Бакшеев как-то сразу обмяк, точно налетел на стенку. Некоторое время он молча шевелил губами, смотрел на дочь, затем снова забушевал:
- Оказывается, от тебя много чего можно ожидать! А тот старый пень, он-то почему мне не позвонил? Я же его просил: зайди, попроведай, чуть что - звони. Тебе же лежать дома надо, а он взял да в самолет запихал. Вот удружил так удружил! Видно, совсем глаза залил.
- Папа, я дядю Петю долго-долго упрашивала. Пассажиров-то перед праздником полный вокзал. Мне дома надоело одной сидеть. Да, и забыла тебе сказать: мамка приходила, дядя Петя как раз у нас был. Мамка говорит, чтоб я его больше не пускала.
- Что, она одна приходила? - поинтересовался Бакшеев.
- Одна, - Таня внимательно посмотрела на отца. - Два раза ночевала, а потом я к тебе улетела.
- Ну, ладно, - подумав немного, сказал Бакшеев. - Командировка скоро закончится, домой полетим. Там и разберемся, куда тебе поступать - в летное или на курсы кройки и шитья. Хватит в доме и одного летчика.
Бакшеев еще долго ворчал на дочь. Но хоть и хмурился, и делал вид, что недоволен Таниным приездом, Ершов был уверен: он рад, что она здесь, в Усть-Куте, рядом с ним.
- Вася, а как ты живешь? - спросила она вечером по пути в столовую. - Все получается?
- Получается, - улыбнулся он. - Скоро Михалыч меня ведущим летчиком сделает.
- Папка сделает, - подтвердила Таня. - Если собрать всех, кто летал с отцом, половина аэропорта наберется. - Таня неожиданно замолкла и, помедлив немного, добавила: - Он бы давно мог уйти на большие самолеты, да не захотел. На больших можно летать только по одним и тем же линиям, а на вашем можно сесть на любом аэродроме.
Ершов почувствовал: Таня чего-то недоговаривает.
- А тебе бы хотелось, чтоб он летал на больших самолетах? - спросил он.
- Не знаю, - пожав плечами, ответила Таня. - Мне бы хотелось, чтоб он почаще бывал дома. Ты знаешь, мне его всегда немного жалко. У нас на улице, случись что, все к нам идут: одному починить что-то надо, другому билет на самолет взять. Он ведь никому не отказывает. Я заметила: никому нет дела - здоров он или болен, отдыхал или нет - выручай, Иван Михайлович! А ведь он же летчик, а не кассир или сантехник какой-то.
- А какая разница - летчик он или сантехник? Это хорошо, что идут люди. Хуже, если бы все было наоборот.
- Может, ты и прав, - подумав немного, согласилась Таня. - Я не против, пусть ходят, только бутылки не носят. Отцу пить совсем нельзя, сердце у него стало побаливать.
"Конечно, на большие самолеты с больным сердцем хода нет", - подумал Ершов.
За полетами незаметно подошла весна. Теперь уже все взлеты и посадки делал Бакшеев. Раскисшие, покореженные солнцем полосы даже для него, опытного пилота, таили опасность, хотя при надобности Ершов мог заменить командира. С конца марта стали летать по ночам, стараясь попасть на северные аэродромы пораньше, пока нет солнца, пока держатся прихваченные заморозками полосы.
В тот свой последний полет они задержались с вылетом, упустили время и в Бодайбо попали в самую распутицу. Взяв груз, полетели в Усть-Кут. Минут через двадцать к ним на связь вышел Тугелькан и потребовал совершить посадку у них.
- У нас горючего в обрез, только-только до Усть-Кута, - ответил Бакшеев.
- Посадка у нас. Указание командира отряда. Заправкой обеспечим, - распорядился тугельканский диспетчер. - У нас пассажиров полный вокзал.
- У нас груз на борту, - ответил Бакшеев. - Мы сейчас в Бодайбо едва-едва взлетали, раскисло все.
- Груз снимем и заправку обеспечим.
- Что ж, придется садиться, - поморщился Бакшеев. - Если по-быстрому, то успеем, а если протянем, то сидеть нам до морковкина заговенья. И откуда только у них керосин взялся? Володька Проявин, видно, расстарался.
При посадке в Тугелькане, когда колеса катились уже по полосе, самолет угодил в ледяное крошево, грязная вода взметнулась навстречу, окатила лобовое стекло. Бакшеев на миг потерял землю из виду. Стараясь удержать самолет на полосе, не выскочить за боковые фонари, он плавно нажал на тормоза. Машину затрясло, приборная доска качнулась, Бакшеев грудью навалился на штурвал и рядом, в круглых стеклах приборов, увидел свои налитые кровью глаза, и в тот же миг доска отшатнулась на свое место. "Слава богу, все обошлось, - подумал он. - Хорошо, что потеряли скорость, а то могли бы и шасси сломать". Бакшеев открыл форточку, выглянул наружу. В кабину ворвался тугой, спрессованный гул моторов. Он протер рукой лобовое стекло, расчистил для обзора оконце и прибавил газ. Самолет медленно тронулся. Из-под винтов веером полетели брызги, мелкий лед.
Через несколько секунд самолет выполз на твердую землю и, набирая ход, покатил к вокзалу. И только тут Бакшеев заметил, что скверик перед вокзалом забит пассажирами. Они стояли за заборчиком тесно, один к одному, как в автобусе.
- Пассажиров-то! - присвистнул Ершов. - Полпоселка собралось.
- Сюда неделю не летали, - ответил Бакшеев. - Погоды не было, вот и скопились. Ты сходи возьми у диспетчера радиограмму Ротова. На всякий случай подколем ее к заданию.
На улице было тепло и сыро, с крыш домов поднимался легкий парок, солнце, висевшее над заснеженной горой, пробивало насквозь голые деревья. Во всю мощь горланили петухи, возле столовой в огромной луже ребятня пускала кораблики.
- Ну как там у вас, будет похолодание? - на всякий случай спросил Бакшеев у радистки, которая принимала погоду. - Может, подмерзнет полоса? А утром взлетим пораньше.
- Нет, не замерзнет. Усть-Кут, Братск и Киренск ночью плюсовые температуры дают. И все это сюда, к нам идет, - ответила радистка.
Взяв у начальника аэропорта машину, Бакшеев поехал на полосу. Тысячи маленьких солнц светили с полосы. Хрусткий ноздреватый лед податливо мялся под колесами машины. Напротив поселка влетел в лужу и чуть не застрял. Вода прибывала прямо на глазах, она уже почти перегородила полосу. "Взлетать, и как можно быстрее", - решил Бакшеев.
Сразу же после заправки взяли пассажиров и взлетели. Мелькнул берег, самолет втиснулся в узкое ущелье и, набирая скорость, полез вверх. Где-то на уровне макушек гольцов, когда казалось, что они выползли наконец-то из каменного корыта, внезапно встал мотор.
- Отказ двигателя! - заорал Самокрутов.
- Вижу, - выдохнул Бакшеев. - Попробуем запустить.
Было еще несколько минут борьбы, когда, теряя высоту, с зафлюгерованным винтом отказавшего двигателя они выполнили круг над Тугельканом. Натужно и во всю мощь ревел второй, "здоровый", двигатель, но ему одному не хватало сил. Самолет тянуло к земле, будто кто-то давил на него сверху.
Земля не была страшной, она стала подробной. И Бакшеев видел, что ровного, пригодного для посадки места нет. Внизу, едва не цепляя макушками самолет, проносились деревья. Мелькнула и тут же пропала каменистая осыпь, приткнутые к берегу баржи, занесенные снегом валуны. Сбоку вынырнули крыши домов, заборы, линия электропередачи. Уже рядом с землей правым крылом срезали черный дегтярный дым из длинной металлической трубы, которая находилась на краю поселка рядом с аэродромом. Бакшеев отчетливо разглядел приваренные скобы-ступени, идущие к земле. Дальше он делал все автоматически, так, как привык это делать раньше: подвел самолет к земле и на нужной высоте выровнял его. Посадку он не ощутил, увидел только, как упруго, словно из брандспойта, ударила в лобовое стекло вода.
- Вот это посадочка! Класс! - воскликнул Ершов, когда самолет остановился на полосе. - Можно теперь в пиджаках дырки под ордена прокалывать.
- Не думаю, - угрюмо ответил Бакшеев и, отстегнув привязные ремни, медленно выбрался из своего командирского кресла. Закрыв глаза, он постоял в кабине, помял рукой грудь, улыбнулся какой-то непривычно слабой улыбкой и, открыв дверь, вышел к пассажирам, что-то сказал им. Пассажиры рассмеялись. Через минуту Бакшеев вернулся обратно.
- Ты отстой сливал? - тихо спросил он Самокрутова. - Похоже, что в двигатели вода попала.
- Сливал, конечно, сливал, - быстро проговорил Самокрутов. - Вон ребята могут подтвердить. Вася, подтверди!
- Сливал, сливал, - мотнул Ершов головой. - Я к Проявину домой бегал за банкой для отстоя.
Только через полмесяца, после того как подсохла полоса в Тугелькане, попали они в Иркутск, прямо на отрядный разбор. Все свободные от полетов летчики собрались в техклассе, глядя, кого же признают виновником этой вынужденной посадки.
- Где вы были, когда бортмеханик заправлял самолет? - спросил Ротов, когда Бакшеев закончил свой рассказ о злополучном полете.
- Осматривал полосу, - ответил Бакшеев.
- Кто может подтвердить, что Самокрутов сливал отстой?
- Я видел, - поднявшись, сказал Ершов. - Самокрутов сливал при мне.
- Почему же бортмеханик не потребовал контрольного анализа топлива? - неожиданно спросил Ротов.
Бакшеев ответил не сразу. Он понял: Ротов нащупал промах Самокрутова, а следовательно, и его промах. Но, задавая этот вопрос, Ротов не мог не знать: контрольный анализ топлива производится в случае, если у экипажа есть сомнение в качестве топлива. У Самокрутова такого сомнения не появилось, а вот Ротов посчитал, что бортмеханик должен был сделать анализ топлива.
- Я же вам говорил, и вот сейчас Ершов подтвердил: бортмеханик слил отстой, - медленно ответил Бакшеев, - следов воды в топливе не было. Контрольный анализ сделать не успели, да и кто его в таких условиях делает? Задержись мы на тридцать минут, могли бы и не взлететь.
- Вот и сидели бы там, - сказал Ротов. - А теперь неизвестно, чем все это кончится. Так хорошо начали год, ни одной предпосылки - и вот на тебе! Но ничего, придется с вас спросить. По всей строгости спросить. Особенно с бортмеханика.
- Надо бы не только с нас три шкуры драть, - хмуро заметил Бакшеев. - А то садиться нельзя, полоса размокла, а нас сажают. Экипаж, мол, выкрутится.
- Не беспокойтесь, каждый ответит за свое, - перебил его Ротов. - Их тоже накажут.
- Посмотрим, - усмехнулся Бакшеев, - только я вот уже двадцать лет на эти аэродромы летаю и не помню, чтоб хоть раз кого-то наказали.
Неожиданно он понял, что роет под Володьку Проявина. Накажут, конечно, и начальника аэропорта, но больше всего Володьку. Это же по его вине оказалась в бочке с керосином вода.
- Почему же вы, опытный командир, зная, что аэродром непригоден, сели в Тугелькане?
- Товарищ командир, вы как будто не знаете: мне дали указание произвести посадку и вывезти пассажиров.
- Хорошо. Тогда давайте подойдем к этому вопросу с другой стороны, - подумав немного, сказал Ротов. - Скажем, у вас неисправный парашют, а вам дают команду прыгать. Вы прыгнете? Конечно, нет. Вы сначала убедитесь в исправности парашюта, а уж потом выполните команду.
- Правильно, - заметил Бакшеев. - Но возьмем другой случай. Я уверен, что парашют исправен. Прыгаю. А он возьми и не раскройся. Заело. Непредвиденный случай.
- Вас на то и посадили в самолет, чтоб не было непредвиденных случаев, - обрезал Ротов. Потом добавил: - И не защищайте бортмеханика. Виноват, пусть получит свое, а вы - свое. А коли вы не в состоянии принять грамотное решение и как требуется организовать работу экипажа, держать не станем. Вечно у вас что-нибудь случается. То на закрытый аэродром садитесь, то водой заправляетесь.
Бакшеев, сдерживая ярость, молчал. Он понял: защиту построил неубедительно, на эмоциях. Нужны факты, а они против экипажа.
Десятки людей готовят машину к полету, а все замыкается на летчике. За свою жизнь Бакшеев знал немало случаев, когда летчики скрывали свои и чужие промахи, тянули на базовый аэродром на неисправном самолете: только бы не сидеть на периферии, только бы не писать объяснительные. Уж кто-кто, а они-то знали предел, когда можно лететь, а когда нет. Но Бакшеев никогда не предполагал, что попадется на такой мякине. Тугельканская бочка с керосином была резервной, из нее давно не заправлялись. Если бы не спешка, он бы обязательно потребовал контрольный анализ топлива, но он этого не сделал, не выполнил ту самую заповедь из двадцати букв, которую поклялся выполнять еще на гольце Окунь. Поторопился. Но, восстанавливая в памяти тот промежуток времени между посадкой и взлетом, он вдруг понял, что не хотел встречаться с Проявиным. И сейчас, когда концы вышли на него, он пуще всего боялся, что Ротов ненароком вспомнит Проявина и вновь истолкует его слова не так.
- Насколько я понимаю, экипаж обвиняют в том, что своими действиями он угрожал безопасности полета, - Бакшеев поморщился, слова вышли казенные, не его, но он уже понял: защищаться нужно тем же оружием, с которым Ротов наседал на него. Теми же словами, которыми пишутся инструкции и наставления.
- Дошло, - усмехнулся Ротов. - Давно бы надо.
- Я еще раз повторяю: так мы ничего не добьемся, если будем переливать из пустого в порожнее, - продолжал Бакшеев. - Благополучное завершение полета зависит не только от летчиков, но и от наземных служб. Так давайте соберемся вместе и решим, чего бы мы хотели от них, а они - от нас.
- Оторвем людей от работы, потому что Бакшееву так хочется, - заметил Ротов. - Покороче…
- А это как раз к делу: в Тугелькане нет хозяина. Потапихин, когда ему нужно, закрывает аэродром - то для очистки полосы, то преднамеренно дает плохую погоду, и все ему сходит.
- Вы давайте по существу, - перебил его Ротов. - Отвечайте за свои действия, а Потапихин ответит за свои.
- Отвечать нужно вместе, потому что одно вытекает из другого, - стоял на своем Бакшеев. - Почему в Тугелькане каждую весну выходит из строя полоса? Потому что зимой ее вовремя не чистят. А почему не чистят? Не работает снегоуборочная машина. Объяснения дают разные: нет шофера, нечем платить. А откуда они, деньги, появятся? Я подсчитал: в период распутицы только в Тугелькан за месяц было отменено тридцать рейсов. А в год их сколько набегает? Вот они, живые деньги, на них можно такую полосу отгрохать - закачаешься! Почему мы сами себя обкрадываем? Почему мы бьем там, где, может, и бить не нужно? Я здесь не снимаю вины с экипажа. Проморгали. Но если бы бочка была чистой, если бы в ней не было воды, то нам не пришлось бы здесь оправдываться. Лучшие умы создавали самолет, а мы калечим его на дрянных прадедовских аэродромах.
- Ну ладно, хватит, - вновь перебил его Ротов. - Вы умнее всех, вы все понимаете… Начальник управления знает о сложном положении на местных воздушных линиях и делает все зависящее от него. Недавно принято постановление об улучшении работы северных аэропортов.
- Постановление хорошее, - медленно произнес Бакшеев, - но сколько их уже было.
- Товарищ командир, разрешите! - раздался голос Ершова.
- Я вас слушаю, - недоуменно проговорил Ротов. - Добавить что-то хотите?
- Вы тут сказали, что зря посадили меня летать с Бакшеевым, - заикаясь от волнения, начал Ершов. - А я считаю, что мне повезло…
- Сядьте, - остановил его Ротов. - Тоже мне адвокат нашелся. Вот, уважаемый Иван Михайлович, чему вы учите летчиков. Сами нарушаете и других за собой тянете.
После разбора Бакшеева окружили летчики.
- Зря ты так, Иван, - сказал Мордовии. - Ну что ты доказал? Все останется, как было. Себе только хуже сделал. Сказал бы: виноват. Ну в крайнем случае сняли бы бортмеханика на полгода, потом, глядишь, стихло все, восстановился бы.
- Значит, нужно как курица - голову под крыло? - раздраженно спросил Бакшеев. - Командир я или кто? Это мой экипаж, и я должен его защищать. Но дело не в этом. Проще простого наказать летчика, куда он денется. У нас ведь как? Нам всыпали и - до следующего случая. А каким он будет, следующий, не знаем.
- Ты все правильно сказал. Тяжело работать стало, - поддакнул Мордовии. - Все на нас переложили. Грязные аэродромы - летчики виноваты; отказывает матчасть - они же; заправился с водой - опять с экипажа стружку гонят. Что поделаешь - кто везет, тот и отвечает. А кто в стороне, что с него спросишь…
- Почему ты мне все это здесь говоришь? - сверкнув глазами, прервал его Бакшеев. - Что там молчал?
- Попробуй скажи, - невесело протянул Мордовии. - Я не враг самому себе…
- Тогда о чем речь? - Иван помолчал и уже спокойно продолжил: - Ничего. Не уволят. Самолет цел, люди живы. Но нервы попортят. Я не понимаю, что происходит. Возможно, я устарел и ни черта не понимаю. Основная задача разбора полетов: найти ошибку, проанализировать ее и научить других, чтоб впредь не повторилось. Уйду, уйду из авиации к чертовой матери.
- Ты это серьезно?
- Я когда-нибудь шутил?
- Ну, Иван, ну даешь! - качнул головой Мордовии. - Только я бы на твоем месте потерпел еще. Дотянуть бы до пенсии, тогда бы оно спокойнее было.
- Думаешь, тогда собственное мнение появится? - засмеялся Бакшеев. - Не появится. Не жди.
А через день Бакшеев угодил в больницу. Для всех это было неожиданностью - такой с виду здоровяк, и на тебе. Экипаж полным составом, за исключением Самокрутова, каждый день наведывался к нему. Самокрутову было некогда. Сразу же после разбора он начал оформлять пенсию, бегал, подписывал какие-то бумаги, считал налет часов. Бакшеев был рад своим, он выходил в коридор, по очереди здоровался со всеми. В короткой, не по росту полосатой пижаме он стал казаться толще и ниже ростом.
- Ну как там? - спрашивал он. - Не нападают?
- Состава преступления не обнаружено, - улыбаясь, отвечал Ершов. - Не зря копья ломали, вмешалась инспекция. Создали комиссию для проверки северных аэродромов. Так что все нормально. Самокрутов устроился в центральную диспетчерскую, там, где списанные пилоты сидят.
- Значит, не обнаружено, - задумчиво произнес Бакшеев. - Только, Вася, все равно ненормально…
- Ну а у тебя, Михалыч, как дела? - спрашивал Ершов.
- Да как тебе сказать, вроде полегче стало, - отвечал Бакшеев. - Вы лучше ко мне вечерком заходите. Начальство по домам разойдется, а с медсестрой я договорюсь. Они тут после вас меня ругают - дисциплину нарушаю.
Через неделю после рейса Ершов забежал к нему, как он и просил, вечером. Ершов подивился перемене, происшедшей с Бакшеевым: из него точно воздух выпустили, как из волейбольной камеры. Лицо осунулось, пожелтело, и взгляд - он как-то безвольно прокатился по Ершову и, вильнув в сторону, тревожно замер.
- Дали тебе командира, нет? - вяло поинтересовался Бакшеев. - Вторушин с Макаревичем приходили, говорят, опять сидишь.
- Дали, - ответил Ершов. - Плохо, ребят разбросали по разным экипажам. Привык я к ним. Да еще новый командир летать не дает.
- Это не страшно, - помолчав немного, сказал Бакшеев. - Ты летать будешь. - И горько добавил: - А я вот, кажется, отлетался. Кардиограмму сняли. Никуда, говорят, кардиограмма не годится. Спишут… А чем я заниматься буду?
- Да что ты, Иван Михайлович, раньше времени паникуешь? - бодро сказал Ершов. - Еще полетаем.