– Давай не будем спорить. Я расскажу тебе, что было дальше, а ты сама решай, чему верить.
Юля с досадой вздохнула, отодвинулась назад на стуле и с неохотой приготовилась слушать.
– Я не знал, как сказать тебе об этом. И до сих пор не знаю. Я понимал, как неприятно тебе будет это слышать.
– И решил не говорить мне ничего? – с упреком спросила Юля.
– Решил пойти окунуться в море. Я не мог спать. Точно как ты этой ночью. Не знал, куда себя деть. Не мог оставаться в той комнате.
Он рассказал, как уплыл в море и как не мог вернуться, как едва дополз до берега; как ему привиделась на берегу она, Юля, и как ее облик, точно мираж, возник над водой, позвал его и придал сил в последнюю минуту; как потом лежал на песке неизвестно сколько времени и как очнулся от собачьего лая. Как позабыл о вещах, оставленных на пляже, как стоял под душем и не мог отогреться, и как решил бежать из этого места. Как хотел предупредить ее и написать записку, и как не знал, о чем писать, кроме того, что любит ее, и как сел в такси с листком и ручкой в руке.
Юля внимательно слушала. Чем дальше, тем теплее становилось ее лицо. Вскоре взгляд у нее почти совсем оттаял, глаза озарились привычным мягким блеском и смотрели на него понимающе, с сочувствием. Казалось, она и верит ему, и жалеет его; он видел, что ей нравилось слушать о том, как сильно он переживал и какие испытания преодолел ради нее. Его версия событий тех дней, казалась, все ей объясняет, и во всем ее устраивает. И в то же время словно чего-то не хватало ей, чтобы полностью удовлетвориться. Словно что-то все еще огорчало ее, не давало покоя.
– Остальное ты знаешь, – закончил он свой рассказ. – Я пробыл здесь два дня и решил вернуться за тобой, потому что понял, что не могу без тебя. Вот и все. Я все тебе рассказал, всю правду.
Она помолчала немного и произнесла:
– Я верю тебе. Только с мамой ты что-то путаешь.
Антон Ильич пожал плечами и только руками развел, мол, мне и самому все это неприятно, но что ж тут поделать, моей вины здесь нет.
– Да, – вздохнул он, – с мамой, конечно, некрасиво вышло.
Юля вся вспыхнула от этих его слов.
– Ты ошибаешься! Пойми же ты наконец, что мама не могла так поступить!
Лицо у нее задрожало, и она быстро-быстро заговорила трясущимся голосом, едва не срываясь на крик:
– Ну как тебе объяснить? Мы с ней лучшие подруги, мы доверяем друг другу, мы всегда поддерживаем друг друга. Да у нас столько таких ситуаций было! Ты даже представить себе не можешь! Сколько раз она помогала мне! Только благодаря ей я вообще замуж вышла! А как она поддерживала меня, когда я разводилась! А сколько раз она спасала меня от бабули! Она же все берет на себя, лишь бы мне было хорошо. Да ты же сам видел! Она всегда на моей стороне. Ну почему ты не можешь этого понять? Она никогда, никогда бы так не поступила! Вы, мужчины, все такие, думаете только об одном! Но мама не такая. Она не для этого приходила! Она помирить нас хотела!
Антон Ильич взял ее за руку и погладил:
– Успокойся, успокойся.
– Да как я могу успокоиться!
Юля вырвала руку и подпрыгнула на своем месте.
– Как я могу успокоиться, когда ты говоришь мне такое?!
Она всплеснула руками и отвернулась от него. Из глаз ее брызнули слезы.
Антон Ильич пододвинулся к ней и мягко коснулся ее руки.
– Юленька, успокойся, прошу тебя. У нас же с тобой все хорошо, зачем расстраиваться? Мы встретились. Мы все выяснили. Мы вместе. Завтра мы летим в Париж. У нас с тобой впереди целая жизнь. Ну? Разве я не прав? У нас все хорошо. Не плачь, прошу тебя.
Юля не отняла руки, и он продолжал:
– Что было, то было. Поговорили, и хватит, не будем больше об этом. Я здесь, с тобой. Теперь ты знаешь всю правду. Не о чем больше переживать. Не было никакой другой девушки…
– Да лучше бы была! – в сердцах воскликнула Юля.
– Ну что ты говоришь? Это просто невозможно. Мне нужна только ты. Я был здесь один. Я все время думал только о тебе. Поэтому я за тобой и поехал.
Слезы на ее ресницах высохли, но лицо сохраняло обиженное выражение. Она сказала упрямым, по-детски капризным голосом:
– Не хочу, чтобы ты так думал о моей маме. Не хочу!
– Да я и не думаю, – мягко ответил Антон Ильич.
– Нет, думаешь!
– Да нет же.
– Но я же вижу!
– Юленька, я все понимаю: она твоя мать, и я на нее зла не держу. Она обыкновенная несчастная женщина, у которой не сложилась личная жизнь. И ведет она себя так, потому что…
Юля отпрянула от него и вся изменилась в лице. Глаза ее вспыхнули, к щекам прилила кровь, губы приоткрылись и задрожали, словно она хотела что-то сказать, но от возмущения не могла вымолвить и слова и только хватала ртом воздух. В следующую секунду она вскочила, схватила сумочку и побежала к дверям.
– Юля! Куда ты? Постой, нам еще счет не принесли. Подожди меня!..
Он поднялся за ней, но она вырвалась на улицу и, не оглядываясь, побежала вперед. Антон Ильич вернулся, чтобы расплатиться.
Он поспешил в ту сторону, куда, он видел, направилась Юля. По пути он смотрел по сторонам, ожидая увидеть ее сидящей где-нибудь на скамейке или за столиком в кафе. Но Юли нигде не было видно. Может, она передумала и пошла в другую сторону? Он развернулся и зашагал обратно. Дошел до ресторана, где они сидели, и двинулся дальше. Он уже не бежал и шел обычным шагом, понимая, что догнать ее он уже не сможет. Оставалось только надеяться, что она сидит и ждет его где-то поблизости. Но Юли не было.
Антон Ильич пошел дальше по улице, выискивая среди прохожих красное Юлино платье. Открылись кафе и сувенирные лавки, просыпалась и подтягивалась на улицу молодежь, на скамейках болтали друг с другом мамаши с колясками и с детьми, уткнувшись в газеты, грелись на солнце мужчины.
Почему она убежала, спрашивал себя Антон Ильич? На что обиделась? На то, что он назвал Наталью несчастной женщиной? Но ведь это очевидно. Стала бы женщина вести себя подобным образом, если бы ее собственная жизнь была устроена? И Юля тоже наверняка понимала это. А может, она обиделась на то, что он вообще заговорил о ее матери? Но у него не было выбора. Он вынужден был говорить правду.
Чем больше он думал об их разговоре с Юлей, тем увереннее чувствовал свою правоту. Он говорил деликатно, стараясь не оскорбить ее чувств к матери, и здесь на него не обижаться было не за что. А то, что он рассказал Юле всю правду, так она сама его об этом умоляла. Разве был у него иной выход? Как еще он мог ответить на выдумки Натальи?
Нет, он все сделал правильно. А Юле, понял он, убежала от него, потому что ей необходимо побыть одной. Ей надо успокоиться. Посидеть в одиночестве, прийти в себя, подумать обо всем. И решить, как быть дальше. Его присутствие сейчас бы ей только помешало. Ему ли этого не понять! Ей просто нужно время.
Размышляя так, Антон Ильич и сам понемногу успокоился. Юля умная девушка, рассуждал он. Обдумав все и сопоставив факты, она убедится, что он ни в чем не виноват. Если для этого ей требуется время, пожалуйста, он готов ждать. Пусть думает, решает. Он не станет ее торопить. Рано или поздно она поймет, что обижаться ей не на что. И что-то подсказывало ему, что в Париже дело пойдет быстрее. Антон Ильич обрадовался этой мысли и снова подумал: как хорошо, что завтра они улетят в Париж! Почему-то он был совершенно уверен, что, как только они с Юлей сядут в самолет, все их размолвки останутся позади, и никто не будет досаждать им более. Начнется новая жизнь. И этот остров, и это море, и даже этот город станут всего лишь прошлым, которое когда-то их соединило.
Проходя мимо столиков, которые все больше заполнялись людьми, Антону Ильичу тоже захотелось присесть. Глядя на то, с каким аппетитом вокруг все ели, держа в руках длинные сэндвичи или квадратные тосты с оранжевым и малиновым джемом, он почувствовал, что тоже проголодался, и занял место в одном из заведений.
Пока несли его заказ, мысли его снова и снова возвращались к Юле. Где она сейчас? Так же, как и он, сидит в каком-нибудь кафе? Думает, переживает? Есть ли у нее при себе деньги, вдруг заволновался он, но тут же успокоился, вспомнив, что Юля всегда тщательно собирала сумочку перед выходом. Вряд ли она не брала с собой кошелек. Не заблудится ли она в чужом городе? Он не знал, хорошо ли она ориентируется и сможет ли найти дорогу в отель. С другой стороны, их отель виден издалека. Если она выйдет к морю и к порту, то тут же увидит его. В крайнем случае, спросит, подумал он. Но запомнила ли она название? А вдруг не обратила внимания? Телефон ее остался в номере, позвонить ему она не сможет. Ах да, вдруг вспомнил Антон Ильич! У нее же есть ключ. На нем должно быть написано название отеля. Он полез в карман и достал свой. Так и есть, название выведено мелким шрифтом в самом низу карточки. Так что можно не волноваться, до дома она доберется. Хорошо, что он сразу отдал ей второй ключ – на всякий случай. А вдруг к ней начнут приставать? Антон Ильич не на шутку всполошился. Юля такая яркая, такая красивая! Особенно в этом платье. И вдруг – одна. В чужом городе. Среди незнакомых людей. Конечно, она сразу обратит на себя внимание. А греки… Он видел, как оборачивались мужчины ей вслед. Однако что это он, в самом деле? На дворе белый день. Да и город кажется вполне дружелюбным и цивилизованным. Нет, напрасно он переживает. К тому же она говорила, что часто путешествует одна.
Одна… Антон Ильич вдруг живо представил Юлю, путешествующую по разным странам. Вот она в холщевой куртке, в капюшоне, в высоких сапогах, с тяжелым рюкзаком на спине шагает по горным тропам – она рассказывала, как недавно ходила в горы; вот она в купальнике на пляже, такая, какой он видел ее множество раз, загорелая, обвеянная солнцем и брызгами соленых волн, с развевающимися волосами вокруг нежного, прелестного лица; а вот она в какой-то европейской столице, а вот среди снежных вершин, в толстом горнолыжном костюме, с раскрасневшимся на морозе лицом. И всюду одна… Почему?
С самой первой встречи эта мысль не давала ему покоя. Как она могла быть одна? У него в голове это не укладывалось. Казалось невозможным, чтобы такая девушка, как Юля, проводила время в одиночестве. И тем не менее, это было так. Он вспомнил, как она сетовала на восьмое марта, с которым ее никто не поздравил, и как сегодня в ресторане она проговорила сквозь слезы:
– Ну что со мной не так?
А может… Его вдруг пронзила догадка. А что, если причина всему Наталья? Если она поступила так с ним, не значит ли это, что так же она действует и с другими поклонниками дочери? Он похолодел от этой мысли. Ему вспомнился их первый долгий вечер в кафе и Юлины слова:
– Мои друзья просто обожают мою маму. Мой муж общался с ней даже больше, чем я…
Антон Ильич передернул плечами. Как бы там ни было, с ним этот фокус не прошел. Он не даст Наталье помешать им. Завтра они с Юлей улетят в Париж и будут счастливы там, вдали от нее.
Едва он подумал о Париже, сердце его тихонько сжалось, и теплая волна разлилась в груди. Какое счастье, что есть Париж, и что есть Юля! Какое счастье знать ее, быть с ней! Искать ее по всему городу и не находить, а потом – откуда-то он это знал – снова ее увидеть! Услышать ее голос, посмотреть в ее глаза, смеяться с ней и обнимать ее. Какой нежданный подарок приготовила ему судьба в этот отпуск! Мог ли он предположить, что эта случайная поездка окажется такой значимой, такой судьбоносной? Вся жизнь его переворачивалась на глазах, и каждый день нес перемены.
Он легонько вздохнул, словно боясь спугнуть охватившее его счастье, покачал головой и улыбнулся. Юля, милая Юля. Где она сейчас? Наверное, сидит где-то так же и думает о нем? И о Париже? И о будущей жизни в Москве? Каким далеким теперь казался ему их разговор в ресторане, какой мелкой, ничего не значащей их небольшая ссора в конце.
Впереди ему виделась жизнь, их с Юлей жизнь, и будущее широким полотном стелилось перед глазами.
В половине седьмого Антон Ильич поднялся в номер. В двери мигала лампочка, значит, в номере кто-то был. Слава богу, Юля дома, понял он. Постучал в дверь, чтобы предупредить о своем приходе, и вошел.
В комнатах было тихо и прохладно. Солнце за окном уже опустилось, а в номере нигде не горел свет. Он прошел в гостиную и увидел там Юлю.
Она сидела на том же диване, на котором провела ночь. На ней было то же платье, что и утром, и даже пиджачок она еще не снимала. На столике перед ней лежала гора скомканных салфеток. Казалось, она не замечала, что уже темнело и пора было включать свет.
– Юленька, что с тобой?
Антон Ильич присел рядом.
– Ты все еще переживаешь из-за нашего разговора?
Юля покачала головой.
– А из-за чего? Что-то случилось?
На диване он увидел ее телефон.
– Заработал?
– Я маме звонила, – произнесла Юля сдавленным голосом, опустила голову и заплакала.
Антон Ильич не знал, что и думать. Он робко протянул руку и погладил Юлю по плечу, желая как-то ее утешить. Бедненькая, подумал он, ну и досталось же ей за эти дни. Но что у них произошло с матерью? Почему она плачет?
Он ни о чем не спрашивал и молча ждал, когда она заговорит.
– Утром я зашла за ней… чтобы идти на пляж, – проговорила Юля сквозь слезы. – Она не пошла. Сказала, что плохо спала и встанет сегодня попозже… Я видела ее платье на кресле. И каблуки… Я еще пошутила… Говорю, ты что, на свидание ходила?
Юля оттерла ладонями щеки. Антон Ильич подал ей новую салфетку.
– Я знаю это платье… – она снова зарыдала. – Я ей сама его дарила… Из Италии привезла… Она сказала, что примеряла его просто так, для настроения… А сегодня, когда я спросила ее, сразу стала кричать на меня… Значит, это все правда… О-оо… – она согнулась пополам и застонала.
Антон Ильич обнял ее, развернул к себе, и Юля, обессиленная, упала ему на грудь. Ему было жаль ее до слез. Не было в его сердце ни затаенной радости, на торжествования собственной правоты, а было лишь желание помочь как-нибудь Юле, поскорее утешить ее. Невыносимо было ему видеть ее страдания. Он гладил ее по спине, целовал ее в волосы и в мокрое от слез лицо. Юля плакала и вся дрожала в его руках, и до того горько было ему видеть ее такой, плачущей, потерянной, теряющей почву под ногами, что он и сам не заметил, как из одного глаза у него вдруг покатилась слеза. Юля подняла лицо, поцеловала его в щеку, потом обняла обеими руками, прижалась к нему изо всех сил, как можно крепче, и зашептала:
– Прости меня, прости…
– Это ты меня прости…
– Нет, ты меня… Я не верила тебе… Не могла поверить…
– Все это неважно… Юленька, дорогая моя, родная моя…
– Я не могла…
– Неважно, это неважно…
Он не дал ей сказать и стал целовать ее во влажные, припухшие от слез губы. Потом посмотрел в ее глаза, исстрадавшиеся, растерянные, молящие, и произнес:
– Я люблю тебя.
Секунду она глядела на него, затем обняла и зашептала в ухо:
– Пообещай мне, что ты никогда так не сделаешь… Что будешь со мной… Только со мной…
Антон Ильич целовал, обещал и соглашался, сам уже не понимая, на что. Все это действительно было уже не важно.
Ужинали они в ресторане на верхнем этаже. Сквозь панорамные окна виделся внизу берег, убегающий вдаль разноцветной гирляндой огней. Светились в порту ночные яхты, широкими столбами падали на воду дорожки круглых желтых прожекторов стоящих поодаль паромов.
Ресторан был заполнен наполовину. Играл тапер. В приглушенном свете негромко лилась мелодия, и Антон Ильич был рад, что здесь не было ни громкого пения, ни оглушительной музыки. И он, и Юля сидели тихие, безмолвные, успокоенные. Они почти не разговаривали. Все уже было ими сказано, все было ясно как божий день, и, быть может, впервые за это время, между ними ничего не стояло. Они глядели друг на друга и улыбались друг другу, ведя свой загадочный и молчаливый разговор, понятный им одним, ибо оба чувствовали одинаково.
После еды Антон Ильич, не отпуская глазами Юлиного лица, произнес, то ли предлагая, то ли утверждая:
– После Парижа поедем ко мне.
Ее глаза загорелись игривым удивлением.
– Тебе же на работу только в понедельник? – продолжал он.
Она кивнула.
– Ну вот. Побудешь у меня, осмотришься. В выходные я помогу тебе перевезти вещи.
Юля посмотрела с еще большим удивлением.
– Машину пока будешь ставить на мое место. Я свою на улице буду оставлять. А хочешь, я сам буду тебя возить? И забирать тебя с работы?
Юля притворно нахмурилась.
– Плохая идея?
Она кивнула.
– Ну ладно. Значит, каждый сам.
Глаза ее смеялись, не желая принимать всерьез то, что он говорил, но Антону Ильичу показалось, что он был на верном пути – ей приятно было слышать это.
– Ты уже точно решила на счет Нового года?
Она непонимающе подняла брови.
– Ну, ты говорила что-то на счет Нового года с друзьями, помнишь?
А, это, безразлично махнула она рукой.
– Если ты не против, проведем этот Новый год вместе. Поедем куда-нибудь. Куда захочешь.
Юля улыбалась и ничего не отвечала, продолжая играть в молчаливую игру. Антон Ильич решил брать быка за рога.
– И вообще, – твердо сказал он, взяв ее обе руки в свои. – Я хочу, чтобы мы были вместе. Считай, что я делаю тебе предложение.
– Антон, – вымолвила она и хотела забрать свои руки, но он не пустил и еще крепче сжал ее пальцы.
– Я говорю совершенно серьезно.
Улыбка оставалась на ее губах, словно показывая ему, что она считает все это шуткой, но он видел, как в глазах ее в эти несколько мгновений промелькнули тысячи разных переживаний; был среди них и восторг, который ей не под силу было скрыть, и долгожданное облегчение, и испуг – что же теперь будет? – и какое-то разочарование, словно он не оправдывал всех ее надежд, и растерянность, будто она совсем не ожидала услышать от него такое – или она только хотела, чтобы ему так казалось? Что бы там ни было, Антон Ильич решил говорить до конца:
– Я не буду тебя торопить. Но я хочу, чтобы ты знала, что для меня это все серьезно. Очень серьезно.
Ночью Антон Ильич проснулся. Юли в кровати не было. В гостиной горел свет.
Опять не может заснуть, подумал он, но не встал, а уронил голову на подушку и провалился в сон.
Под утро ему снился Париж. Праздничный, залитый солнцем, золотой. Будто они с Юлей кружились там, держась за руки, и будто на дворе стояла осень, а они были, как на пляже, босиком, и будто им совсем не было холодно.
Зазвонил будильник. Антон Ильич потянулся, нажал на кнопку, но звон не прекращался. В ту же минуту послышался голос Юли. Он приоткрыл глаза и увидел, как она, лежа на краешке кровати, держала у уха телефон. Где они, не понимал Антон Ильич? В Париже? В Москве? Все еще в Ираклионе?
– Юлечка! Деточка! – раздалось в трубке так громко, что было слышно и ему.
– Бабуля, это ты что ли? – ответила Юля, стараясь говорить тише.
– Юлечка, девочка моя!
– Я слышу тебя, слышу. Что стряслось-то?