6. "Хочу я изукрасить эту землю…"
– Ты кликнул ли Моизича [98] , Прокопий?
– Он ждет в сенях, мой княже, и давно.
Вечор вернулся только и торопит…
– А сполнил ли, что было мной дано?
– Кажись, все сполнил – с ним с десяток фрягов [99] ".
– Так входят пусть. Их испрошу я сам.
Коли уменье их Руси во благо,
Не поскуплюсь – сторицей им воздам.
Через какой-то малый промежуток
Пред князем гурт заморских мастеров
Стоял настороже, смирен и чуток,
Не ведая, каких им ждать даров.
Войдя, недружно так перекрестились
Латинскою манерою. Затем
Опять недружно как-то поклонились
И замерли. – А вот я вам повем,
Зачем вас звал, – промолвил князь с улыбкой, –
А вы мне сказ о ваших чудесах
Предивных поднесете (князь не шибко,
Но разумел во фряжских словесах).
– Хочу я изукрасить эту землю
Не хуже тех полуденных земель,
Что, цесарям своим и Богу внемля,
Издревле там во славе и досель.
Моизич вывел коротышку фряга
Со свитками пергамена [100] в руках.
Тот развернул их с деланной отвагой:
Мол, строим, князь, за совесть, не за страх.
Князь подивился чистому рисунку
Строений на изящных чертежах,
Взнесенных ввысь ли, вытянутых в струнку;
Сказал, на сердце руку положа:
– Признаюсь, храмы эти мне по нраву,
Но, коли рассуждать со всех сторон,
Здесь нам придется кое-что поправить,
Чтоб православный соблюсти канон [101] .
А если вы и в плинфе [102] столь же метки,
Как в росписях пергаменных, тогда…
Хвала Творцу и вас родившим предкам –
Ваш стол при мне, а хоть и навсегда.
Начнем не медля. День на обживанье –
И за работу. Русских мастеров,
Кто камень чтит, учите с прилежаньем.
И Бог вам в помощь. Я же – стол и кров.
От сей поры не будет вам отказу:
В людишках ли, в кормленьи ли нужда…
Тиунье воровство, бояр проказы,
Завистников препоны иль вражда –
Мне доносите сразу, без сомненья.
И слуг своих о том оповещу:
Да исполняют ваши повеленья,
Будь то мои. Спротивным не спущу!
А рубленник [103] наш (это может статься),
Взбрыкнет коль в чем – на то он и удал…
Искусней наших русских древознатцев
Я отродясь на свете не видал;
Тут вам самим придется подучиться –
Работу этим только подавай…
Чем тоньше будет смолота мучица,
Тем слаще и пышнее каравай.
Ведь так, сеньоры? – глядя на умельца,
Князь хохотнул словам шутливым в лад:
– Покуда я вам дам в кормленье сельца,
Живите здесь, под сенью сих палат.
7. "Да станет Киев пригородом нашим…"
По плитам потаенных переходов
Шаги двоих, все ближе, все острей…
Плывут слова, касаясь круглых сводов,
То поучает сына князь Андрей.
– Пойдешь на Днепр, Мстиславе, непокорных
И беспонятных братьев усмирять [104] .
Досель они времен не знали черных, –
Пригладил князь седеющую прядь, –
Теперь узнают. Половцам союзным,
Не потакай и спуску не давай,
Дабы не стали тяжкою обузой;
Но в Киеве в татьбу [105] их не встревай.
Митрополита не ломай ворота [106] ,
Но за обиду, что нанес он нам,
Ответит пусть: из храмов заберете
Каменья, злато… Пуст да будет храм.
Купцов знатнейших, мастеров умелых
И смердов, сколь возможно, соберешь –
И во Владимир [107] . Весей запустелых
Немало здесь, за Муромом же – сплошь.
Вся меря [108] (кто поганы [109] ) разбежалась,
Лишь кое-где в глуши таится дым:
Подворья беглых мы киянам в жалость
На десять лет безмытных отдадим.
Сам киевским столом владеть не стану –
Мне киевский от веку горек хлеб.
Кормиться там для укороту рьяных
Брат будет младший мой, твой дядя – Глеб.
Да станет Киев пригородом нашим.
Отныне град Владимир – центр Руси.
Он выше всех, богаче всех и краше –
О том всем беспонятным возгласи.
Авось, митрополит тогда решится
Оставить Киев-град и к нам сюда
Со свитою своей переместится… [110]
А распри княжьи сгинут без следа.
И стихло твердой поступи двоенье…
Так в переходах каменных палат
Русь разделилась княжьим мановеньем… [111]
Но разве кто-то в этом виноват?
8. "Да чем ему порядок древний странен?.."
Два всадника в походном облаченье,
На холм взошед среди горелых пней,
На Киев-град в тревожном напряженье
Глядели, осадив своих коней.
Казался Киев местом нелюдимым.
Да где же те веселые места?
Посад сгорел – развеян черным дымом…
Пустынен Днепр. Речная гладь чиста.
На пристанях – на дальней и на ближней –
Ни паруса, лишь запустенья смрад –
Два всадника взирали неподвижно
На некогда шумливый стольный град.
Саженях в двадцати за ними люди
Оружные, кой-кто на лошадях,
В негромкие вступая пересуды,
Невесело топтали пыльный шлях.
Насупясь, князь Давыд и князь Василько
Вздыхали. Кони грызли удила.
Град полумертвый стал живой посылкой
Для горьких слов – беседа ожила:
– Неужто избиение судила
Смерть Юрия на киевском столе? –
Проговорил один из них уныло,
Слегка качнувшись в рыцарском седле.
– То повод давний, правда, повод здравый:
Был во пиру погублен старый князь,
Но знаю, не Петриловой отравой [112]
Взыграла князь-Андрея неприязнь.
Отца он чтил, конечно же, безмерно,
Но так ограбить славный Киев-град…
Нужна причина, брате, не мизерна –
Ему был ненавистен наш уклад.
За непокору он молодших братьев
Кормлений их без жалости лишил;
Иных бояр отцовых токмо в платье
Пустил по миру [113] – он, вишь, так решил.
– За бискупа, видать, за Феодора [114]
(И повод этот будет поверней),
За смерть его, чтоб смыть пятно позора,
Помстился добродетельный Андрей.
– В своей земле без прочих править хочет.
Совет не держит с первыми из сих.
На шест взлетел, как тот кичливый кочет,
И зрит на нас, аки на кур своих.
– Да чем ему порядок древний странен? [115]
Али Святой Владимир был не прав?
Чем виноваты смерды? Горожане?
А чернецы, приход свой потеряв?
Почто как лютый ворог, преуспевши,
Престольный Киев-град опустошил?
Почто купцов, ремественников лепших [116]
С собою во Владимир взять потщил [117] ?
Почто пожег округ жестокосердо
Боярских отчин добрых боле ста?
Почто с Руси увел несчетно смердов
В полночные холодные места?
– Он Киев почитал гнездом раздора
И непокоя вечного в стране.
И разорил его тотчас, коль скоро
Был повод дан ему при ясном дне.
В своем краю давно он самовластец,
Ему и полусловом не перечь.
А Киеву решил конец покласти,
Чтобы Владимир пурпуром облечь.
Там центр Руси замыслил он с недавна.
– А Киев что же? Да тому ли быть,
Чтоб Киев стал украйным? Киев равно
Главою был и будет то крепить.
– Ох, брат Давыд, вся Русь уж под Ростовом [118] ,
Под Киевом ее и не сыскать.
На пепелище этом людям новым
Придется помаленьку обвыкать –
Из Галича придут, даст Бог, с Волыни…
Воспрянет Киев, зашумит в свой срок.
– Пока то будет, половец нахлынет,
И ляху сладок киевский пирог;
А войска нет, и харчеваться нечем,
И захирели торжища вконец…
– Не плачься, брат. Рубцы, небось, залечим…
Взойдем, даст Бог, под сень резных крылец.
– Преемство пресеклось – вот что печалит:
В делах торговых, знатном ремесле;
Заморский гость когда еще причалит
В обильном и желанном нам числе?
Когда еще засеет смерд ту ниву,
Что поросла полынью, лебедой?
Когда еще тому случиться диву,
Чтоб Киев сладил с этакой бедой?
– Да-а. Князь Андрей врагов нажил немало
И в Киеве, и в Суздале своем.
Боярам да князьям его начала.
Как в горле кость.
– Пошли же, брат.
– Пойдем".
9. Эпилог
Стою перед Владимирской иконой,
В молитве, со склоненной головой,
А над равниной русской льются звоны,
Как покаянья подвиг вековой.
Чья слава вас при родах пеленала
И от какого корня ваш герой,
Могучие державные начала,
Взращенные Божественной игрой?
Какому чуду стоило свершиться?
Чей помысл вас негаданно зачал?
Какого счастья воспарила птица
Над вами – племя отческих начал?
Незримо у младенческого ложа
Своим покровом дивным в должный час
Не вас ли осенила Матерь Божья,
Чтоб ваш державный гений не погас?
Не забывайте истины простые:
Держите меч при стремени своем;
Дотоль и Матерь Божья над Россией,
Доколь Творцу осанну мы поем.
14 мая 2009 года
Выбор
Первомученики Святой Руси
"В год 6491 (983). Пошел Владимир против ятвягов… и завоевал их землю. И пошел к Киеву, принося жертвы кумирам с людьми своими. И сказали старцы и бояре: "Бросим жребий на отрока и девицу, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам". Был тогда варяг один, а двор его стоял там, где сейчас церковь Святой Богородицы, которую построил Владимир. Пришел тот варяг из Греческой земли и исповедовал христианскую веру. И был у него сын прекрасный лицом и душою, на него-то и пал жребий… И посланные к нему сказали: "На сына-де твоего пал жребий, избрали себе его боги, так принесем же жертву богам". И сказал варяг: "Не боги это, а дерево: нынче есть, а завтра сгниет… Бог же один… сотворил Он небо, и землю, и звезды, и луну, и солнце, и человека и предназначил его жить на земле. А эти боги что сделали? Сами они сделаны. Не дам сына своего бесам". Посланные ушли и поведали обо всем людям. Те же, взяв оружие, пошли на него и разнесли его двор. Варяг же стоял на сенях с сыном своим. Сказали ему: "Дай сына своего, да принесем его богам". Он же ответил: "Если боги они, то пусть пошлют одного из богов и возьмут мо-
его сына. А вы-то зачем совершаете им требы?" И кликнули, и подсекли под ними сени, и так их убили. И не ведает никто, где их положили". ( Летопись Нестора. Повесть временных лет ).
В пещерах лавры знаменитых
Среди бесчисленных гробов
Есть два (в миру полузабытых)
С мощами Божиих рабов
Феодора и Иоанна –
Отца и сына. (В наши дни
Им бьют поклоны невозбранно
Почти что иноки одни.)
Тысячелетье миновало
С той незапамятной поры,
Когда за Истины начала
Они пошли под топоры
Слепой толпы. Как капля чашу
Переполняет, так их смерть
Смысл переполнила вчерашний,
Заставив думать, делать, сметь.
Мучительное "либо-либо" –
Смятенья княжеского груз;
Святая жертва! Правый выбор!
Крещение!! Святая Русь!!!
1
Едва успели осветиться
На долах первые стога,
Как стайкою отроковицы
Из городских ворот в луга
Пошли за спелой земляникой.
За ними отроков с пяток –
Сторожа – кто с ножом, кто с пикой,
В лучей разлившийся поток
С веселым смехом устремился
(Разбойный люд, что по лесам
Близ града стольного таился,
Озоровал то тут, то там.)
По чуть всхолмленной луговине,
Перекликаясь, разбрелись –
Румяны, веселы, невинны…
А солнышко взбиралось ввысь,
И наполнялись туесочки.
Рубаха – рядом сарафан;
А кое-где и в одиночку –
Не всякой Марьюшке Иван.
Сбирают ягоду да споро.
Над чем хохочут, что поют?
О чем заводят разговоры?
Знать, молодым везде приют.
"Взгляни-ка, Марьюшка, взгляни-ка,
Как благолепен здесь покой;
Как дружно рдеет земляника…
Не видел прежде я такой.
И небо близкое какое…
Его густая синева,
Как верный страж при том покое…
Как зелена в лугах трава
Опять налитая к покосу…
Как дольний лес смыслен [119] и тих…
Как воспаряют к небу росы…
И в мире кроме нас двоих
Нет ни души", – он взором чистым
На суженую посмотрел.
Встречь, светом ровным и лучистым,
Ее счастливый взгляд горел.
Был сызмальства он к ней просватан;
Был сговор быстр без суеты.
Уж знаема была и дата
Венчанья в храме Всех Святых.
Христову славу умножая,
Они тотчас пойдут к венцу,
Как схлынет праздник урожая.
Вот только бы поспеть отцу…
На холм взбежали, как взлетели,
Небесным счастием светясь;
Хлеба дозревшие желтели,
Меж весей [120] дальних колосясь.
И ведом был влюбленной паре
Весь мир, но только не печаль.
Плечо к плечу Иван да Марья
Во все глаза глядели вдаль.
2
По небу синему беспечно
Неслись куда-то облака;
На кручах в зелени приречной
Купались круглые бока
Тесовых кровель. Стен могучих
Кой-где заметен абрис был;
И в толчее чужих созвучий
Зрел пристаней торговый пыл.
Дорога, убранная тесом,
От городских ворот к реке
Петляла по крутым откосам
И разбегалась на песке
У кромки вод к восьми причалам;
Вкруг них теснились корабли;
Их мерная волна качала
И стражи крепко стерегли.
К стене амбара привалившись,
Дремал лабазник [121] пожилой.
Под вязом плотник, разрезвившись,
Играл секирой и пилой.
Другой лабазник у амбара
(Не время дурака валять),
Взимая мытное с товара,
Досматривал усердно кладь.
Остов ладьи на солнце ярком,
Кичился снежной белизной;
Над ним сердитый ворон каркал.
К беде? К дождю? В такой-то зной?
Суда, неспешно отплывая,
Ветрила ставили. Они
Влекли дары чужого края
Путем варяг в иные дни –
Прочь от Перуновых мистерий,
От домотканого холста,
От холодящих суеверий
Под сень привычного Креста.
Их провожал недвижным взглядом
Среброголовый исполин [122] ,
Взнесенный девственным обрядом
На гребень киевских былин.
И мощь, и сдержанную роскошь
Как первый среди равных он
Являл. Даждьбог, Сварог и Мокошь,
Род и Симаргл [123] – весь пантеон
Богов славянских с ним в покоре
Соседствовал. Им ли пропасть,
Когда от моря и до моря
Простерлась их (но их ли?) власть.
3
Монах – смиренный перехожий –
Припрятав Библию в рукав,
Встречал в дороге день погожий,
Сутану вервием [124] прибрав.
Ему под руку вознесенну
Румяный отрок поднырнул,
Несясь к реке. Упал. Колено
Потер. Вскочил. В сердцах вздохнул.
"Как звать тя, отроче?" "Иванко".
"Да ты постой. Спросить дозволь,
Куда бежишь ты спозаранку?
И радость гонит или боль?"
"Весь Киев, добрый человече,
На берег к пристани спешит.
Ладьи вернулись издалече…
…А ты, я чай, не ворожбит?" –
Он вскинул брови на монаха.
Льняной затылок почесал,
Поправил пояс и рубаху
И с легкой грустью досказал:
"Уж минул год, как вниз к Царьграду
Ушла отцовская ладья,
И нынче (день который кряду)
На пристань припускаюсь я.
Стремлюсь, о, добрый человече,
Как благодарное дитя,
Ладьям купеческим навстречу –
Спешу отца увидеть я".
"Отец твой, чаю, гость богатый?" –
"И гость, и воин, и гонец:
Война – он одевает латы,
Приходит мир – и он купец.
В свой час по княжьему веленью
Он в Цареград ходил не раз.
И возвращался по моленью
С почетом, выполнив наказ.
Наш добрый род идет от свеев [125] .
Отца Феодором зовут.
В земле ромейской [126] торг затеяв,
Он стал богат и славен тут". –
"И мать из свеев?" – "Мать – словенка.
Из Новегорода она". –
Потер разбитую коленку. –
С отцом же здесь обручена".
Бок о бок к пристани спустились.
По зову неких общих струн,
Как сговорясь, перекрестились.
Иван взобрался на валун:
"Вечор велел мне кормчий Сила
Отцовский парус ноне ждать.
Сердчишко, веришь ли, заныло –
Не ведаю, как и унять.
Отец мой юношей веселым
Крещен во Цареграде был,
Когда за Ольгиным подолом
Крестилась свита [127] . Бог открыл
Им путь ко свету. Я же, отче,
Отцом с молочных дней крещен…
И знаюсь грамоте… А впрочем,
Не этим в Боге я прельщен.
Люба мне доброта Господня
И заповедей Божьих свет…
Ужели буду я сегодня
Объятьями отца согрет?
И в бороду его уткнувшись,
От счастья стану слезы лить? –
Он потянулся, улыбнувшись.
Дай Боже им скорей приплыть".
Умолк. Прислушался. Плескалась,
Ласкаясь к берегу, вода.
Вдали суденце показалось,
За ним еще, еще… Суда,
Как лебедей усталых стая,
Взрезая гладь днепровских вод,
Росли, упруго раздвигая
Объявший их небесный свод.
Иван вскочил, заволновался,
Сглотнул застрявший в горле ком
И с хрипотцою рассмеялся:
Ему, ему ли не знаком
Ладьи отцовской красный парус.
Суда к причалам подошли.
Тюки заморского товару
По сходням хлопы понесли.
Феодор – гость и воин знатный –
Ступил на берег наконец.
Ему навстречу отрок статный
Рванулся: "Иоанн!!" – "Отец!!!"
В объятиях сомлели, плача:
"Бог милостив ко мне, отец". –
"Бог милостив ко всем, юначе,
Ему ль не знать людских сердец.
Как мать? Как Марьюшка-невеста?" –
"Все здравы, батюшка. Ты сам
Здоров ли будешь?" – "Здрав, известно.
Хвала Творцу и Небесам!"
И с радостью, и с грустью легкой
Монах все это примечал.
Затем пошел по кромке вогкой
К пещерам [128] , в скит – на свой "причал".