II
Малко отложил в сторону конспект. Взглянув на часы, ужаснулся: до звонка еще десять минут! Невольно вновь открыл тетрадь, чтобы продолжить занятие. Там, в конце конспекта, рукою Аннеты было написано: "Прочитала, поправила. По-казенному излагаешь мысль, нет времени, чтобы основательно пройтись. Думаю, что в конце беседы надо рассказать солдатам о подвигах наших воинов в мирные дни. Вспомни и расскажи". Он знал несколько таких примеров. Но тут открылась дверь, и в класс вошел посыльный штаба.
- Товарищ старший лейтенант, разрешите?.. Рядового Гросулова вызывают в штаб.
Малко вышел из-за стола:
- Кто вызывает?
- Командир. Приехал генерал.
- Генерал? Рядовой Гросулов, идите. -Он вместе с Виктором вышел в коридор. - Если будут спрашивать о "Голубом Дунае", ни слова, и вообще, Витя, не надо распространяться, дело прошлое, все кануло в Лету... Ты понял меня?
- Понял, товарищ старший лейтенант.
- Иди... Нет, постой... А что ты скажешь, если спросят об аварии? Конечно, могут и не спросить, будто бы все утихло, но все же...
- Расскажу, как было...
- Именно?
- Как вы учили, так и поступал...
- Нет, обо мне ни слова. Зачем? Просто скажи: не знаю, может быть, ошибся, действовал так, как мог, старался, как лучше. Ведь так и было, правда? Ну иди, иди, потом расскажешь, зачем вызывали.
Раздался звонок, и Малко, встревоженный, побежал в курительную комнату. Он закурил с такой жадностью, будто целый день не брал сигарету в рот. В окно он видел Виктора. Тот удалялся медленно, как бы нехотя, и его опять охватила тревога. Он бросил сигарету, торопясь, направился в спортивный городок, где ему предстояло провести занятие по физической подготовке.
В кабинете Гросулов оказался один, и Виктор, войдя в комнату, некоторое время колебался, докладывать о своем прибытии или нет. Отец встал, Виктор решился:
- Товарищ генерал, рядовой Гросулов прибыл по вызову подполковника Громова.
Гросулов с минуту молча рассматривал сына: смуглое мальчишеское лицо с резко очерченным подбфродком, покатые плечи, на которых лежали полевые погоны, выцветшая гимнастерка, перехваченная темно-коричневым ремнем с медной бляхой, кирзовые сапоги, которые почему-то показались Петру Михайловичу большего размера, чем носит сын. Все это он увидел как бы одним взглядом и подумал: "Солдат как солдат". Но когда Виктор подходил к столу, чтобы сесть на предложенный стул, у Гросулова немного чаще забилось сердце. Он налил в стакан воды и, отпив несколько глотков, сказал:
- Тебя вызвал я. И наверное, догадываешься, почему. - Петр Михайлович скосил взгляд на сына. Было больно сознавать: сын причастен к аварии, сын не доложил о самовольной отлучке - целый букет проступков. Вот он сидит перед ним, его Виктор. Куда выбросишь отцовские чувства? Сын! Когда ехал в часть, когда выслушивал Шахова. Громова, Бородина, сына тогда не существовало, был оператор, рядовой солдат... Теперь перед ним сын... Виктор...
Трубка погасла. Он подошел к столу, начал стучать по пепельнице. Потом, отойдя к окошку, вновь закурил, ожидая, что Виктор заговорит первым. Он начал ходить по кабинету, громко стуча каблуками. Виктор пошевелился. Гросулов обрадовался: "Ага, сейчас..." Но тот лишь отодвинул пепельницу. И этого было достаточно. Петр Михайлович сказал:
- Запах табака не нравится? А ты думаешь, мне твои фортели нравятся? - В мыслях он начал жестоко укорять себя за то, что тогда, когда увидел Виктора дома выпивши, послушал Любашу, не позвонил в часть. - Ты, по крайней мере, доложил своему командиру о самоволке? - спросил и тут же спохватился, что ему все известно.
- Доложил.
- Ну и как?
Виктор смотрел в окно, как будто и не слушал.
- Не нравится? - спросил Гросулов.
- Что не нравится?
- А то, о чем спрашиваю...
- Это я слышал, папа. За этим ты и приехал?
"Н-да, папа... Я генерал! - хотел крикнуть Гросулов. - Вот ведь мука, генерал, а он тычет". Сказал более сдержанно:
- В каких отношениях ты со старшим лейтенантом Малко?
- Он мой командир.
- И только?
Виктор молчал.
- И только? - повторил Гросулов и, видя, что сын колеблется, сказал: - Можешь на этот вопрос не отвечать. - Он шагнул к столу. - Послушай, что я тебе скажу. Я прожил жизнь нелегкую, трудную, можно сказать. И все же, поверь мне, самое страшное в жизни - ложь. Обмануть человека, своих товарищей - это все равно, что слепого подвести к пропасти и сказать: иди. Понимаешь, как это жестоко, бесчеловечно! - подчеркнул Гросулов, вглядываясь в побледневшее лицо сына. Он отошел к книжному шкафу и, не поворачиваясь, повторил: - Жестоко! По чьей вине произошла авария? Ты что, не знал порядка работы?
- Знал...
- И что же?
- Действовал так, как меня учили, по инструкции...
- По инструкции не могло быть аварии. Это доказано техническими расчетами. Понимаешь: расчетами! Я им верю больше, чем своему сыну. Ты обязан, я требую, в конце концов, вспомнить, как ты производил крепления... Пойдем в парк, и покажи мне все, как было, как было именно в тот момент.
Они вышли из штаба. Виктор и не думал, что отец, такой серьезный и большой начальник, станет копаться в мелочах, проверять работу рядового специалиста, это обязанность командира взвода, сержанта.
Петр Михайлович шагал размашисто, весь вид его говорил: сейчас разберемся, мы ко всему привычны.
В парке их встретил Шахов. Ои уже подготовил установку для работы. Петр Михайлович осмотрел узлы, отойдя в сторону, приказал:
- Показывай, - и, вынув носовой платок, начал вытирать вдруг вспотевшее лицо. Шахов подал команду. Виктор привычно повторил операцию точно так, как там, на полигоне. Петр Михайлович посмотрел на Шахова. Тот поправил очки, сказал:
- На две секунды опоздал.
- Еще раз.
Виктор повторил. Его руки отточенно бегали по деталям крепления, и Петр Михайлович чувствовал, как легчает у него на душе: "Чертенок, умеет работать". Но вдруг его острый взгляд поймал опасный маршрут работы: Виктор с большим опозданием выполнил команду. Шахов положил в карман секундомер. Гросулов вновь достал платок.
- Так всегда учили тебя? - спросил Гросулов. Его рука с зажатым платком медленно протянулась к механизму. - Так?
Он ждал ответа. Виктор отозвался не сразу.
- Я спрашиваю, так? - вновь спросил Гросулов, чувствуя, как заходил по щеке шрам.
- Не всегда так, - прошептал Виктор.
Будто захлебываясь, Гросулов воскликнул:
- Накануне?
Виктор увидел окаменевшее лицо отца. Оно было страшным, глаза застыли, как у мертвеца.
- Да, незадолго, - шепотом ответил Виктор.
- Понятно, иду во взвод, - приказал Петр Михайлович, - Погоди, - остановил он у ворот Виктора. - Скажи мне: ты знал, к чему может привести вот такое опоздание. Скажи честно, как отцу!
- Опоздание? Нет, папа, я об этом не думал... Да и не мог... Он говорил мне: утри нос узловским специалистам, пусть позавидуют и нам. А то, говорит, разбежались... и думают, что их нельзя догнать.
- Честно? -Каменное лицо Гросулова еще больше взбугрилось.
Виктор прошептал:
- Так было. - Ему хотелось скорее уйти, чтобы не видеть перед собой то мучительного, то гневного выражения отцовского лица. А Гросулову хотелось почувствовать невиновность сына, убедиться, что его Виктор причастен к аварии случайно, хотя бы по незнанию дела. Некоторое время они стояли молча. Наконец Петр Михайлович сказал:
- Мать просила, чтобы ты не обижался на меня... Я - командир, пойми ты это, Витя. Мне нелегко с тобой разговаривать. Но если ты "тузик", пришпорю, галопом поскачешь! Будь они неладны, эти "тузики", не люблю я их. Они для меня как красная тряпка для быка, сразу бодаюсь...
- Понимаю, теперь... понимаю...
- Меня?
- Да...
- Как понимаешь?
- Не знаю... Но стал понимать... Если бы все так относились к "тузикам"...
- A-а, вот ты о чем, - вдруг обмяк Гросулов. - Обижаются многие, а я не такой уж свирепый всадник. - Ему хотелось признаться, что порою бывает жалко "тузиков", но он не имеет права сказать об этом вслух, даже виду никакого не подаст, ибо жалость, по его убеждению, - плохой учитель, но так и не сказал, заметив, что Шахов наблюдает за ними. Молча он повернулся и подошел к ракетной установке. В его руке еще белел зажатый платок.
Виктор усмехнулся, крикнул:
- Всадник, платок положи в карман!
Гросулов оглянулся и погрозил сыну пальцем.
III
Солдаты прыгали через "коня" ловко и легко, один за другим, разбросив руки, приседали на желтый из опилок пятачок. Малко стоял в стороне и выкрикивал:
- Отлично! Следующий!..
Голос его постепенно слабел, где-то в середине занятий он спохватился: "Что же я так, не по-командирски". Он попытался приободриться, но через некоторое время вынужден был поручить вести занятия сержанту. Сам, отойдя в сторону, смотрел на мелькающие фигуры солдат, но думал о другом. Приезд Гросулова сильно встревожил его: случай на полигоне вспомнился так живо, будто это произошло только что. "Могут и докопаться". Почему-то больше всего опасался Шахова. Этот черноголовый молчун со складками на лбу всегда казался Малко способным отгадывать чужие мысли. Он смотрел на солдат, а видел перед собой Шахова, четко вообразил его рот с мягкими линиями, будто бы у простачка, очки, под которыми спокойные темные глаза. "Ну что ты скажешь, Мишель?" - даже голос вспомнился. Малко не Шахову, а себе ответил: "Я предупреждал Узлова... рядовой Гросулов еще не готов к выполнению других обязанностей". И за Шахова возразил: "Неправда, а в своем расчете ты его допускал... Тут что-то не так". - "Что? - спросил сам у себя Малко и не посмел ответить, а попытался успокоить: - Все в пределах норм и правил. Шахов - не Мессинг, генерал Гросулов - не бог, а сын его Виктор - не ангел. Пусть благодарит, от губы спас. И в конце концов я имею право, как и каждый, усовершенствовать методику, приемы обучения. А если этот болван плохо соображает, при чем тут я? Поймите, товарищи, есть же трудные индивидуумы!"
Малко немного успокоился. Но, когда был объявлен перерыв, он не вытерпел, пошел встречать Виктора. Обрадовался, когда тот показался на тропинке, ведущей из парка через небольшую еловую рощицу.
- Досталось? - .спросил Малко. Он поискал удобное место. - Посидим в тенечке. Закуривай.
Малко усмехнулся.
- С таким отцом, как у тебя, самосад будешь курить. Небось и в деньгах он строг? - И, не дождавшись ответа, вернулся к первому вопросу: - Досталось? Зачем вызывал? Про чепе спрашивал?
- Спрашивал...
- Что же ты сказал?
Виктор погасил сигарету, сорвал травинку, ответил:
- Я не говорил, показывал все, как было на полигоне. Старший лейтенант Шахов подавал команды, я работал на направляющем устройстве. Отец спросил: "Так всегда учили тебя?" Я ответил: "Нет, только накануне, накануне старший лейтенант показал мне такую последовательность". -Виктор поднял голову, ожидая, что скажет Малко. Но тот молчал. Лицо его то бледнело, то краснело, чуть-чуть тряслись руки. Потом он поднялся, швырнул в кусты загасшую сигарету.
- Закрутили туго, всю вину свалили на меня. Ну, ничего, я выдержу все удары. Не ожидал, что мой подчиненный Виктор Гросулов, которому я делал только добро, скажет неправду. Встаньте, когда с вами разговаривают! - закричал он срывающимся голосом. - Вы сказали отцу неправду. Вы всегда опаздывали в работе с механизмами, и накануне, и задолго до этого. Вот истинная причина аварии, а не то, как я учил вас. Почему вы не сказали об этом генералу? Боялись? Значит, вы трус!
Слово "трус" Виктор воспринял как пощечину. Задыхаясь от волнения, он еле выговорил:
- Товарищ старший лейтенант, что вы! Разрешите, я сейчас пойду к генералу и скажу: авария произошла только по моей вине, я всегда опаздывал. Разрешите?
Малко остывал. Он с минуту пристально вглядывался в лицо Виктора. "Неужели пойдет, неужели скажет?" Ему очень хотелось, чтобы Виктор пошел. Он снял фуражку, вытер платком лоб, вздохнул:
- А поверят?
Виктор пожал плечами.
- То-то, не поверят. Никуда ты не ходи, я сам пойду. - Он надел фуражку, приблизился к Виктору, словно хотел получше рассмотреть. Глаза его горели, и весь он показался Виктору расслабленным, больным. - Не поверят, - повторил Малко и, повернувшись, зашагал к штабу. Он удалялся косолапо, будто нес на плечах тяжелый груз, который давит его. Виктору стало жалко Малко. Он догнал его на окраине рощи, умоляюще произнес:
- Товарищ старший лейтенант, остановитесь.
Малко, не оглядываясь, бросил:
- Что?!
- Остановитесь...
- Поздно. Слышите, поздно!
- Я не понимаю вас, товарищ старший лейтенант.
- Поздно!
- Не понимаю...
- Не понимаешь?! Видишь на плечах офицерские погоны? Завтра, может, их снимут. Завтра старшего лейтенанта Малко будут судить, как подлеца и карьериста... Я иду сбросить груз, который жестоко давит мне плечи. О, как жмет. Я бы тебе обо всем рассказал, да не могу - стыдно. - Он закрыл глаза и шепотом сказал: - Идите в спортивный городок, я приказываю. Скажите сержанту, что я занят срочным делом и чтобы он вел взвод в казарму. Идите!
Он открыл глаза, когда Виктор был уже далеко. Было очень тихо, томительно и глухо. Потом издали донеслось:
- Взво-од, в две шеренги - становись!
- Становись! - повторил Малко и подумал: "Не в последний ли раз произношу это слово - становись?"
И побежал в штаб.
Издали Малко увидел черную "Волгу". Это была машина генерала. Он перешел на шаг, полагая, что теперь-то успеет застать командующего. Но тут, к своему ужасу, заметил, что машина вдруг попятилась назад, затем быстро помчалась к проходным воротам. Он решил сразу перед всеми - и Гросуловым, и Громовым, и Бородиным - признаться, выложить все, чтобы потом не объясняться с каждым в отдельности. Он чуть не закричал, чтобы остановить машину, и, конечно, крикнул бы: "Товарищ генерал, остановитесь". Но тут из-за угла клуба показался майор Савчук.
- И все-то вы торопитесь. - привычно заметил Петр Захарович. - Теперь-то куда спешить...
У Малко мелькнула догадка: "Обо мне шла речь, и все уже знают". Он медленно закурил, сказал:
- Да, теперь спешить некуда...
Савчук потрогал затылок, вздохнул:
- Неужели это так и случилось?.. Скажите, так?
- Да...
- Значит, руками своего подчиненного решили притормозить Узлова, чтобы как-то самому подняться над другими, в "маяки" пробиться?
- Да...
Подслеповатое лицо Савчука передернулось. Он переложил папку из одной руки в другую.
- А я верил вам... старается офицер, надо поддержать. - Савчук взял Малко за рукав повыше локтя и, глядя мимо, куда-то вдаль, медленно продолжал: - Понимаете, чем вы меня подкупили? Очень правильными словами. Вы не Узлов, тот ершистый, взовьется так взовьется, что в душе, то и выплеснет. Его слова иногда могли обидеть, взвинтить нервы. Ваши - упаси бог! Вы всегда говорили о большом, важном. Не слова, а музыка: общая копилка, не ради личной славы, боевая готовность - песня! Ах, черт побрал бы меня, уши развесил. Ах, как нехорошо! - Савчук заметил: глаза у Малко сильно повлажнели, вот-вот из них, голубых и всегда быстрых, теперь поблекших, покатятся слезы. Савчука даже передернуло: - Будьте мужчиной хоть сейчас. Это очень полезно - быть мужчиной...