Моя вторая попытка с дымком имела место около полудня, 31 января. Я проснулся на следующий день в начале вечера. Я имел ощущение необыкновенной силы памяти по отношению ко всему, что дон Хуан сказал мне во время первого опыта. Его слова были словно впечатаны в сознание. Я продолжал слышать их с необыкновенной ясностью и постоянством. В течение этого опыта другой факт стал для меня очевиден: все мое тело онемело после того, как я начал глотать мелкий порошок, который попадал мне в рот каждый раз, когда я затягивался. Таким образом, я не только вдыхал дым, но также и проглатывал смесь.
Я попытался передать свои ощущения дону Хуану; он сказал мне, что ничего серьезного не получилось. Я заметил, что могу вспомнить все, что произошло, но он не хотел ничего слушать. Каждое воспоминание было точным и безошибочным. Процедура курения была точно такой же, как и при предыдущей попытке. Казалось, что оба опыта полностью совпадают, и я могу начать свой пересказ с того места, где первый эксперимент закончился. Я ясно помню, что после того, как я упал на землю на бок, я был полностью лишен чувств и мыслей. И, однако же, моя ясность ума ни в чем не была нарушена. Я помню, что последней мыслью, посетившей меня, когда комната перевернулась в вертикальной плоскости, была: "Я, должно быть, треснулся головой о пол, и все же я не чувствую никакой боли".
Начиная с этого момента, я мог только слышать и видеть. Я мог повторить каждое слово, которое мне сказал дон Хуан. Я следовал каждому из его указаний. Они казались ясными, логичными и простыми. Он сказал, что мое тело исчезает и что у меня останется только голова, а при таких обстоятельствах единственный способ сохранить бодрствование и способность двигаться - это стать вороной. Он велел постараться моргнуть и добавил, что если я сумею моргнуть, это значит, что я готов продолжать. Затем он сказал, что тело полностью исчезло и у меня не осталось ничего, кроме головы; голова никогда не исчезает, так как именно голова превращается в ворону.
Он приказал мне моргать. Должно быть он повторил это приказание - как и все другие команды - бесчисленное множество раз, потому что я могу вспомнить их с предельной ясностью. По-видимому, я моргнул, так как он решил, что теперь я готов, и приказал мне выпрямить голову и опереться на подбородок. Оказывается, в подбородке - лапы вороны. Он велел мне почувствовать лапы и следить за тем, чтобы они медленно выходили. Дальше он говорил, что я еще не крепок, что я должен отрастить хвост и что хвост выйдет из моей шеи. Он велел распустить хвост как веер и почувствовать, как он метет по полу.
Потом он заговорил о крыльях вороны и сказал, что они должны выйти из моих скул. Это будет трудным и болезненным делом. Он приказал мне выпустить их. Они должны были стать исключительно длинными, такими длинными, какими только я смогу их сделать, иначе я не полечу. Он сказал, что крылья выходят, что они длинные и красивые, и что мне нужно махать ими до тех пор, пока они не станут настоящими крыльями.
Потом он заговорил о верхушке моей головы и сказал, что она еще очень большая и тяжелая, что ее тяжесть помешает мне лететь. Чтобы уменьшить ее, нужно моргать; с каждым миганием голова будет становиться меньше. Он велел мне моргать, пока вес верхушки не уменьшится и я не смогу свободно подскакивать. Затем он сказал мне, что я уже уменьшил свою голову до размеров вороны и мне следует походить вокруг и попрыгать, пока не исчезнет моя скованность.
Осталась еще одна вещь, которую мне нужно изменить, сказал он, и тогда я смогу летать. Это было самым трудным изменением - чтобы его добиться, мне нужно было во всем слушаться дона Хуана и делать все в точности так, как он говорил. Я должен был научиться видеть как ворона. Дон Хуан сказал, что сейчас у меня между глаз образуется твердый клюв. Он добавил, что вороны смотрят прямо в обе стороны, и приказал мне повернуть голову и посмотреть на него одним глазом. Если бы я захотел посмотреть на него другим глазом, мне нужно было дернуть клюв вниз - благодаря этому движению я получу возможность видеть другим глазом. Он приказал мне перемещать зрение с одного глаза на другой, после чего заключил, что я готов лететь и ему осталось только подбросить меня в воздух.
У меня не было затруднений ни с одним из ощущений, соответствующих его командам. Я чувствовал, как у меня вырастают птичьи лапы, поначалу слабые и дрожащие. Я ощущал, как из задней части моей шеи выходит хвост, а из скул - крылья. Крылья были туго свернуты. Я чувствовал, как постепенно они выходят. Процесс был трудным, но не болезненным. Затем я моргал до тех пор, пока моя голова не уменьшилась до размеров вороньей. Но самый удивительный эффект произошел с моими глазами. Я стал видеть как птица!
Когда под управлением дона Хуана я выращивал клюв, появилось раздражающее ощущение нехватки воздуха. Затем что-то выпятилось и образовало передо мной некое препятствие. И пока дон Хуан не сказал мне смотреть вбок, у моих глаз не было по сути полного обзора. Я мог, мигая одним глазом, сдвинуть фокус зрения с одного глаза на другой. При этом комната и все предметы, находящиеся в ней выглядели не так, как обычно. Впрочем, я не мог сказать, в чем была разница. По-видимому, я смотрел наискось или, может быть, предметы были не в фокусе.
Дон Хуан стал очень большим и ярко светился. По отношению к нему я ощущал своего рода комфорт и безопасность. Затем зрительные образы затуманились, потеряли очертания и превратились в четкие схематические узоры, которые иногда вспыхивали и мерцали.
Воскресенье, 28 марта 1965 года.
Во вторник, 18 марта, я вновь курил галлюциногенную смесь. Первоначальная процедура отличалась в мелких деталях. Мне нужно было вновь наполнить чашечку трубки один раз. После того, как я выкурил первую трубку, дон Хуан сказал, чтобы я очистил ее. Он положил смесь в нее сам, потому что у меня отсутствовала мышечная координация. Очень большое усилие требовалось, чтобы просто двигать руками. В моем мешочке было достаточно смеси, чтобы еще раз наполнить трубку.
Дон Хуан посмотрел на мешочек и сказал, что это была моя последняя попытка с дымком вплоть до следующего года, потому что я использовал все свои запасы. Он вывернул мешочек наизнанку и вытряхнул пыль на блюдо, на котором были угли. Она сгорела оранжевым пламенем, как если бы он положил лист прозрачного материала сверху на пламя. Лист вспыхнул и рассыпался на сложный рисунок линий. Что-то зигзагом пролетело внутри них на высокой скорости. Дон Хуан велел мне смотреть на движение линий. Я увидел что-то выглядевшее наподобие небольшого шарика, катавшегося туда-сюда по светящейся зоне. Он наклонился, сунул руку в это сияние, вынул шарик, положил его в чашечку трубки и велел мне затянуться. У меня было ясное ощущение, что он положил этот шарик в трубку для того, чтобы я вдохнул его. В один момент комната потеряла свое горизонтальное положение, я почувствовал глубокую скованность и чувство тяжести. Когда я очнулся, я лежал на спине на дне мелкого ирригационного канала, погруженный в воду до подбородка. Кто-то поддерживал мою голову. Это был дон Хуан. Первой моей мыслью было то, что вода в канале имеет необычное качество. Она была холодной и тяжелой. Она накатывалась на меня, и мои мысли текли в такт этому ее движению. Сначала вода имела ярко-зеленый отблеск или флюоресценцию, которая вскоре исчезла. Я спросил у дона Хуана о времени дня. Он сказал, что сейчас раннее утро. Через некоторое время я полностью пришел в себя и вылез из воды.
- Ты должен рассказать мне все, что видел, - сказал дон Хуан, когда мы пришли в его дом. Он также сказал, что он пытался вернуть меня назад в течение трех дней, и ему пришлось потратить на это много сил. Я несколько раз делал попытки описать ему то, что я видел, но у меня не получалось сосредоточиться. Позднее, в начале вечера, я почувствовал, что готов говорить с доном Хуаном, и я начал рассказывать ему все, что запомнил с того времени, как упал на бок. Но он не хотел слушать об этом. Он сказал, что его интересует только то, что я видел и делал после того, как он бросил меня в воздух и я полетел.
Все, что я мог вспомнить - серия похожих на сон картин или сцен. Они не имели последовательности. У меня было впечатление, что каждая из них подобна отдельному пузырьку, вплывающему в фокус и затем исчезающему. Это были не просто сцены, на которые можно смотреть. Я был внутри них. Я был их частью. Когда я пытался вспомнить их сначала, я ощущал их пустыми смутными размазанными вспышками, но когда я подумал о них, то вспомнил, что каждая из них была исключительно ясной, хотя и полностью несвязанной с обычным видением, отсюда ощущение пустоты. Картин было несколько, они были очень просты.
Как только дон Хуан упомянул, что он подбросил меня в воздух, у меня затеплилось слабое воспоминание об абсолютно ясной сцене, в которой я глядел прямо на него с некоторого расстояния. Я глядел только на его лицо. Оно было монументально по своим размерам. Оно было плоское и имело интенсивное свечение. Его волосы были желтоватыми, и они двигались. Каждая часть его лица двигалась сама по себе, отбрасывая своего рода желтоватый свет.
В следующей картине дон Хуан подбросил меня вверх, или швырнул вперед. Я помню, что я распластал свои крылья и полетел. Я чувствовал себя одиноким, проносясь сквозь воздух, болезненно двигаясь вперед и вверх. Это было больше похоже на ходьбу, чем на полет. Это утомляло мое тело. Там не было ощущения свободного парения. Затем я вспомнил момент, когда я, оставаясь неподвижным, глядел на массу острых темных краев, выступающих из какой-то площадки, которая имела смутное, тягостное освещение. Затем я увидел поле с бесконечным разнообразием огней. Огни двигались, мелькали и изменяли свечение. Они были почти как цвета. Их интенсивность манила меня.
В следующий момент почти прямо перед моими глазами появился некий предмет. Он был толстым и заостренным и имел отчетливо розовое свечение. Я ощутил внезапную дрожь и увидел многочисленные похожие друг на друга розовые формы, приближающиеся ко мне. Все они двигались на меня. Я отпрыгнул в сторону.
В следующей сцене, которую я помню, были три серебристые птицы. Они отбрасывали сияющий металлический отсвет, чем-то похожий на блеск нержавеющей стали, но более интенсивный, движущийся и живой. Мне они нравились и я полетел вместе с ними. У дона Хуана не нашлось никаких замечаний по поводу описания моего опыта.
Вторник, 23 марта 1965 года.
На следующий день после моего рассказа о своем последнем опыте дон Хуан сказал:
- Немногое требуется, чтобы стать вороной. Ты сделал это и теперь ты всегда будешь ею.
- Что случилось после того, как я стал вороной, дон Хуан? Я летал в течение трех дней?
- Нет. Ты вернулся назад с заходом солнца, как я и сказал тебе сделать.
- Но как я вернулся?
- Ты был очень усталым и заснул. Это все.
- Я имею в виду - я прилетел обратно?
- Я уже сказал тебе, ты послушался меня и вернулся назад в дом. Но не занимайся этим делом. Это неважно.
- Но что же тогда важно?
- Во всем твоем путешествии была только одна вещь очень большой ценности - серебристые птицы.
- Что же было такого особенного в них? Это были просто птицы.
- Не просто птицы. Это были вороны.
- Они были что, белые, эти вороны?
- Черные перья ворон в действительности серебристые. Вороны сияют так интенсивно, что их не беспокоят другие птицы.
- Но почему их перья выглядят серебристыми?
- Потому что ты смотрел так, как смотрит ворона. Ты видел, как видит ворона. Птица, которая выглядит темной для нас, выглядит белой для вороны. Белые голуби, например, розовые или голубые для вороны, морские чайки - желтые. Теперь попытайся вспомнить, как ты присоединился к ним.
Я подумал об этом, но образ птиц был смутным, несвязным изображением, которое не имело продолжения. Я сказал ему, что я могу вспомнить только, что я чувствовал, что лечу вместе с ними. Он спросил, присоединился ли я к ним в воздухе или на земле. Но я не мог ответить на этот вопрос. Он почти рассердился на меня. Он требовал, чтобы я подумал об этом. Он сказал:
- Все это не будет стоить и гроша. Это будет всего лишь бессмысленным сном, если ты не вспомнишь точно.
Я всячески старался вспомнить, но так и не смог.
Суббота, 3 апреля 1965 года.
Сегодня я подумал о другой картине в моем "сне о серебряных птицах". Я вспомнил, что видел темную массу с миллиардами дырочек, как от булавок. Фактически эта масса и была скопищем маленьких дырочек. Я не знаю почему, но я думал, что она мягкая. Пока я смотрел на нее, три птицы летели прямо на меня. Одна из них издала звук, а затем все три были уже рядом со мной на земле.
Я описал эту картину дону Хуану. Он спросил меня, откуда прилетели эти птицы. Я сказал, что, пожалуй, не смогу определить этого. Он опять стал нетерпелив и обвинил меня в негибкости мышления. Он сказал, что я очень хорошо смогу вспомнить, если попытаюсь. И что я боюсь немножко расслабиться. Он сказал, что я думаю в терминах людей и ворон, но что я не был ни человеком, ни вороной в то время, о котором требуется вспомнить.
Еще он просил вспомнить, что вороны сказали мне. Я пытался думать об этом, но мои мысли были заняты массой других вещей. Я не мог сосредоточиться.
Воскресенье, 4 апреля 1965 года.
Сегодня я проехал большое расстояние. Еще до того, как я подъехал к дому дона Хуана, совсем стемнело. Я думал о воронах, и внезапно очень странная мысль пришла мне в голову. Это было скорее чувство или впечатление, нежели мысль. Птица, которую я услышал первой, сказала, что они прилетели с севера и летят на юг, и что когда мы встретимся вновь, они будут следовать тем же путем. Я сказал дону Хуану, что я, возможно, придумал или, может быть, вспомнил это. Он ответил:
- Не думай о том, вспомнил ты это или же придумал. Такие мысли годятся только для людей. Они не подходят воронам, особенно тем, которых ты видел. Потому что это были эмиссары твоей судьбы. Ты уже ворона. Ты никогда не изменишь этого. С этого времени и далее вороны будут говорить тебе своим полетом о каждом повороте твоей судьбы. В каком направлении ты полетел с ними?
- Я не могу знать этого, дон Хуан.
- Если ты подумаешь правильно, то ты вспомнишь. Сядь на пол и покажи мне направление, в котором ты был, когда птицы прилетели к тебе. Закрой глаза и начерти линию на полу.
Я последовал его предложению и определил точку.
- Не открывай пока глаз, - продолжал он, - в каком направлении вы полетели по отношению к этой точке?
Я сделал другую отметку на полу. Взяв эти ориентиры, как отправную точку, дон Хуан истолковал различные направления полета, которые вороны могли бы избрать, чтобы предсказать мое личное будущее или судьбу. Он установил оси их полета по четырем сторонам света.
Я спросил его, всегда ли вороны следуют этим осям, чтобы предсказать судьбу человека. Он сказал, что ориентация была для меня одного. Абсолютно все, что вороны делали при встрече со мной, имело чрезвычайную важность. Он настаивал на том, чтобы я вспомнил каждую деталь, поскольку послание или же вид "посланников" - индивидуальное, личное дело.
Была еще одна вещь, которую он настоятельно просил меня вспомнить - время суток, когда эмиссары меня покинули. Он посоветовал подумать о разнице в освещении вокруг меня между временем, когда я только начал лететь, и временем, когда серебристые птицы полетели со мной. Когда я впервые мучительно различил ощущение света, вокруг было темно, а когда я увидел птиц, все было красноватым, светло-красным или, пожалуй, оранжевым. Он сказал:
- Значит, это было во второй половине дня. Солнце еще не село. Когда совсем стемнеет, ворона ослеплена белизной, так же как мы ослеплены темнотой. Это указание времени относит последнюю весть для тебя на конец дня. Эмиссары позовут тебя, и, пролетая над твоей головой, они будут серебристо-белыми. Ты увидишь их сияющими в небе. И это будет означать, что твое время пришло. Это будет означать, что ты умрешь и сам станешь вороной.
- А что будет, если я увижу их утром?
- Ты не увидишь их утром.
- Но вороны летают весь день.
- Не твои эмиссары, дурень.
- А как насчет твоих эмиссаров, дон Хуан?
- Мои придут утром. Их тоже будет трое. Мой бенефактор говорил мне, что можно криком отогнать их, превратить в черных, если не хочешь умирать. Но теперь я знаю, что этого делать не следует. Мой бенефактор был одарен по части крика, по части различного шума и насилия, связанного с травой дьявола. Дымок не таков - потому, что он не имеет страсти. Он честен. Когда твои серебряные эмиссары придут за тобой, нет нужды кричать на них, - просто лети вместе с ними, как ты уже сделал. После того, как они возьмут тебя с собой, они изменят направление - и четыре вороны улетят прочь.
Суббота, 10 апреля 1965 года.
Я испытывал короткие приступы несвязности, поверхностные состояния необычной реальности. Один образ из галлюциногенного опыта с грибами вновь и вновь возвращался на ум. Это мягкая темная масса булавочных отверстий. Я продолжал визуализировать это как масляный пузырь, который начинает затягивать меня в свой центр. Как будто центр открывается и заглатывает меня. В течение очень коротких моментов я испытывал нечто, напоминающее состояния необычной реальности. В результате этого я страдал от наплывов сильного возбуждения, тревоги и неудобства. И я намеренно старался избавиться от переживания, сразу как только оно начиналось.
Сегодня я поговорил об этом с доном Хуаном. Я спросил его совета. Ему, похоже, не было до этого дела, и он посоветовал мне не обращать внимания на эти ощущения потому, что они бессмысленны и не имеют никакой ценности. Он сказал, что единственные переживания, которые стоят моих усилий и внимания, будут те, в которых я увижу ворону. Любое другое "видение" - это просто порождение моих страхов. Он напомнил мне, что для того, чтобы приобщиться к дымку, необходимо вести сильную и спокойную жизнь.
Мне казалось, что я достиг опасного порога. Я сказал ему, что чувствую неспособность идти дальше. Было что-то действительно пугающее в этом дымке. Перебирая картины, которые я помнил из своего галлюциногенного опыта, я пришел к неизбежному заключению, что видел мир, который в некотором отношении структурно отличался от мира, воспринимаемого привычным способом. В других состояниях необычной реальности, которые я прошел, все воспринимаемые мной предметы и системы образов оставались в границах привычного способа визуального восприятия мира, а под действием галлюциногенного дымка я видел совсем не так.
Все, что я видел, находилось прямо по линии зрения. Ничего не было сверху или под ней. Каждая картина была раздражающе плоской, и, однако же, несмотря на это, имела большую глубину. Может быть, точнее было бы сказать, что картины являлись конгломератом невероятно четких деталей, воспринимаемых в необычном свете. При этом, свет двигался, создавая эффект вращения.