6
Дошли до конюшни.
Там было безлюдно, только какой-то старик чинил рессорную тарантайку, расписанную узорами и цветами.
- Это на свадьбу некоторые берут, - не преминула пояснить словоохотливая девчушка. - Для оригинальности. - И крикнула: - Дед Борис, тут про пожар спрашивают!
Старик разогнулся, обернулся, приставил ладонь ко лбу, осмотрел в первую очередь милиционера по вечной русской привычке обращать сперва внимание на власть и начальство (ожидая подвоха), а потом и на гражданского человека. И удивленно воскликнул:
- Горелый? Ты живой?
Стали расспрашивать старика.
Выяснилось: весной, в начале мая, пришел человек неизвестно откуда. Был растерян, напуган, одежда подпаленная. Ничего не помнил. Ну, приютили его. А до этого тут подвизался на общих работах некто Гоша, малый лет тридцати, веселый, глупый и пьющий. Он погиб: мучаясь с похмелья, пошел на свалку, что за бугром, хотел собрать бутылок или цветного металла, чтобы сдать и получить денег на выпивку, свалочный люд его поймал и забил до смерти за вторжение в их бизнес; они давно за ним охотились. Поэтому дед Борис и приблудившегося стал звать Гошей, тот привык. И еще - Горелым. Горелый неожиданно оказался сноровистым в обращении с лошадьми - что уход, что выездка. Остался тут. Документов никто у него не спрашивал: работает человек и работает. Жил при конюшне в сарае.
Сарай загорелся ночью, от сухой молнии, как выразился дед Борис.
- А какая еще бывает, мокрая, что ли? - спросил Харченко.
- Сухая - это когда дождя нет. Потрещит, бывает, посверкает, а дождя или нет, или в сторону уходит. А в этот раз так долбануло, что сарай сразу вспыхнул. Мы тушить. Потуши его! - все сухое, жаркое. Крыша почти сразу рухнула. Потом все разбирали, смотрели. Остатки твои искали, - рассказывал Георгию дед Борис. - Ничего не нашли. Решили, что сгорел без следа.
- Так не бывает, - возразил Харченко. - Кости остаются, череп.
- А ты откуда знаешь, горел, что ли? - с усмешкой посмотрел на молодого лейтенанта старик.
- Чтобы это знать, гореть необязательно.
- Милицию не вызывали? - спросил Георгий.
- Зачем? Позвали бы, начались бы вопросы: кто такой был, да то, да се. А мы и сами ничего не знаем.
- Наверно, я до этого в другом месте попал в пожар, - вслух размышлял Георгий. - Потерял память, пришел сюда, а тут опять пожар. Наверно, я испугался и убежал. Куда глаза глядят.
- Получается так, - согласился дед Борис. - На Карего не хочешь посмотреть?
- Карего?
- Карий, жеребец. У вас такая дружба была, прямо любовь.
- Посмотрю…
Георгий пошел в конюшню, а дед Борис, следуя за ним, говорил Харченко:
- У лошадей - как у людей. За другой кобылой или жеребцом ухаживаешь, кормишь, скоблишь, гладишь, а все равно рыло от тебя воротит. Не нравишься ты ему почему-то, да и все. А другой с первого раза на тебя глаз положит и ходит за тобой, как собака. Хотя собака глупей - кто ее первый возьмет, тот и хозяин, тот и друг. Карий как увидел Гошу, заржал - и все, любовь с первого взгляда!
Харченко никогда не был в конюшне и с интересом озирался. У каждой лошади свое стойло, огороженное крепкими досками. Сильный, приятный запах, не то, что в коровнике - пахнет навозом, терпким потом, особенным кожаным духом сбруи. Тяжелое перетаптывание копыт, от которого земля подрагивает под ногами; ощущается мощь больших тел, созданных для движения, бега, но заточенных в узком пространстве.
Харченко вздрогнул: заржал конь в углу, забил копытами о настил, ударился грудью в загородку.
Георгий, растерянный, стоял перед конем, который высоко задирал голову и утробно, гулко ржал, обнажая крупные и страшные, как показалось Харченко, зубы. На стойле была табличка: "Карий" - и мелкими буквами другие данные, какие обычно бывают: мать-отец, год рождения, высота в холке, вес.
- А конюшня чья? - спросил Харченко. - А лошади?
- Конюшня Трегубского, есть такой человек, - охотно объяснил дед Борис. - А лошади по-разному. Половина общая, то есть того же Трегубского, на них девчонки в город ездят, людей катают. На это лошадей кормим. А есть лошади частные: человек коня покупает, платит за содержание, за фураж, а сам приезжает, когда хочет, и ездит для удовольствия. Если человек в городской квартире, а лошадей любит, для него это выход! В ванной же не поставишь! - засмеялся старик, хвастаясь тем, что, несмотря на возраст, сохранил остроумие. - Не поставишь же в ванной, - повторил он, - правильно?
- Правильно, - сказал Харченко, думая о том, что хорошо бы разбогатеть, завести личную конюшню или хотя бы купить коня вот здесь и приезжать к нему - чтобы ржал и радовался, как ржет и радуется этот Карий. И - по лугам, по утренней росе… Хорошо!
Харченко даже улыбнулся своим мыслям, хотя понимал, конечно, что конюшню он не заведет и коня не купит, это одно из обычных мимолетных приятных мечтаний, свойственных человеку, на тему "а хорошо бы…". Они быстро проходят.
- Да выведи ты его, он же все ноги обобьет! - крикнул дед Борис.
Георгий растерянно оглянулся.
Старик сам подошел, взял уздечку, влез на перекладину перегородки, взнуздал Карего и после этого вывел.
- Оседлать, может? - спросил он Георгия. - Или сам попробуешь?
- Попробую…
Георгий начал. Сначала сунулся руками не туда, не так, но вот стало получаться, Георгий заулыбался. Конь переступал ногами и фыркал.
Георгий, осмелев и освоившись, вздел ногу в стремя и махом взлетел на коня.
- Куда? Выведи сначала! - закричал дед Борис.
Но Карий уже нес Георгия к воротам. А балка ворот была - только лошади проехать, да и то если не с поднятой головой.
- Убьет! - ахнул дед Борис. - Прыгай! Падай!
Но падать в узком проходе было некуда, только под ноги своему же коню.
Георгий в последний момент изловчился: обхватив руками шею Карего, рывком сбросил тело вбок, упираясь в стремя. Если бы остался наверху - снесло бы. А так - тело пронеслось рядом с косяком ворот, не зацепившись.
Харченко и дед Борис выбежали из конюшни.
Карий нес Георгия галопом.
- Вот так, - сказал старик. - Вот тебе и любовь. Он ведь болел, когда Горелый исчез. Чуть не помер. Он же не знал, что тот не нарочно, что пожар, он думал - бросил его человек. И обиделся. Хотел ему отомстить.
- Ведь мог убить, в самом деле! - сказал Харченко.
- И были случаи! - подтвердил старик.
И Харченко мысленно отказался от мечты завести коня, и тут же почувствовал облегчение: всем нам приятно бывает узнать, что какая-либо наша мечта по какой-то причине неосуществима. Избавляет от ненужных хлопот и еще более ненужной тоски.
- Ничего, помирятся, - старик, щурясь, глядел вдаль, где по гребню холма Карий скакал уже не галопом, а рысью - и не сам по себе, куда попало, а по воле человека.
7
Татьяна, вернувшись домой после ночной смены, не обнаружила Георгия. Дети сказали, что сквозь сон слышали, как кто-то приезжал за ним.
Харченко, поняла Татьяна.
И стала ждать, занимаясь своими делами.
Уже стемнело, когда она услышала странные звуки - и почему-то сразу подумала, что это связано с Георгием.
Подошла к забору, увидела: Георгий едет мелкой рысью на огромном коне - таким он ей увиделся в сумерках.
Подъехал, спрыгнул.
- Это откуда? - спросила она.
- Купил, - сказал Георгий с некоторым смущением - будто удивлялся, зачем он сделал такую глупость.
- Чьи деньги, того и блажь, - пожала плечами Татьяна.
За ужином Георгий рассказал ей о результатах своих поисков.
- Только и узнал, что был конюхом, а как туда попал - опять неясно. Я чувствую, так оно и будет. В Москве начну искать - узнаю, что, например, бомжем был. А до бомжа, допустим, строителем из приезжих. А откуда приехал, снова неизвестно. Я так могу до Владивостока доехать и обратно вернуться.
- Запросто. И что решил теперь?
- Договорились с Виталием - пусть организует расширенный поиск. А я пока поживу тут, если не против. Ведь жил?
- Жил…
- Кстати, помыться можно где?
- Баня есть.
Татьяна истопила баню, Георгий, напоив коня, дав ему сена и привязав у столба под крышей сарая, намылся от души, выпил чаю со смородиновым листом.
- Я тебя звал, - сказал он Татьяне, - а ты не слышала, что ли?
- Это зачем?
- Попарить веничком.
- Ага. Чужого мужчину?
- Минутку! Мы жили как муж и жена, сама сказала. То есть - до деталей, так ведь?
- Детали ему подавай, - проворчала Татьяна, холодея руками и горячея животом - как бывает, когда водки выпьешь, особенно если натощак. - Не так все просто. Раньше я к тебе привыкла, ты был уже свой. А теперь опять как чужой. Непонятно разве? А с чужим я не могу с первого раза.
- Так надо опять привыкать.
Георгий говорил это мягко, без хамства, с улыбкой, в которой Татьяна при всем желании не могла разглядеть пошлости, а видела только обещание нежности.
Но - как? Дети же за стенкой…
- Дети дома, - сказала она вслух.
- А раньше как?
- Ну… Там… Где ты спишь.
- В сарае? Тоже неплохо - там уютно.
- Перестань, даже обсуждать не хочу!
- Жаль!
- Охота вам, мужикам, вечно все обговаривать! - с досадой сказала Татьяна.
- А как еще? Мы же люди. Не в охапку же тебя брать и волочь. А то могу.
- Нет уж, спасибо, - отказалась Татьяна, думая, что в охапку взять и уволочь было бы предпочтительней. Ну, не уволочь, а как-нибудь… С посторонним разговором зайти в сарай, там как бы случайно обняться, потом ненарочно присесть, потом будто бы для удобства прилечь… А дальше как бы само собой…
Теперь поздно - Георгий упустил момент. Теперь ее в сарай не заманишь.
- Ладно, - сказал Георгий. - Ты только, если не трудно, выдай мне чистую простынку и прочее. После бани - сама понимаешь.
- Я и так собиралась, - сказала Татьяна.
Пошла в свою спаленку за постельным бельем.
Вышла - Георгия нет.
Она что, прислуга ему? Сам бы взял и отнес.
Хотела крикнуть, но вспомнила, что дети уже спят.
Понесла белье в сарай. Но и там Георгия нет.
Стала стелить.
Услышала негромкий голос: Георгий что-то говорил коню.
Потом стало тихо. Так тихо, как не бывает.
Татьяна поняла, что это не вокруг нее такая тишина, а у нее просто заложило уши - то ли от страха, то ли от ожидания.
Георгий обнял сзади за плечи, задышал в шею:
- Таня…
Она рванулась. Думала - чтобы высвободиться. На самом деле - чтобы повернуться и обнять Георгия так крепко, что тот даже тихо охнул. И засмеялся.
…
- Вспомнил! - говорил он под утро. - Всю я тебя вспомнил!
- Не ври, - шептала Татьяна. - Не ври, ты не можешь ничего помнить.
- Почему это?
- Потому что не было у нас ничего!
- Врешь! - в свою очередь не верил Георгий.
Так они и говорили - веря, не веря, какая разница? Дело-то не в этом.
8
У нас так повелось, что отсутствие начальника есть повод для праздника.
К тому же Абдрыков вспомнил, что остался жив, Кумилкин спохватился, не стал ли он, честный почти вор почти в законе, полным мужиком, достойным лишь презрения за свой мужицкий низкооплачиваемый труд, а Одутловатов всегда был готов соответствовать настроению той компании, в которой находился.
Пили по месту работы. И она же, работа, была предметом обсуждения.
- Я бы не так сделал, - говорил Абдрыков. - Места сколько пропадает, земли! Я бы сад тут посадил - яблони, вишни, груши!
- У нее детей нет, зачем ей сад? - не согласился Одутловатов. - Себе она фрукты и на базаре купит, деньги есть. Сад для детей нужен. Чтобы яблочко с дерева сорвать, вишенку. Приучаться к природе.
- Она сюда и не выходит, ей некогда. Лучше бы тут карусель поставить, всякие аттракционы, - выдвинул деловое предложение Кумилкин. - И деньги зарабатывать. Вот, кстати, - сказал он дяде. - Зачем нам с гостиницей возиться? Снести все к чертовой матери, благоустроить - и сделать маленький детский парк! А?
Идея понравилась, стали ее обсуждать.
Через час распределили роли: Кумилкин составит бизнес-план, займется подготовкой и планировкой территории, Абдрыков пойдет в местные мастерские и там собственноручно сварит необходимые металлические конструкции, а Одутловатова пошлют по городу агитировать детей, чтобы не носились по улицам перед машинами, а шли бы в культурный парк культурно отдыхать.
Появившиеся Георгий и Татьяна разрушили их мечтания. Татьяна заранее сказала Георгию, кто есть кто, чтобы не возникало лишних вопросов.
Георгий оглядел территорию, развернул проектные листы, которые взял из дома.
- Наворочали черт знает что… - сказал он, имея в виду и проект, и его реализацию, но бригада приняла его замечание только на свой счет.
- Как сказали, так и наворочали! - отрезал Кумилкин.
- И ты не очень-то тут вообще! - поддержал Абдрыков. - В моем доме живешь, забыл?
Одутловатов промолчал, он единственный чувствовал себя виноватым. Мужики да, выпивают, но они тут и работают, а он тут не работает, следовательно, и выпивать не имеет права.
Рената увидела Георгия из окна. Она в эти дни, отложив все дела, сидела дома - караулила.
Бросилась к зеркалу, осмотрела себя.
Вышла из дома, дав себе слово не кричать, не повышать голоса.
И, подойдя к Георгию (кивнув при этом Татьяне - сухо и коротко, но вежливо), сказала:
- Что там у вас с памятью - ваша проблема. Но рабочие пьют, дело стоит, договорные обязательства не выполняются. Штрафными санкциями пахнет.
- Можно договор посмотреть?
- Конечно!
Рената мигом принесла договор. Прежний Георгий, составляя его, подписал, не глядя, суммы были обозначены символические, а неустойка за невыполнение - значительная. Рената рассчитывала, что Георгий напугается, тут же возьмется за работу, а Татьяна не будет же тут стоять, надсматривать - уйдет. И рано или поздно Георгий опять заглянет к ней вечерком, выпьют коктейля… И все повторится, но на этот раз она так просто его не отпустит. На три замка запрет, свяжет, а не отпустит. Впрочем, замков не понадобится: кто с нею хоть раз был, тот ее не забудет!
И не смущало Ренату то, что хватало в ее жизни примеров, когда бывшие с нею мужчины забывали ее и после раза, и после двух, и после пяти. Но она считала это казусами, случайностями, и, главное, ей самой не очень хотелось этих мужчин оставлять у себя. И что Георгий ее забыл, тоже не смущало. Нас не только чужой опыт ничему не учит, но и собственный - до тех пор, пока не повторится многократно с одним и тем же результатом.
Георгий, просмотрев договор, сказал:
- Извините. Перечень работ обозначен очень условно. Легко доказать, что они уже выполнены. Штраф или неустойка не могут превышать сумму договора. Договор имеет печать не государственной регистрационной палаты или иного органа, а вашу личную, как индивидуального предпринимателя, меж тем вы заказчик в виде физического лица. Поэтому фактически я имею право прекратить работы в любую минуту и потребовать расчет. Хотя сумма явно занижена. Причем составлен договор как посреднический от общества инвалидов, мы тут вообще ни при чем.
Абдрыков, Кумилкин и Одутловатов слушали эту речь с приоткрытыми ртами. Ничего в ней не поняли, кроме того, что она разбивает претензии Ренаты в пух и прах. И сказали почти хором:
- Вот именно!
Рената тоже была ошарашена. Опомнившись, она заявила:
- Ни копейки не получите!
И в доказательство разорвала договор на мелкие клочки. Она ведь и сама знала, что это филькина грамота, которую можно было выдать за достоверную лишь в милиции (показав мельком), потому что на милицию любая бумага с печатью производит впечатление подлинного документа.
- И не надо нам твоих денег, свои есть! - гордо сказала Татьяна. - Правда, Георгий?
Ох, как бы ответила ей Рената в другое время, в другом месте и в другом душевном настрое! Но сейчас даже не осмыслила ее слов. Глядела на Георгия. И спросила жалобно, не стесняясь окружающих:
- Гоша… Неужели совсем ничего не помнишь?
- Извините, - сказал Георгий не слишком соболезнующим тоном. - Нет.
- Тогда идите все отсюда! - закричала Рената. - Проваливайте! Ничего мне не нужно от вас! Марш, добром прошу!
- Если добром считается, когда орут и денег не платят… - проворчал Абдрыков.
- Чего?!
- Да ничего…