– Евгений не мог не согласиться с принципом неумолимости личной ответственности, – сказал Евгений, – но он все-таки не мог забыть того обстоятельства, что Степан ехал к Светлане, и это сыграло свою роль. При этом он вспомнил о том, что Светлана сегодня встретила человека, который ей очень понравился. Он понимал, что не следует говорить это Трофиму Сергеевичу и дразнить его, но все же сказал, чувствуя себя подлецом. Трофим Сергеевич вряд ли останется в стороне, он постарается разрушить эти отношения, и Светлана опять станет свободной.
Мовчан, слушая Евгения, не вмешивался, не перебивал, хотя форма, в которой Евгений излагал свои мысли, была необычной. Но содержание важнее. А Евгений рассуждал дальше:
– Зачем, спрашивается, понадобилось Евгению сознательно стать подлецом, если ему это не очень нравилось? Может, потому, что он устал быть гением, захотел побыть нормальным человеком? А нормальных людей без подлости не бывает.
Трофим Сергеевич выделил главное:
– Кого это она встретила?
– Проектировщика из Москвы. Зовут Геннадий. Молодой, симпатичный. Они сразу полюбили друг друга.
– Так не бывает.
– Я видел. Бывает.
– И зачем ты мне это рассказал?
– Сами понимаете.
– Не понимаю и понимать не хочу!
– Сказал Трофим Сергеевич и отвернулся от Евгения, потому что на самом деле все понимал, но не хотел в этом признаваться, – пробормотал Евгений довольно тихо, поэтому Мовчан никак на это не отреагировал, тем более что он не поворачивался, смотрел на дорогу, значит, все это было неправдой.
На самом деле главная неправда была в том, что Мовчан ехал не мстить, не рвать кого-то на куски. Утром, когда он уходил на работу, Тамара подняла голову и сказала:
– Без него не возвращайся.
И Мовчан ее понял. Она дала ему настоящую цель сегодняшнего дня. И он этой цели во чтобы то ни стало достигнет.
Они пересекли границу меж двух холмов, там ничего не было, кроме столбиков и вспаханной полосы.
– Оцепления нет, – заметил Евгений.
– Где они его возьмут на всю границу? Оно там, где все произошло.
Вскоре показались люди и машины. Это и было оцепление, окружающее участок выжженной земли, среди которого лежала опрокинутая сгоревшая машина. Увидев это, Мовчан затормозил. Сжал руками руль, смотрел вперед, громко сглатывал горлом, будто пытался что-то в себя проглотить и никак не мог, не получалось. Потом решительно дернул рукоять переключения скоростей, надавил на газ.
От стоящего боком военного грузовика побежал украинский солдат с автоматом на плече. Автомат не снимал, только махал рукой и что-то кричал. Мовчан прибавил скорость, солдат отскочил. Мовчан проехал грузовик, за ним был еще один, а дальше тянулась во все стороны колючая проволока, закрепленная на вкопанных наспех шестах, столбах и досках.
Перед машиной Мовчана появился лейтенант, который участвовал в столкновении, что было накануне в украинской части Грежина. Звали его, кстати, Юрий Рядниченко – из-за горячих событий мы не успели его даже представить.
– В чем дело? – закричал он, видя российскую полицейскую машину и российского полицейского в ней. – С какой стати на украинской территории?
Мовчан остановил машину, вышел. Видно было, что он сдерживается.
– Не шуми, – сказал он. – Мой сын там погиб. Хочу посмотреть.
Рядниченко растерялся.
– Я вас очень понимаю, – сказал он. – Но, сами понимаете. Я тут не главный, там у нас вон из Генштаба приехали, полковник Задерий, сами понимаете. Если что, к нему, – снял он с себя ответственность.
А полковник, увидев неладное, уже сам приближался, он ехал, стоя на подножке военного джипа. Одно из его главных заданий было – пресечь любую возможность эксцессов и конфликтов. И ни в коем случае ни допускать до расследования никого с российской стороны во избежание искажения фактов, а то, что факты будут искажены, само собой подразумевалось.
– Лейтенант, в чем дело? – закричал полковник, на ходу соскакивая с подножки и этим показывая свои навыки умелых действий в обстановке, приближенной к боевой.
– Вот, – сказал Юрий, – это его отец.
– Кого?
– Степана Трофимовича Мовчуна, погибшего на вашей территории, – выговорил Трофим Сергеевич.
– А вы кто? – громко спросил полковник Задерий, словно вокруг была пальба боя.
– Я его отец, у вас со слухом плохо? Трофим Сергеевич Мовчан. Документы показать?
– Не надо мне ваших документов, езжайте отсюда, а если ваш сын на нашу территорию заехал, кто ему виноват?
– И его за это нужно было расстрелять? – спросил Мовчан.
– Кто и с чьей территории стрелял, это еще неизвестно, мы как раз этот вопрос решаем!
– А где…
Мовчан замолчал. Что сказать? Останки? Труп? Тело? Не может он так сказать.
– Где сын? – спросил он.
– Увезли на экспертизу.
– Куда?
– А я знаю?
– Полковник чувствовал себя неловко, – сказал Евгений. – С одной стороны, он не должен вступать в диалог с человеком ниже себя по званию, хоть тот и представлял силовые структуры другого государства. С другой, перед ним все-таки был отец погибшего, по-человечески это можно было понять.
– Не беспокойся, понимаю, – ответил ему полковник. – Но у меня приказ, у меня свое командование.
– Слушай, Задерий, – обратился Мовчан неформально, чуть дрогнув голосом и стыдясь того, что это дрожание было одновременно и естественным, но словно бы и показным – для полковника, чтобы его разжалобить. – Слушай, дай хоть посмотреть на это место. Может, осталось что-то. Ведь сын же все-таки.
– Там ничего нет.
– На кладбищах и могилах тоже ничего нет, но люди туда ходят, – сказал Евгений.
– Тут не кладбище! – тут же нашел ответ Задерий. – Тут для вас чужая территория, и я мог бы вас задержать, но этого пока не делаю.
– Задержи, полковник, – вкрадчиво сказал Мовчан. – И даже поднял руки, отступая при этом к машине. – Задержи, отвези меня в Киев! – с этими словами он открыл дверцу. – Отвези, я поговорю там с кем надо – хоть на вашем Майдане, хоть с правительством. Я хорошо поговорю. Подробно.
Он выхватил из машины автомат и вернулся на прежнее место – шагах в пяти от полковника.
– Б…! – выругался полковник. – Ты же военный человек, майор, хоть и полиция! Ты с ума сошел? У меня тут тридцать человек людей, со всеми воевать будешь?
– А у меня в рожке как раз тридцать патронов. Надо же, как хорошо получается, – улыбнулся Мовчан.
От этой улыбки день показался холоднее, чем был, и полковнику Задерию, и лейтенанту Рядниченко, и двум безымянным солдатам, которые вышли в это время из-за машин, чтобы узнать, что происходит.
Все молчали. Казалось, любое слово может привести в действие спусковой механизм автомата Мовчана, который казался отдельным, не принадлежащим своему хозяину.
Задерий принимал участие в боевых действиях, но ни разу не видел противника так близко. В той странной войне в тот период вообще мало было прямых стычек. Обстрелы артиллерией, ракетами, минометами, наезды механизированными группами и дальняя стрельба из-за укрытий, а чтобы вот так, лицом к лицу, этого у полковника не было.
Евгений, наблюдавший за ним, угадал это. Он угадал и больше, что выразилось в его словах:
– Полковник Задерий вдруг вспомнил фильмы, которые он видел в детстве в кинотеатре, а потом по телевизору или в интернете, фильмы про ковбоев, когда они становились друг напротив друга, и все зависело от того, кто первый выхватит пистолет и кто окажется более метким. У него был на боку пистолет, поэтому рука машинально потянулась к кобуре, хотя ясно было, что майор выстрелит первым.
А Задерий вовсе не вспоминал никакие фильмы в это время, но, когда он услышал слова Евгения, ему показалось, что на самом деле вспоминал. Да и другим это показалось, включая Мовчана. И, что самое интересное, рука Задерия действительно потянулась к кобуре, хотя за секунду до этого он не помышлял об этом.
– Но-но! – сказал Мовчан. – Не надо!
А Евгений повествовал:
– Тут лейтенант, интеллигентный молодой человек, понял, что у него есть возможность проявить себя, показать ум и инициативу, смягчив ситуацию. Он вежливо сказал Мовчану: с оружием вас тем более не пустят, зачем вы обостряете?
Рядниченко остолбенело посмотрел на Евгения, потом на Задерия и сказал, будто оправдываясь:
– Я ничего такого не говорил! Но вообще-то, в самом деле, товарищ майор, с оружием тем более нельзя.
– Какой он тебе товарищ? – процедил полковник, не сводя глаз с дула автомата, а косвенным зрением наблюдая, как подтягиваются солдаты вверенного ему подразделения, привлеченные появлением российской полицейской машины. Их было уже так много, что Задерий осмелел и сказал довольно твердо:
– Майор, я сейчас дам команду и тебя положат. В одну секунду.
– За секунду не успеют. За пять-шесть – может быть. Это много, я сам успею твоих с десяток положить. А тебя первого.
Опять получался тупик.
Задерий поневоле глянул на Евгения, будто ждал подсказки.
И Евгений не замедлил ее выдать.
– Полковник понимал, что пустить нельзя, ему снимут за это голову в служебном смысле. Мало ли что отец, но ведь россиянин, да еще и полицейский! Никто даже слушать не будет оправданий, учитывая, что все сейчас играют в жесткую принципиальность, неподкупность и патриотизм, и слетят с погон полковничьи звезды!
Задерию не понравилась речь Евгения, он хотел возразить, но лейтенант вдруг осмелился и шепнул:
– Товарищ полковник, давайте дослушаем. Он в Грежине сто человек от пальбы спас.
Задерий промолчал, а Евгений развивал свои мысли:
– С другой стороны, у него у самого были дети, дочь и сын (полковник дернулся: у него были не дочь и сын, а две девочки – правда, вместо старшей дочери он хотел сына, но это не считается, однако сдержался, решил дослушать). Полковник представил себя на месте майора и подумал, что вел бы себя точно так же. И покрошил бы к чертовой матери всех, кто стоял на его пути. Казалось, выхода не было. Но он был. Попросить майора снять китель и в рубашке, на которой не было погон, без автомата пройти на место происшествия, побыть там и вернуться. По факту это будет означать, что проникновение на охраняемую территорию было сугубо гражданским, больше того, если кто-то из свидетелей, лейтенант или солдаты, доложат по начальству (тут и лейтенант, и солдаты отрицательно замотали головами, показывая, что они не собираются докладывать по начальству), то у полковника, – продолжал Евгений, – будет явный и неоспоримый аргумент: он разоружил майора, не допустил эскалации конфликта, сообразуясь со словами, – тут Евгений назвал фамилию одного из первых лиц украинского государства, недавно выступавшего по телевизору, – о том, что, если есть малейшая возможность избежать кровопролития, ее следует использовать.
Лейтенанту так понравились слова Евгения, что он даже улыбнулся.
Да и полковник просветлел.
– Твой корешок дело говорит, – сказал он Мовчану. – В самом деле, майор, это вариант. Сними китель, автомат оставь. Слово офицера: никто не двинется. Все слышали? – возвысил он голос.
Ему ответили по-военному, хоть и вразнобой:
– Так точно!
А чей-то юный, почти мальчишеский, голос крикнул запоздало и не по уставу:
– Само собой!
Мовчан, помедлив не больше секунды, скинул китель, положил его на капот, автомат отдал Евгению, сел на землю, стал стаскивать сапоги, которые на нем были.
– Сапоги-то зачем? – спросил полковник.
– У них вид военный.
А заодно почему-то снял и носки.
Потом встал и пошел через расступившихся солдат к проходу меж двух столбов, где не было колючей проволоки. Все смотрели, как он шел босыми ногами по колкой выжженной траве, поднимая облачка черной пыли, как подошел к сгоревшей машине, остановился, потом опустился на колени, уронив руки и склонив голову. Он оставался в таком положении довольно долго.
– Чего лупитесь? – спросил полковник.
Все отвернулись, чтобы оставить майора одного.
А над людьми и полем было жаркое летнее небо, в нем где-то, невидимый, насвистывал и чюрлюлюкал жаворонок, которого до этого не слышали, а сейчас вот услышали, и он словно понял, что наконец его слушают, и разошелся трелями, будто на концерте; многие из солдат были городскими, они подумали, что впервые по-настоящему слышат жаворонка, а еще подумали о том, как это странно: попасть на войну, чтобы услышать жаворонка.
Вернувшись, Мовчан подал руку Задерию, не глядя на него.
Тот пожал и сказал очень тихо, секретно, но с секретностью не военной, а человеческой:
– В Сычанск его отправили. Там при больнице морг есть.
– Спасибо, – так же тихо ответил Мовчан. – Ты не беспокойся, я сейчас в другую сторону отъеду, чтобы твои думали, что назад.
И он сел с Евгением в машину, и они поехали обратно к российской границе, скрылись за холмом, за лесополосой, после этого Мовчан, проехав пару километров вдоль границы, повернул и направился в глубь украинской территории. Евгений смотрел вперед безмятежно и любопытно, Мовчан подумал, что именно с этим человеком его задача, невыполнимая, если посмотреть на нее обычным взглядом и в обычное время, может оказаться осуществимой.
Сразу скажем о том, какими последствиями обернулось это для Задерия. О его попустительстве каким-то образом узнали, начали выведывать подробности у бывших с ним солдат и лейтенанта Рядниченко. Солдаты делали вид, что не понимают, о чем речь, Рядниченко отвечал уклончиво, спрашивающие почуяли слабину, чуть надавили, пообещали отправить на самую переднюю передовую и живописно нарисовали картину будущего горя матери, которая узнает о безвременной гибели сына. Рядниченко, жалея мать и себя, а еще тех девушек, которых не успел полюбить, во всем сознался. И с погон полковника сняли-таки по одной звезде с каждого погона, он оскорбился, подал в отставку, его назвали дезертиром, что Задерия обидело еще больше. Он не боялся войны и смерти, просто не любил несправедливости. И, чтобы доказать это, отправился к ополченцам, учитывая, что в тех краях жили его родственники по жене. Его охотно взяли, и уже через неделю он командовал большим соединением, а потом выдвинулся в верхушку командования, то есть это не однофамилец того Задерия, известного любителям и знатокам истории, который осуществил так называемый "рейд возмездия", о котором много писали и говорили в средствах массовой информации того времени, а именно тот самый Задерий и есть.
Глава 20
Риють нору, накопали гору
Год назад ко Льву Кошелю, живущему в украинском Грежине, приезжал племянник Олесь. Увидев, что дядя его, как и все прежние годы, ковыряется простым коммунальщиком, то зарывая, то отрывая трубы и чиня их, не дослужившись даже до бригадира, сказал ему с почтительной укоризной:
– Дядя Лева, так и будешь жуком навозным в земле копаться?
– А тебе чего? Платят зато, и работа всегда есть, что ни день – прорыв, обрыв, авария. И строят сейчас довольно много за счет бывшего кирпичного завода, в смысле – стройматериала дармового полно. Дома, офисы. А туда коммуникации надо, для нас это подработка. Не жалуюсь, короче, сам видишь – на столе все есть. Угощайся!
– Ты мне про работу, а я тебе про бизнес! Давай я тебе подарю трактор. Есть такой специальный, с цепным траншейным приводом. Оформишься как предприниматель, будешь на себя работать, от тебя отбою не будет! Дом новый построишь, тетю Валю от печени полечишь, вон какая она уже желтая у тебя, ты не обижайся, теть Валь, – говорил Олесь присутствовавшей здесь же тетке, – я же любя!
– Это у меня не от печени, а колер кожи такой. И не желтый, а смуглявый, – сказала тетя Валя. – Бабка моя вообще коричневая, как та глина, а ей девяносто два уже, и все живая!
Кошель испугался:
– Какой еще трактор, он бешеные деньги стоит!
– Еще раз объясняю: дарю в рассрочку. Без процентов на пять лет. Да ты через год досрочно все выплатишь! А первый взнос вообще копейки!
И соблазнился Лев Кошель, принял дар племянника, оформился предпринимателем. Ждал, что посыплются заказы и от коммунальной поселковой службы, и от частников, и от организаций, и от простых людей. Но заказов не было. Совсем. Дело в том, что племянник строго-настрого велел дяде, прежде чем браться за работу, просчитать ее рентабельность, то есть посмотреть, что выйдет, если из стоимости заказа вычесть расходы на горючее, учесть амортизацию, свою личную зарплату и долю, которую необходимо ежемесячно выплачивать за трактор. Если получается минус или ноль на ноль, то либо не браться, либо повышать стоимость услуг. В реальности выходило, что, как ни считал Кошель, получалось ноль на ноль или минус. Он повышал стоимость, это не устраивало ни коммунальные службы, ни простых людей. Кошелю не терпелось начать, он решил сбавить, пусть даже сначала себе в убыток, но вскоре выяснилось: его не хотят нанимать не только за небольшие деньги, а вообще ни за какие. И коммунальные службы, и простые люди привыкли все копать вручную, изредка пуская в дело ржавый экскаватор, которого хватало на два часа работы, после чего он начинал чадить сизым дымом и умолкал. Главное же, из чего все исходили: чужая работа стоит денег, а своя – даром. Олесь, которому позвонил Кошель с отчаянной мольбой забрать трактор, примчался, ругался на закоснелую психологию грежинцев, пытался кое-кому из местных растолковать азы экономики, объясняя, что отрываться от своих дел для рытья траншей и ям – двойная потеря времени и денег.
– Времени у нас – хоть ухом ешь, – отвечали грежинцы, а насчет денег не волнуйся, чего нет, то не потеряешь.
Лукавили, конечно.
– Да забери ты его, и дело с концом! – просил Кошель.
– Дядя, я не от себя работаю, от фирмы! Я штраф выплатить должен буду за возврат после продажи и внести страховой залог в размере четверти полной стоимости, а полная стоимость у нас теперь… – И он назвал сумму, после чего Кошель спросил:
– Это почему такое? Получается, и я тебе столько должен заплатить? Ты меньше говорил в полтора раза! Значит – проценты все-таки?
– Дядя, ты за кого меня считаешь, при чем тут проценты? Инфляция!
Кошель совсем приуныл, а Олесь пошел к Чернопищуку и имел с ним какой-то разговор, после чего трактор был переведен на баланс поселковой коммунальной службы. А Кошеля взяли постоянным трактористом на постоянную неплохую зарплату, и он в итоге остался доволен, благодарил племянника.
– Ерунда! – отмахивался Олесь. – Если бы у вас тут нормальное было экономическое мышление, ты бы в золоте ходил!
Кошель исправно ухаживал за полюбившимся механизмом, но огорчался, что работы все равно немного: для трактора нужен простор, а в украинском Грежине все довольно тесно и закоулисто. Да еще одолели соседи, родственники, знакомые и приятели, то и дело просившие прокопать траншею для слива или водопровода не за деньги, а за водку, самогон, сало или в обмен на машину угля для зимнего отопления. Тоже как бы не даром, но не деньги, Валя за это Кошеля пилила, а Олеся ежедневно называла хитрым бандеровцем.
– Хитрый, согласен, но бандеровец тут совсем ни при чем, – защищал Кошель племянника.