Потом я обнаружил, что это мысли. Стоило мне остановить внимание на какой-нибудь икринке – она тут же притягивалась ко мне, и я видел эту мысль, переживал её, чувствовал. Постепенно появились какие-то странные, сильно светящиеся икринки. Их становилось всё больше и больше, они двигались все вместе по кругу, создавая вихрь, в который вплетались пульсирующие нити. Всё кругом зашевелилось, запело. Появилось светло-зелёное свечение с золотыми вспышками, похожее на длинные волосы. Бешено вращающийся вихрь тут же втягивал их в себя. Из занавеса, который колыхался, стремясь втянуться в круговорот огромной светящейся массы, вынырнули два светящихся сгустка переплетённых нитей. Их тут же втянуло в центр вращающегося круга. Всё кругом затряслось, волны пульсирующих волокон обволакивали и переплетались с икринками и светящимися сгустками. Мне было всё трудней и трудней сохранять равновесие. Я плавно стал двигаться обратно в восприятии мира… Парень и девушка из соседней деревушки любили друг друга на моей поляне…
Я спокойно смотрел на мир, а когда страсти улеглись, стал осторожно выходить из равновесия. Сразу стыд окутал меня. Опуская глаза, я подумал: почему они не видят меня? Испуганный крик разрезал тишину, как ножом, и две фигуры скрылись в чаще леса.
Позже учитель мне объяснил, почему меня не было видно. – Когда мы думаем, – говорил он, – внутри нас как бы происходит гроза. Мы намагничиваемся, и к нам притягиваются разные мысли, которые похожи на крупную рыбью икру. Она облепляет нас со всех сторон. Её становится всё больше и больше. Эти пузыри слипаются, а которые одинаковы – сливаются и увеличиваются в размере. Когда человек думает, то между икринками, одинаково заряженными, но разными по содержанию, проскакивают маленькие молнии. Тогда человек воспринимается таким, какого он сам себе представляет. Если человек долго не меняет образа мыслей – эти пузыри слипаются всё плотней, появляются толстые слои, которые похожи на щиты из слипшихся икринок. Сознание человека как бы каменеет. Человек становится злым. В нём появляется страх. Ему всё трудней измениться или понять другого человека. Он ополчается на весь мир. И всё это только из-за отсутствия внутреннего равновесия. Достичь этого равновесия возможно, но не уговорами, не убеждением, не внушением. Оно достигается только внутренней работой.
Эти щиты пузырей имеют свои заряды, которые очень мешают внутренней работе. Вот тогда-то и нужен учитель, его обязанность – привести в порядок, как бы уравновесить, расположить эти щиты попарно. Внутренние силы выравниваются, и человеку легче тогда найти равновесие внутри себя. Затем учитель показывает ученику мир таким, каков он на самом деле. Мир тоже имеет свой образ, – тот, по которому он создан. Икринки с этими образами летают всюду. Внутри они светятся и идеально уравновешенны. Но это не равновесие покоя, а равновесие движения. Движение это сложное и простое одновременно. О нём я расскажу тебе позже, – учитель на мгновение остановился, а затем продолжил. – Когда человек видит мир настоящим, то эти икринки-первообразы начинают притягиваться к нему и стремятся проникнуть внутрь, т. к. каждый человек имеет внутри одну такую икринку. Да, внутри мы, как боги. Мы устроены по их образу и подобию, но если мы узнаем об этом раньше, чем найдём внутреннее равновесие, то это знание приведёт нас к самоуничтожению. Потому что, не имея истинного образа Бога, мы, люди, по-разному будем его себе представлять и тогда, только потому, что эти образы по-разному заряжены, между ними начнётся война, которая может уничтожить человечество. Запомни, войны благословляются не Богом, а людьми, попавшими под влияние того или иного образа о нём.
Человек, которому удастся уравновесить себя прежде, чем он узнает что-либо о Боге, начинает накапливать эти первообразы, которые сливаются в одну, постоянно растущую икринку. Она будет притягивать всё больше и больше таких же, как она сама, икринок.
В конце концов, волны мира прорвутся сквозь щиты человека и сорвут их окончательно. Человек становится текучим, как сам мир. Теперь он может принять любую форму, какую только пожелает, и так же легко её сбросить. Ему стоит только сосредоточиться на выбранном образе, и он тут же начнёт притягивать к себе такие же. Тогда для окружающих людей такой человек выглядит как животное, растение, туман, или вообще может быть невидимым. В этом секрет искусства быть невидимым. Но есть одна большая опасность, о которой ты должен знать. Чем дольше не меняешь образ, который носишь, тем трудней его снять. Происходит нарастание слоёв притягивающихся икринок. Внешний заряд растёт, внутреннее равновесие найти становится всё трудней. Если кора слипшихся икринок стала неподвижной, то такое существо сможет стать обратно человеком только после особого и очень тяжёлого ритуала…
Свет втекал в Сивульфа и, т. к. я всё понимал, в виде снов заполнял его сознание, превращая зверя в человека. Работы над его сознанием предстояло ещё много. Я должен был спуститься в подвалы его мира и встретиться с монстрами, живущими там, в виде инстинктов, управляющими жизнью этого человека…
Над местом страшной казни и великой милости взошло солнце. Корабль прочно сидел на скалах, словно наседка на гнезде, только вместо перьев в разные стороны торчали разломанные доски его корпуса. Внизу буквально кипела жизнь. Не часто небеса угощали морских обитателей таким пиром.
Внутри корабля послышался шум, что-то зазвенело, затрещало. Из огромной пробоины полился золотой дождь. Пират, пытаясь не попасть в основной поток падающего металла, вывалился наружу и плюхнулся между скал, на которые напоролся корабль, в приливную волну.
Несколько минут он привыкал к свету, неподвижно лёжа в смеси из растерзанных трупов, копошащихся крабов и золота. Вода прибывала, и Сивульф попытался выбраться из-под останков корабля.
Я наблюдал за его, то есть, за своими действиями, наслаждаясь огромной силой и ловкостью. Да, это был прекрасный инструмент, приспособленный для выживания. Зверь умер внутри потерпевшего крушение корабля и родился Человек, подобно золотому яйцу, снесённому умирающей птицей.
Придя в себя, Сивульф наконец выбрался из-под нависших обломков "Кракена", и Мир ярким светом встретил его. Я спокойно наблюдал за Сивульфом, зная, что его жадность выйдет наружу и сделает то, что мне нужно. Она заставит Сивульфа исследовать эти скалы, и найти место, где он спрятал бы золото.
В течение месяца Сивульфу ничего не угрожало. Этого времени ему хватит с лихвой, и поэтому я спокойно принялся за работу над собой. Уже многое стремилось прорваться на уровень сознания Сивульфа, и, как бы силён он ни был, этого бы он не выдержал. Я должен был следить за тем, чтобы знание втекало в пирата только во сне. Сейчас я и Сивульф были похожи на Солнце и планету, вращающуюся вокруг него. Всё, что происходит на Солнце, неминуемо скажется на планете, например, на Земле. И лучше, чтобы все перемены на Солнце происходили бы ночью. Я должен учитывать свои ограничения, чтобы добиться своей цели. И опять свет заструился из моих глубин…
Я сидел, обняв ноги старика, рассказывавшего мне сказку про джинна, восставшего против Аллаха, и которого Великий Чародей, Сулейман ибн Дауд заточил в кувшин и выбросил в океан. Я, маленький мальчик, буквально слился со своим дедом и видел всё так, как будто сам был этим джинном. Впоследствии именно эта сказка помогла мне понять природу джиннов, чтобы, уже изучая алхимию, научиться управлять ими. Джинны, говорил мне дед, впоследствии ставший моим первым наставником в алхимии, обладают неограниченной силой. И сила эта в действии практически равна нулю, если только джинн не посажен в бутылку, лампу или кольцо. Этот предмет и становится для джинна точкой опоры, опираясь на которую, он и выполняет поставленную перед ним задачу. Сосуд для джинна – это прежде всего его тюрьма, то, что его ограничивает. Желание человека открывает эту тюрьму в определённом направлении, и джинн выходит. Своим выходом он уже совершает работу. Как только работа сделана – джинн возвращается обратно, и только человек может его опять вызвать, приоткрыв печать своим желанием. Таково заклятие, запирающее кувшин. И потому джинны ненавидят людей, но вынуждены им подчиняться и при случае, возвращаясь в своё место заточения, убивают вызвавшего.
Джинны, говорил мне дед, живут везде, в человеке тоже. Наши неосознанные желания вызывают этих джиннов и, возвращаясь обратно, они разрушают наше тело. Любое наше желание джинн воспринимает как приказ принести то, что желаем, даже если это желание направлено к другому человеку. Желаем мы зла – джинн приносит зло. Желаем добра – он приносит добро. Наши мысли порождены нашими же желаниями. Поэтому любая наша мысль есть прямой приказ для джинна, да ещё с печатью. Мыслеформа – это печать Аллаха, которая поставлена под нашим желанием. Маг, прежде всего, должен научиться управлять своими джиннами. Для этого он должен понять свою природу, узнать свои ограничения и контролировать свои желания. Тогда он обретёт власть над джиннами, населяющими его.
Сивульф, невзирая на свои раны, лез по скале, как кошка, взбираясь всё выше и выше. Птицы, живущие тут, взлетали, недовольно оповещая своим пронзительным криком о вторжении незнакомца. Человек не обращал на птиц никакого внимания. И правильно делал – любая оплошность сулила неминуемую гибель. Острые выступы скалы, за которые цеплялся Сивульф, просто разодрали бы его на куски, сорвись он вниз из-за любого неосторожного движения. Вот уже огромная туча птиц кружила вокруг скалы. Птицы пикировали на Сивульфа, пытаясь клюнуть его в голову, но он спокойно и сосредоточенно лез всё выше и выше. Вот уже и вершина – первая цель достигнута. Человек встал во весь свой гигантский рост. Скала была огромна, и Сивульф выглядел на ней, как божья коровка на вершине католического собора.
Небо, казалось, окутывало Сивульфа – оно незаметно переходило в океан. Остров раскинулся россыпью острых каменных игл, на которые напоролся пиратский корабль. Сивульф стоял, поражённый жестокой красотой. Теперь он видел Мир, наверно, первый раз за всю свою разбойничью жизнь. Мир втекал в него, производя изменения, известные, как алхимическая фиксация. Внутренняя трансформация, которую я в нём произвёл, привела его на вершину скалы. Теперь его состояние закреплялось.
Человек стоял и размышлял о своей судьбе. Страшные события, участником которых он был, проносились перед его внутренним взором. Раньше его не трогали страдания людей. Сейчас он стоял, как поражённый громом. Внутренняя трансформация выталкивала наружу давно забытые события – каждая клетка его тела, как губка, выжимала из себя грязь прошлого и впитывала красоту и гармонию окружающего Мира.
Казалось, прошла вечность с тех пор, как Сивульф вылез на скалу. Птицы перестали кружить вокруг него и разлетелись по своим гнёздам, а человек всё стоял на вершине, словно сам был частью этой скалы. Я наблюдал за его метаморфозами изнутри и с наружи одновременно, ожидая момента, когда освобождённая воспоминаниями энергия достигнет нужной концентрации, чтобы трансформировать её в следующем этапе. Необходимые воспоминания уже стали сочиться в виде света из моего центра, который был везде. Свет превращался в звучание. "Одиссей", – вибрировал знакомый голос. Вибрация вызывала ответное свечение во всех уголках человека. Еле заметное, как слабый пар, оно стало сочиться из каждой клеточки мышц, костей, внутренностей, мозга и собираться в центре его тела, чуть пониже пупка. Светящийся шар увеличивался в размерах и переливался, как большая тусклая жемчужина. Я знал, что "Одиссей" сейчас – я. Это была подсказка. Когда-то учитель посвятил меня в таинство, которое так и называлось – "Одиссея".
Это история, повествующая о поиске духом своего тела, где он побеждает земные пороки, в действительности является мистерией. "Одиссей" с древнего языка переводится так: "Од" – энергия тела, душа, "Иссан" – я, свет, никто, ничто, бог. Это словесная формула, заклинание, которое помогает телу собрать энергию всех его частей в одну точку, и тогда человек может осознать себя, соединиться со своим духом.
Дух человека рождает Одиссея – мудрость и понимание. С помощью этих инструментов дух может контролировать жизненную энергию человека. Пока эта энергия не собрана в одно место – тело разрывают на части его привычки, привязанности, желания. Первичный разум человека – Телемах (сын Одиссея и Пенелопы) – импульсивно пытается решить проблемы человека. Чем ближе подходит дух к телу, тем собранней и сильней становится энергия тела. Когда дух и разум человека объединяются, тогда только возможно победить привычки и болезни тела.
Шар жемчужного цвета всё рос. Наступил момент для слияния. Нельзя терять времени. Я должен влиться в этот шар, а потом вместе с "Телемахом" тайно войти в моё царство, и тогда я смогу полностью управлять своим новым телом после того, как уничтожу в нём своих врагов. Почувствовав момент, я сформировал из текущего к жемчужине свечения тоннель, проходящий вдоль позвоночника Сивульфа и входящий прямо в жемчужину. Начало тоннеля находилось в голове. Энергия мозга струилась по этому каналу в светящийся шар. Я осторожно стал втекать в канал.
Жемчужина, приближаясь, становилась всё больше и приобрела стальной цвет. Толщина струи, в виде которой я собирался влиться в сознание Сивульфа, была не толще человеческого волоса – слияние должно было произойти незаметно.
Жемчужина уже была так близко, что походила на землю с высоты птичьего полёта. На её поверхности, цвета ртути, двигалось огромное количество вращающихся воронок с уходящими вглубь конусами, в которые проникала энергия, стекающая со всего тела. Я стал опускаться в одну из таких воронок. Канал, по которому я двигался, часто изгибался в разные стороны, но его внутренний диаметр был постоянен. Я воспринимал себя цельным, несмотря на принятые размеры. Основная моя масса в виде яркого свечения находилась в верхней части головы Сивульфа, у самой его макушки. Тонкой, светящейся нитью, протянувшейся с внутренней стороны позвоночника от головы, я продолжал проникать в жемчужину. Наконец нить вышла из другой воронки и, тут же сделав петлю, проникла в следующую. Этот процесс происходил быстро.
Вот уже весь шар был обвит мной и походил на мохнатое солнце, но сознание Сивульфа ещё не могло впитать меня – слишком велика была разница.
Энергия тела продолжала стекать к шару и впитывалась в него через поверхность канальцев, в которые она проникала. Я, будучи нитью, продолжал наблюдать за этим процессом.
Подходил момент окончательного слияния: "Одиссей зашёл в своё царство, не узнанный никем, кроме старого слуги и его сына, Телемаха".
"Растворись!", – опять прозвучал Свет, – "Пожертвуй своим осознанием!"
Колебаться было уже поздно. Но как, как раствориться, когда нить моего намерения вибрировала от силы, с помощью которой я сохранял форму нити?!
"Только слабость способна растворяться. Чтобы быть слабым, нужна ещё большая сила. Эта сила появляется, когда тебе всё равно, что с тобой будет. Вспомни уроки ниндзя… Пока ты не станешь Сивульфом, а Сивульф не станет тобой, ты меня не услышишь. Прощай".
Страх, как тень, стал проникать отовсюду. Сивульф пошатнулся, как от порыва ветра, и, с криком припав к скале, мёртвой хваткой вцепился в её острые выступы. Теперь я с ужасом, которым вибрировало всё пространство, осознал, в какую ловушку загнал меня учитель. Сказка про джинна, которую мне рассказывал дед, была про меня…
– Эль Соф!! Учитель! Помоги! Эль Соф!!
Юноша кричал, прикованный к столбу. Пламя подбиралось к нему. Вот уже загорелась одежда, вспыхнули волосы, и рёв пламени заглушил крики несчастного. Эль Соф стоял с западной стороны от костра, на котором горел его ученик, и ждал момента, когда душа казнённого освободится. Крепкий сосуд, в который нужно было поместить душу казненного, Эль Соф держал наготове, за пазухой. Новое тело, в которое эта душа должна была войти, лежало в другом месте и… в другом времени. Это был Сивульф.
Костёр, даже если его зажгла рука тёмного инквизитора, обладает силой очищать душу от всего наносного, всего лишнего. Остается только то, что приобретено через терпение, боль и страдания.
Несколько тысячелетий назад Эль Соф сам прошёл путь, по которому сейчас идёт его ученик – страшный и опасный путь, путь смерти, путь трансформации. По этому пути идёт не человек, а душа. Человеческие тела используются как сосуды, в которые, как джинн, помещается душа и обязательно она должна выйти из тела только после смерти последнего. Огонь, вода, воздух или земля, от которых тело умирает, передают душе знание о переходе из одного состояния в другое. Вся человеческая жизнь проносится в момент смерти как одно мгновение. Опыт человека становится опытом души, помещённой в тело перед его смертью. И когда будут пройдены сто сорок четыре смерти, тогда учитель помещает своего ученика в тело самого страшного преступника. Теперь ученик должен наоборот – спасти от физической смерти своё новое тело, но только через полную трансформацию всего тела в сгусток энергии, который и станет тем, кого люди называют джинном. Для этого должны быть использованы все знания, которые были получены на этом пути.
Если, по каким-либо причинам, человеческое тело погибает раньше, чем превратится в энергию, душа, занимавшая это тело, помещается в камень до тех пор, пока кто-то не найдёт этот камень и не разобьёт. Тогда весь путь души начинается снова.
Сивульф лежал, вцепившись в скалу, и слушал. Хотя вокруг с диким криком летали птицы, ему это не мешало. Его слух был направлен внутрь себя. Смертельно опасный момент пробудил его, и он слышал всё, что я вспоминал.
"Сивульф", – осторожно позвал я, – "Сивульф, ты не погиб и не сошёл с ума; ответь мне кивком головы, если ты слышишь меня". Сивульф кивнул. Его разум перестал что-либо понимать и не мешал своей болтовнёй, которая, как занавес, перекрывала его внутренний мир от внешнего.
– Сивульф, видишь внизу расщелину? Там, где сходятся две скалы, твоя и следующая. Осторожно спускайся туда. Сивульф кивнул головой и повиновался. Расщелина была внизу, между двумя скалами, и, когда вода поднималась с приливом, то затекала в глубь расщелины с глухим рёвом. Внутри вода падала вглубь с камня на камень, а снаружи казалось, что скалы что-то говорят. Казалось, что если прислушаться, то можно разобрать, что говорят скалы. Из-за этого у острова была плохая слава. Все, кто знал об этом острове, старались обогнуть его так, чтобы он не появлялся даже на горизонте. И стоило даже самому последнему моряку, не говоря уже о капитане, увидеть хоть пики скал, выступающие из-за горизонта – корабль, на котором он плыл, был обречён. Таковы были течения в этом месте.
Дурная слава острова была защитой – лучшей, чем целая армия. Опасался я только одного – нелепой смерти от падения на какой-нибудь острый камень. Именно поэтому я заставил Сивульфа спуститься после установления с ним контакта на вершине скалы, на границе жизни и смерти. Сивульф трясся всем телом, спускаясь вниз. Он, конечно, знал про этот остров и уже понял, куда занёс его ночной шторм. Но также он понимал ценность этой расщелины и, превозмогая суеверный страх, осторожно продолжал спускаться.
Птицы перестали на него нападать и просто летали, вереща на всю округу. Издалека скалы, казалось, были окутаны живым галдящим туманом, что придавало острову ещё более зловещий вид.