождь хлынул, холодный дождь-пограничник между летом и осенью. Чистая вода, как слёзы, побежала по веткам, белые гладиолусы рыдали, яблони роняли яблоки на мокрую траву. Перебрались на веранду. Шампанское открыло Маше вторую истину. И мать, и дед, и отец на секунду стали не самыми близкими и родными людьми, а людьми вообще, и, словно чужая, увидела Маша, что каждый из них по-своему печален, и поняла Маша: есть у них для этого причины! Такой была третья истина. Надо бы задуматься: а почему, собственно, они печальны? Но… не задумалась Маша…
А потом настал самый удивительный момент: все разошлись, Маша осталась на веранде одна. Одна, а перед ней сплошная стена дождя и мокрый сад, ворчащий как пёс. И своего дачного соседа увидела неожиданно Маша высокого, светленького ровесника. Бросив велосипед, стоял он за забором, не обращая внимания на дождь. Их взгляды неожиданно встретились, и неведомая энергия, вобравшая в себя и дом, и сад, и веранду, и шампанское, и мокнущие гладиолусы - всё на свете в себя вобравшая, включая Машу и соседа-ровесника, - молнией метнулась между ними, и словно обугленной почувствовала себя Маша. Отвернулась в страхе. Сосед медленно поднял с земли велосипед и пошёл, пошёл по траве, не оглядываясь… Дождь то стихал, то припускал с новой силой. Не соображая, что делает, спустилась Маша с крыльца, обошла дом и остановилась около куста смородины. Чёрные ягоды дрожали на кусте. Прозрачные ягоды-капли дрожали на кусте. У Маши закружилась голова. Она закрыла глаза, и… уже не куст смородины был перед ней? Но что? Что? Или… кто? Мокрый смородиновый листик прикоснулся к Машиным губам… О, какой это был сладостный поцелуй! В нём не было страха! Маша открыла глаза. Куст дрожал перед лицом. Как много листиков на кусте! Но какой, какой поцеловал её? Как много их… А дождь не прекращался. Маша совершенно промокла. Смородиновый куст тоже промок. Странно было Маше смотреть на этот куст, неотличимый от других кустов. Но Маша отныне собиралась его отличать! А через секунду уже хотела забыть про него! А через секунду опять смотрела на него с изумлением. "Маша! Где ты?" - раздался с веранды голос мамы. "Я здесь!" - Маша вернулась в дом.
Вот об этом-то обо всём и собралась Маша рассказать Бикулине и Рыбе. Уже произнесла роковое: "Я хочу рассказать…" - и замерла под любопытными взорами подруг. "Я сумасшедшая! - подумала Маша. - Хочу рассказать, как целовалась со смородиновым кустом! Я сумасшедшая!" Что-то гладкое и тёплое ласкало руку. Маша увидела статуэтку - девушку-голландку или датчанку, склонившуюся над башмачком.
- Ах ты предательница! - пробормотала Маша. - Из-за тебя, из-за тебя… чуть не…
- Что же ты хочешь рассказать? - услышала Маша голос Бикулины.
- Ничего! Ничего! - ответила быстро.
- А нам кажется, - сказала Бикулина, - ты что-то хочешь рассказать, но боишься… Правда, Рыба?
Рыба промолчала.
- Тебе страшно за себя или за нас? - спросила Бикулина.
- Как это? - не поняла Маша.
- Тебе страшно, что с тобой было или что мы вдруг кому-нибудь про это расскажем?
- Отстань, Бикулина, - устало сказала Маша. - Ничего не было… Я ни с кем не целовалась…
- Оставь в покое статуэтку! - сказала снисходительно Бикулина.
Маша испуганно поставила статуэтку на стол. Проклятая тина безволия всё-таки сковала душу! Снова всё на свете смешалось! Снова властвовали магические зелёные глаза Бикулины. Но… не до конца властвовали! "Всё нормально! Всё нормально… - успокаивала себя Маша. - Я не отдала ей смородиновый куст! Не отдала! И никогда не отдам, потому что это моё! Это первое "моё"! И я не отдам его Бикулине! Даже в обмен на чудесную статуэтку!"
А Бикулине, казалось, уже не было дела до Маши, до её невыясненных секретов. Опять повертела Бикулина вокруг пальца волшебное кольцо, опять мечтательно откинулась в кресле…
- Это было вчера ночью… - тихо сказала Бикулина, и Маша с Рыбой подались навстречу, забыв про всё. Столько сдерживаемой страсти прозвучало в первой фразе Бикулины. И куст, смородиновый куст с дрожащими каплями дождя на веточках показался Маше смехотворным. - Итак, это было вчера ночью… - повторила Бикулина. - Мы уезжали со спортивной базы. Было около девяти, а машина всё не приходила. Отец ушёл на площадь встречать. Вдруг прислали нового шофёра, а он не знает, как проехать к базе. Ушёл и пропал… Нет и нет его… Я ходила-ходила, ждала-ждала… Даже на лодке чуть-чуть покаталась. Уже звёзды появились на небе, а отца с машиной всё нет! Я вышла из лодки, решила, что тоже пойду на площадь. А если разминёмся, то пока иду по лесу, услышу, как едет машина, - дорога-то рядом! И сама вернусь. В общем, пошла… Я по этому лесу ночью тысячу раз ходила - и ничего, а тут прошла десять шагов и испугалась. Стою и ну ни шагу не могу сделать! А тут ещё сова противно закричала. Как будто горло ей перерезали. И темнота кругом… Как на Рыбиной картинке, где звёзды и яблоки падают. Но в лесу-то деревья высокие, пока звёзды разглядишь… А луна только-только поднимается. В общем, жутко. Всё равно иду…" Иду, сердце колотится, ноги как ватные. А идти надо метров пятьсот. Днём-то за три минуты пробегала, а сейчас… На середине дорожка чуть сворачивает. Дошла. И вдруг слышу - сзади шаги такие торопливые! Легко так кто-то сзади бежит… "Неужели, - думаю, - футболист какой-нибудь ночью разминается?" А шаги всё ближе, ближе… Я оглянулась. Что-то белое за деревьями мелькает. А что, не разобрать! Побежала. Метров десять пробежала, упала… Больно так. Встала чуть живая. Не могу бежать. Нога болит. А шаги всё ближе… Вдруг голос слышу. Симпатичный довольно мужской голос:
- Вы ушиблись?
- Да, - отвечаю, - из-за вас, между прочим, ушиблась…
- Почему же, - смеётся, - из-за меня? Я ведь вас не толкал, на ноги вам не наступал. Я ещё вас даже толком не рассмотрел…
Совсем близко подошёл. Лет тридцать ему. Худощавый такой, стройный, в белом полотняном костюме. Волосы тёмные, волнистые. На иностранного артиста похож. Ну точно, не нашего вида человек. И глаза в темноте блестят как у кошки. Только вот руки у него какие-то странные. Пальцы всё время как червяки шевелятся. Странный мужчина. И улыбка странная. Губы улыбаются, а глаза блестят, и всё! Не поймёшь, искренне улыбается или нет?
- Ага, - говорит, - вижу, вы хромаете? Не соблаговолите ли опереться на мою руку? - И подставляет локоть.
Что ж делать, соблаговоляю. Медленно идём. Страшно мне.
- Почему же вы меня так испугались? - вдруг спрашивает. - Неужели я такой урод?
- Я вас не видела, - отвечаю, - поэтому и испугалась. Откуда я знаю, кто сзади бежит? Вдруг какой-нибудь бандит и убийца?
Он смеётся.
- Ну а сейчас, - говорит, - уже не боитесь?
- Не боюсь… Вы… хороший человек… - А самой ещё страшнее. Шаги считаю. Но, как назло, медленно идём! Метров двести ещё до площади.
- Это верно, - говорит он как-то странно, - я хороший человек… Знаете ли, жена от меня без ума!
Я молчу. Какое мне дело до его жены?
- Почему вы на меня так странно смотрите? - вдруг спрашивает.
- Я не на вас, а под ноги смотрю. У вас бы так нога болела, - отвечаю, - не знаю, куда бы вы смотрели.
- Сколько вам лет? - вдруг спрашивает и улыбается.
- Шестнадцать. А что?
- Шестнадцать… - мечтательно повторяет. - Знаете, шестнадцать лет - прекрасный возраст. Потом сплошное разочарование. Как бы я хотел, чтобы мне всегда было шестнадцать!
- Увы, - говорю, - это невозможно…
- Почему, - спрашивает, - невозможно? Просто мне надо было умереть в шестнадцать лет, вот и всё!
Свет наконец вдали показался. Площадь, станция. И стук колёс. Электричка идёт. Я смотрю, где отец? Не вижу. Вздохнула…
- Почему вздыхаете? - спрашивает.
- Я вас боюсь! - говорю и прямо ему в глаза смотрю. И он смотрит.
- Поразительно, - говорит, - у нас с вами одинаковые глаза. У вас зелёные, и у меня тоже… Что это значит?
- Не знаю….
- Люди с зелёными глазами не должны друг друга бояться! - Смеётся, достаёт из кармана кольцо. - Вот возьмите на память…
Я беру. Даже если бы дохлую мышь подарил, всё равно бы взяла.
Вышли на площадь, на станцию. У меня от сердца отлегло. Электричка подходит.
- Жаль, - говорит он, - что я спешу. Надо ехать. Я бы ещё с удовольствием с вами поговорил.
Электричка уже под мостом. "Господи, - думаю, - хоть бы уехал этот человек!" А он говорит:
- Я подарил вам кольцо… Согласитесь, значит, и я вправе от вас кое-что потребовать?
- Да, - говорю.
- В таком случае, - совсем близко подходит, руки кладёт мне на шею. Гладит. - Какая гладкая у нас кожа… И синяя жилка пульсирует, я бы сказал, трепетно…
Молчу в ужасе.
- Я вас поцелую! - говорит. Наклоняется и целует… Я думала, умру, так крепко поцеловал. Отпустил. - Теперь вы меня поцелуйте на прощание… Ну!
Я закрыла глаза, чмокнула его в щёку.
- Что ж, - говорит, - и на том спасибо… - и побежал по мосту. Вскочил в электричку. Рукой мне помахал. Я быстрей на площадь. Бегаю, ищу отца. Нашла наконец. И машина сразу подъехала. Вернулись на базу. Только вышли, мать ко мне бросается. Обнимает, целует, плачет, словно год не виделись. И люди какие-то незнакомые по базе снуют. Ко мне подходит один.
- Вам не встречался случайно в лесу молодой человек в светлом костюме?
- Встречался, - отвечаю. - А что?
- Где вы его видели?
- Я с ним вместе по лесу шла, - говорю, - а потом он уехал на электричке.
- Когда?
- Минут пять назад. А что такое? Объясните мне!
Не объясняют, в машину бросаются. Потом тот, который со мной говорил, пальцем манит. Подошла…
- Девочка, миленькая моя, - говорит, - ты в рубашке родилась… Человек, которого ты встретила, опасный маньяк, убийца. Два дня назад он сбежал из клиники, а час назад задушил свою бывшую жену - она жила здесь неподалёку - и скрылся… Но ты не волнуйся, девочка, мы его поймаем… - Руку протянул. Я думала, попрощаться хочет, а он вдруг за ухо меня как схватит! - Не ходи, не ходи одна по лесу! - крутит ухо… И уехали…
Молчание воцарилось в комнате. Бикулина вертела на пальце кольцо. Маша и Рыба в изумлении на неё смотрели.
- Чай будем пить? - спросила Бикулина.
- Чай… - растерялись Маша и Рыба.