Я решился на последнюю попытку. Поднялся и медленно приблизился к точке, отмеченной пиджаком, но снова испытал то же самое. На этот раз понадобилось серьезное усилие, чтобы прийти в себя. Я уселся, затем встал на колени, чтобы лечь на живот, но не мог этого сделать, несмотря на все свои усилия. Опустил руки на пол перед собой. Дыхание убыстрилось. Желудок был неспокоен. Я ясно ощущал свою панику и еле сдерживался, чтобы не убежать. Думая, что дон Хуан, наверное, наблюдает за мной, медленно отполз на второе место и прислонился спиной к камню. Я хотел немного отдохнуть и привести свои мысли в порядок, но сразу заснул.
Я услышал речь и смех дона Хуана у себя над головой и проснулся.
- Ты нашел пятно, - сказал он.
Сначала я не понял, но он еще раз заверил меня, что то место, где я заснул, и было нужным пятном. Как и раньше, он спросил, как я себя чувствую, лежа на нем. Я сказал, что на самом деле не вижу никакой разницы.
Он попросил меня сравнить ощущения в этот момент с теми, что я испытывал, лежа на втором месте. В первый раз мне пришло в голову, что, пожалуй, я не смогу объяснить впечатления прошедшей ночи. Словно дразня меня, он велел сесть на второе место. И по какой-то совершенно необъяснимой причине я действительно боялся второго места - так и не сумел там сесть. Он заявил тогда, что только дурак может не заметить разницы.
Я спросил его, есть ли у этих мест свои названия. Дон Хуан ответил, что хорошее место называется "сиденьем", а плохое зовут "врагом". Он сказал, что эти два места - ключ к самочувствию человека, особенно у того, кто ищет знания. Просто сидя на своем месте, обретаешь высочайшую силу; с другой стороны, "враг" лишает сил и даже способен вызвать смерть. Он сказал, что я восполнил свою энергию, порядком растраченную минувшей ночью, только тем, что прикорнул на своем месте.
Он сказал также, что окраски, которые я отметил в связи с каждым из этих мест, имеют то же общее действие - придают силы или лишают их.
Я спросил, есть ли для меня другие места, подобные двум найденным, и как мне следует искать их. Он ответил, что в мире есть очень много мест, похожих на эти два, а лучший способ находить их - отмечать соответствующие им цвета.
Для меня оставалось неясным, решил я задачу или нет, - по сути дела, я даже не был убежден, что проблема вообще была; меня преследовало ощущение натянутости и произвольности всего этого. Я был уверен, что дон Хуан всю ночь следил за мной, а затем принялся шутить - мол, место, где я заснул, и было тем местом, что я искал. И, однако же, я не мог найти разумного основания для такого его поступка, а когда он предложил мне сесть на "второе место", я не мог этого сделать. Существовал странный разрыв между моим практическим опытом боязни "второго места" и моими рациональными рассуждениями обо всем этом событии.
Дон Хуан, с другой стороны, был вполне убежден, что я добился успеха, и, поступая соответственно моему успеху, дал знать, что собирается учить меня о пейоте.
- Ты просил учить тебя о Мескалито, - сказал он. - Я хотел узнать, достаточно ли крепкий у тебя хребет, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Мескалито - не такая вещь, над которой можно смеяться. Ты должен иметь власть над своими способностями. Сейчас я знаю, что могу принять одно твое желание учиться за достаточную причину, чтобы тебя учить.
- Ты действительно собираешься учить меня о пейоте?
- Я предпочитаю называть его Мескалито, говори так и ты.
- Когда ты собираешься начать?
- Это не так просто. Сначала ты должен быть готов.
- Я думаю, что готов.
- Это не шутка. Ты должен подождать, пока не останется сомнений, и тогда ты встретишься с ним.
- Мне следует подготовиться?
- Нет, тебе надо просто ждать. Ты можешь отказаться от всей этой затеи немного погодя. Ты легко устаешь. Прошлой ночью ты готов был сдаться, как только почувствовал трудность. Мескалито требует очень серьезного намерения.
2
Понедельник, 7 августа 1961 года
Я подъехал к дому дона Хуана в Аризоне в пятницу около семи часов вечера. На веранде вместе с ним сидели еще пять индейцев. Я поздоровался и сел, ожидая, что разговор начнут они. После традиционного молчания один из мужчин поднялся, подошел ко мне и произнес: "Buenas noches". Я встал и ответил: "Buenas noches". Затем все остальные поднимались и подходили ко мне, мы бормотали "добрый вечер" и обменивались рукопожатиями, едва касаясь кончиками пальцев или задерживая руку в своей на секунду и затем резко отпуская ее.
Все снова уселись. Они, наверное, порядком стеснялись меня - из-за отсутствия слов, хотя все говорили по-испански.
Должно быть, около половины восьмого все внезапно поднялись и пошли на задворки. Ни слова не произносилось уже долгое время. Дон Хуан знаком велел мне идти со всеми, и мы забрались в кузов стоящего там старого грузовичка. Я сел сзади с доном Хуаном и двумя молодыми парнями. Не было ни сидений, ни скамеек, и железный пол был болезненно тверд, особенно когда мы свернули с шоссе на грунтовую дорогу. Дон Хуан прошептал, что мы едем к дому одного из его друзей, у которого есть для меня семь Мескалито. Я спросил:
- Разве у тебя самого нет ни одного?
- У меня есть, но я не могу предложить их тебе. Видишь ли, это должен сделать кто-либо другой.
- Скажи, пожалуйста, почему?
- Может быть, ты не подходишь "ему" и "он" тебя невзлюбит, а тогда тебе ни за что не узнать "его" с тем отношением, какое нужно, и наша дружба будет разрушена.
- Почему я мог бы не понравиться ему? Ведь я никогда ничего ему не сделал?
- Тебе и не нужно что-либо делать, чтобы нравиться или не нравиться. Или он принимает тебя, или отшвыривает прочь.
- Но если он не примет меня, что сделать, чтобы он все-таки меня полюбил?
Двое других мужчин, видимо, расслышали мой вопрос и засмеялись.
- Нет! Я ничего не могу придумать, что тут можно бы сделать, - ответил дон Хуан.
Он наполовину отвернулся, и больше я не мог с ним разговаривать.
Мы ехали, должно быть, не меньше часа, пока не остановились перед маленьким домом. Было уже совсем темно, и после того как водитель выключил фары, я сумел разглядеть лишь смутный контур строения.
Молодая женщина - судя по акценту, мексиканка - кричала на лающего пса, пытаясь его утихомирить. Мы вылезли из грузовика и прошли в дом. Мужчины пробормотали: "Buenas noches", проходя мимо нее. Она ответила им и снова принялась орать на собаку.
Комната была просторна и забита множеством вещей. Слабый свет от маленькой электрической лампочки освещал помещение очень тускло. Стулья со сломанными ножками и продавленными сиденьями - их было довольно много - были прислонены к стене. Трое мужчин сели на диван, который был самым вместительным из всей мебели в комнате. Он был очень стар и продавлен до самого пола. В тусклом свете он казался красным и грязным.
Остальные расселись на стульях. Довольно долго мы сидели молча.
Один из мужчин - лет пятидесяти, темнолицый, высокий и крепкий - резко поднялся и вышел в другую комнату. Минуту спустя он вернулся с кофейником. Открыв крышку, он вручил кофейник мне; внутри лежали семь странных предметов. Они были разными по размеру и плотности. Некоторые были почти круглыми, другие продолговатыми. На ощупь они напоминали брикеты из земляного ореха или пробку. Коричневая окраска делала их похожими на твердую сухую скорлупу. Я вертел их в руках, щупал и тер довольно долго.
- Это надо жевать (Esto se masca), - прошептал дон Хуан. Пока он не заговорил, я не замечал, что он сидит рядом со мной. Я взглянул на других мужчин, но никто не смотрел на меня. Они очень тихо разговаривали между собой. Настал момент острой нерешительности и страха. Я понял, что почти не в состоянии владеть собой.
- Мне нужно в уборную, - сказал я ему, - заодно выйду проветриться.
Он протянул мне кофейник, и я положил туда батончики пейота. Когда я выходил из комнаты, мужчина, который дал мне пейот, подошел и сказал, что в соседней комнате есть туалетная раковина.
Уборная находилась прямо напротив двери. Почти вплотную к ней стояла большая кровать, занимавшая чуть ли не полкомнаты. Там спала какая-то женщина. Я некоторое время постоял у двери, не двигаясь, а потом вернулся в комнату ко всем остальным.
Хозяин дома заговорил со мной по-английски:
- Дон Хуан сказал, что вы из Южной Америки. Есть там Мескалин?
Я ответил ему, что даже не слышал об этом. Их, по-видимому, интересовала Южная Америка, и мы какое-то время говорили об индейцах. Потом один из них спросил, почему я хочу есть пейот. Я ответил, что хочу узнать, что это такое. Тогда он и все остальные застенчиво рассмеялись.
Дон Хуан мягко толкнул меня:
- Жуй, жуй (Masca, masca).
Ладони мои стали влажными, живот сжался. Кофейник с батончиками пейота стоял на полу около стула. Я наклонился, взял один наугад и положил в рот. У него был затхлый привкус. Я раскусил его, начал жевать один из кусочков и ощутил сильную вяжущую горечь; через короткое время рот мой онемел. Горечь усиливалась по мере того, как я продолжал жевать, борясь с невероятным потоком слюны. По ощущениям десен и внутренней части рта казалось, будто я ем соленое сухое мясо или рыбу, и это, наверное, вынуждало жевать еще больше. Немного спустя я разжевал вторую половину, и мой рот так онемел, что я перестал чувствовать горечь. Батончик пейота состоит из пучка волокон, подобных мякоти апельсина или сахарного тростника, и я не знал, нужно ли проглатывать эти волокна или выплевывать. В эту минуту хозяин дома поднялся и пригласил всех выйти на веранду.
Мы вышли и сели в темноте. Снаружи было очень удобно, и хозяин принес бутылку текильи.
Мужчины сидели в ряд, спиной к стене. Я оказался крайним справа. Дон Хуан, севший рядом, поставил кофейник с батончиками пейота у меня между ног. Затем дал мне бутылку, которую передавали по кругу, и велел отхлебнуть немного текильи, чтобы запить горечь.
Я выплюнул остатки первого батончика и взял в рот немного напитка. Он сказал, чтобы я не глотал его, но только пополоскал во рту, чтобы остановить слюну. Со слюной это помогло мало, но горечь действительно уменьшилась.
Дон Хуан дал мне кусочек сушеного абрикоса или, может быть, сушеную фигу - я не мог ни разглядеть в темноте, ни разобрать вкус - и велел разжевать его основательно и медленно, не торопясь. Мне очень трудно было глотать. Казалось, что проглоченное застрянет в горле.
Через некоторое время бутылка снова пошла по кругу. Дон Хуан дал мне кусок волокнистого сухого мяса. Я сказал, что не хочу есть.
- Это не еда, - сказал он твердо.
Процедура повторялась шесть раз. Я помню, что разжевал уже шесть батончиков пейота, когда разговор стал очень оживленным, хотя я и не мог понять, на каком языке говорят. Тема разговора, в котором участвовали все, была чрезвычайно интересной, и я старался слушать внимательно, чтобы в него вступить. Но когда попытался заговорить, понял, что не могу. Слова бесцельно крутились в моем уме.
Я сидел, опершись спиной о стену, и слушал, о чем говорили индейцы. Беседа шла по-итальянски, и вновь и вновь повторялась одна и та же фраза о глупости акул. Мне тема казалась вполне логически связной. Раньше я говорил дону Хуану, что реку Колорадо в Аризоне первые испанцы назвали "Еl rio de los tizones" (река затопленного леса), но кто-то прочитал или произнес неправильно "tizones", и река стала называться "Еl rio de los tiburones" (река акул). Я был уверен, что все обсуждали именно эту историю, и мне не приходило в голову, что никто из них не знает итальянского языка.
Очень хотелось подняться, но я не помню, как это сделал. Я спросил, нет ли у кого-нибудь воды. Жажда была невыносимой.
Дон Хуан принес большую кастрюлю и поставил ее на землю у стены. Еще он принес маленькую чашку или банку. Зачерпнув ею из кастрюли и вручив мне, он сказал, что пить не надо, а только пополоскать во рту, чтобы его освежить.
Вода выглядела странно сверкающей, стеклянистой, как толстая слюда. Я хотел спросить дона Хуана об этом и старательно пытался выразить свои мысли по-английски, но вдруг вспомнил, что он не знает английского. Я очень смешался, когда понял, что не могу говорить, хотя мыслю совершенно ясно. Мне хотелось высказаться о странном качестве воды, но то, что последовало, вовсе не было речью. Я ощущал, что невысказанные мысли выходили у меня изо рта в жидком виде. Было ощущение ненапряженной рвоты без сокращения диафрагмы. Это был приятный поток жидких слов.
Я попил, и чувство, что меня тошнит, исчезло. К тому времени все шумы стихли, и оказалось, что мне трудно фокусировать глаза. Я взглянул на дона Хуана и, когда поворачивал голову, увидел, что поле моего зрения уменьшилось до круглой зоны прямо перед глазами. Это ощущение не было пугающим, не было неприятным, наоборот - в нем была радующая новизна. Я мог буквально коснуться взглядом земли, сосредоточившись на одной точке и затем медленно перемещая взгляд в любом направлении. Когда я впервые попал на веранду, то заметил, что было совсем темно, кроме, пожалуй, далекого света городских огней. А в круге моего зрения все было теперь ясно видно. Я забыл о доне Хуане, о других людях и полностью отдался обследованию земли лучом своего зрения.
Я увидел соединение пола веранды со стеной. Медленно повернул голову правее, следуя за стеной, и увидел прислонившегося к ней дона Хуана. Потом сместил голову влево, чтобы посмотреть на воду. Наткнулся взглядом на дно кастрюли, медленно приподнял голову и увидел средних размеров черную собаку, приближавшуюся к воде. Собака начала пить. Я поднял руку, чтобы прогнать ее от моей воды. При этом посмотрел на нее пристально и внезапно увидел, как собака стала прозрачной. Вода же была сияющей тягучей жидкостью. Я видел, как она проходит по горлу собаки в ее тело; видел, как она равномерно по нему растекается и затем изливается через каждый из волосков шерсти. Я видел, как светящаяся жидкость движется по каждому волоску и затем выходит, образуя длинный, белый, шелковистый ореол.
В тот же миг я ощутил сильные конвульсии, и через пару секунд вокруг меня сформировался очень низкий и узкий туннель, тяжелый и странно холодный. На ощупь он был как бы из твердой жести. Я оказался сидящим на полу туннеля. Попытался встать, но ушиб голову о железный потолок, а туннель сжался до такой степени, что я начал задыхаться. Помню, как полез к какому-то круглому отверстию, где туннель кончался; когда я до него добрался (если добрался, самого этого момента не помню), то уже совсем забыл о собаке, о доне Хуане и о самом себе. Я был измучен, вся одежда пропиталась холодной липкой жидкостью. Я катался взад и вперед, пытаясь найти положение, в котором можно отдохнуть, положение, в котором у меня перестанет так оглушительно колотиться сердце. При одном из этих передвижений я снова увидел собаку.
Память тут же вернулась ко мне, и внезапно ум мой прояснился. Я оглянулся в поисках дона Хуана, но не смог различить никого и ничего. Все, что я мог видеть, - так это собаку, которая становилась радужной. Сильный свет исходил от ее тела. Я опять увидел, как в нем течет вода, воспламеняя его подобно костру.
Я добрался до воды, опустил лицо в кастрюлю и пил вместе с собакой. Руками я опирался о землю перед собой, и когда пил, видел, как жидкость течет по венам, меняясь в цвете, в красном, желтом и зеленом оттенках. Я пил еще и еще. Пил, пока не воспламенился весь. Я весь пылал. Пил, пока жидкость не начала выходить из моего тела через каждую пору и не начала изливаться, подобно шелковым волокнам, и я тоже обрел длинный, светящийся, переливающийся ореол. Я посмотрел на собаку, и ее ореол был таким же, как мой. Высшее счастье переполнило мое тело, и мы вместе помчались в направлении какого-то желтого тепла, исходившего неизвестно откуда. Там мы принялись играть. Мы играли и боролись с псом, пока я не узнал все его желания, а он - все мои. Мы по очереди управляли друг другом, как в театре марионеток. Я умел заставить его двигать ногами, когда сам вращал ступней, и каждый раз, когда он кивал головой, я чувствовал неодолимое желание прыгать. А коронным его номером было заставить меня сидя чесать голову ногой; он добивался этого, хлопая ушами сбоку набок. Этот прием меня предельно, невыносимо забавлял. Какой взлет изящества и иронии, думал я, какое мастерство! Охватившая меня эйфория была неописуемой. Я так смеялся, что становилось почти невозможно дышать.
Я ясно ощущал неспособность открыть глаза. Я глядел через толщу воды. Состояние это было длительным и очень болезненным, полным того беспокойства, как будто уже проснулся, но никак не можешь пробудиться окончательно. Затем мир медленно стал снова ясным и четким. Мое поле зрения опять сделалось округлым и пространным, а вместе с этим пришла и обычная сознательная активность - оглядеться и поискать чудесное существо. Тут я столкнулся с очень трудным переходом. Смена моего нормального состояния прошла для меня почти незаметно: я был в сознании, чувства и мысли были критериями этого, и переход был гладок и ясен. Но обратное изменение, пробуждение к серьезному, трезвому сознанию, было поистине ошеломительным. Я забыл, что я - человек! Непоправимость этого обстоятельства так меня опечалила, что я заплакал.
Суббота, 5 августа 1961 года
Позднее тем же утром, после завтрака, наш хозяин, дон Хуан и я отправились в дом дона Хуана. Я очень устал, но в грузовике уснуть не смог. Лишь когда тот человек уехал, я заснул на веранде дона Хуана.
Когда я проснулся, было уже темно; дон Хуан накрыл меня одеялом. Я поискал, но в доме его не оказалось. Он пришел позднее, принес котелок жареных бобов и стопку лепешек. Я был чрезвычайно голоден.
После того как мы поели и отдохнули, он попросил рассказать ему все, что случилось со мной предыдущей ночью. Я очень детально пересказал все, что испытал, - так подробно, как только смог.
Он кивнул головой, когда я закончил, и сказал:
- Я думаю, у тебя все прекрасно. Мне сейчас трудно объяснить, как и почему. Но я думаю, что все для тебя прошло хорошо. Видишь ли, иногда он игрив, как ребенок, в другое время - ужасен, страшен. Или он шутит, или он предельно серьезен. Нельзя сказать заранее, каким он будет с тем или другим человеком. Правда, когда хорошо его знаешь, все-таки можно - иногда. Ты играл с ним этой ночью. Ты единственный из всех, кого я знаю, кому повезло на такую встречу.
- Чем же мой опыт отличается от того, что испытывали другие?
- Ты не индеец, поэтому мне трудно разобраться, в чем тут дело. Он, между прочим, или принимает людей, или отталкивает, независимо от того, индейцы они или нет. Это я знаю. Я видел много таких случаев. Я знаю также, что он шутит и заставляет многих смеяться, но никогда не видел, чтоб он с кем-нибудь играл.
- Можешь ты теперь сказать мне, дон Хуан, как пейот защищает…
Он не дал мне кончить. Быстро тронул меня за плечо.
- Никогда не называй его так. Ты еще недостаточно видел его, чтобы узнать.
- Как все-таки Мескалито защищает людей?
- Он советует. Отвечает на все вопросы, что ему задаешь.
- Значит, Мескалито реален? Я имею в виду, что он что-то такое, что можно видеть?
Он, казалось, был ошарашен моим вопросом недоуменно взглянул на меня.