- Андрей! - крикнул маршал. - Да завари ты чаю! - Он сел, покрутил в руках флейту. - Приказа командующего войсками округа я не могу отменить, товарищ лейтенант... Не могу, не имею права.
Появился Андрей, молоденький лейтенант, краснощекий, с лохматыми черными бровями. Он поставил чайник и молча удалился за перегородку.
- Одолел два иностранных языка, - кивнул вслед лейтенанту Талубаев. - Штудирует сейчас арабский. Пейте, - подал он стакан Малко.
Но тот наотрез отказался, ему было не до чая: слово "лейтенант" гвоздем вонзилось в мозг, жгло. Хотелось немедленно выскочить из палатки, но он не знал, как это сделать, и лишь поглядывал на дверь, подыскивая повод уйти.
- Что, неудобно в компании с маршалом? - заметил Талубаев. - А рвался в начальство! - усмехнулся он такой отцовской улыбкой, что Малко немного стало легче. - Ты дело люби, пост и чин сами к тебе придут, в ножки поклонятся: принимай нас, Михаил Савельевич, ты достоин этого. Договорились?
- Я все понял, товарищ маршал. Разрешите идти?
- Так уж и все понял! Э-э, братец, ты не спеши, всего ты еще не понял. Не тот ты человек. Не тот. А может, и тот? Как, завтра производите пуски?
Малко хотел было сказать, что он выполнит задачу на "отлично", но спохватился:
- Я буду стараться, на что только способен, все знания отдам.
- Пора, пора взяться за ум, пора... Что ж, желаю, товарищ лейтенант, успеха. Отцу передайте: пусть лучше торгует, - бросил он уже вслед.
Стояла прежняя тишина, по-прежнему шел редкий дождь и пахло грибами. Но все это для Малко не существовало. Он пробирался по лесу как во сне: впереди почему-то лицом к нему шагал Талубаев, в синих спортивных шароварах, в нижней сорочке.
- Где вы были?
Малко огляделся: за столиком сидел Бородин.
- У маршала, товарищ подполковник.
- У маршала? Ну-ка, ну-каj расскажите...
- Сейчас. - Малко взял флягу с водой. Не отрываясь, осушил ее полностью. - Сейчас расскажу...
X
"Шаги старшего лейтенанта становились все глуше, и наконец наступила тишина, как в развалинах старой крепости.
Молчал лес, молчало небо.
Молчал и я.
За спиной в палатке горел переносный электрический фонарь. Рядом, у моих ног, неподвижно лежала полоска света.
Мне не хотелось идти в палатку, и я, сев на прохладную землю, начал смотреть на серебристую ленту света. Я так долго смотрел, что совсем забыл о наступившей ночи: светлая полоска для меня была целым миром - все виделось увеличенно, даже слишком увеличенио. Обыкновенные букашки казались автомобилями с нежной для глаз окраской. Они шли по улицам покойно и деловито. Комочки земли виделись многоэтажными домами необыкновенной конструкции. На их плоские крыши садились вертолеты. Один из них задерживались, другие, прикоснувшись, тут же улетали, видимо, торопились по своим неотложным делам.
Город утопал в растительности. Но растительность была не зеленой, а серебристо-синей.
Orpoмнoe движение и по улицам и по воздуху не издавало раздражительного шума, звуки еле слышались. Но я их различал, улавливал музыку, мотив. Мои пальцы невольно начали перебирать воображаемые клавиши баяна.
Я играл на баяне с какой-то необыкновенной легкостью, с упоением. Мне было очень хорошо! Баян оказался снова в моих руках, тот самый баян, который я забросил, чтобы он не мешал мне состязаться в учебе с Костей Цыганком. Многие посчитали это за каприз. Дело дошло до замполита. Подполковник Бородин вызвал к себе: "Интересная картина, - сказал замполит, - когда учились неважно, в ущерб службе увлекались баяном, теперь же все у вас в норме, не желаете участвовать в солдатской самодеятельности. Что случилось, товарищ Гросулов?" - "Привычка у меня такая, товарищ подполковник". - "Какая?" - спросил замполит. "Зарабатывать хлеб честным трудом". У замполита заискрились глаза.
Мне все время казалось, что не я на баяне играю, а баян мною играет, к тому же кое от кого я получаю поблажку.
И забросил, да так, что напрочь: каждая свободная минута учебе! "Точка, прощай, хор Пятницкого! - противился я, когда неудержимо влекло поиграть. - Точка, что положено солдату - пусть совершится". Даже Цыганок покрикивал: "Ты очумел! У тебя способности, Витяга!"
Теперь мне легко, легко оттого, что знаю: оператор-вычислитель Виктор Гросулов завтра при боевых пусках дело свое округлит. Упоение от того, что передо мной огромный мир в сиянии света, и я слышу музыку жизни... Какие там риканцеамеры, какие там президенты, когда после захода солнца на земле живет такой расчудесный мир! Нет, никакие риканцеамеры, ни один президент не в состоянии погасить жизнь на земле. Ты слышишь меня, Ваня Оглоблин? Нет, не в силах они этого сделать! Их угроза нас не пугает, Ваня. Андрей Соловейко поет на флоте, я здесь, у ракетных установок, перебираю кнопки. Кнопки наши -жизнь наша. Вот она передо мной, и я за нее могу постоять. И оттого, что могу, мне легко и спокойно.
Я могу, потому что умею. И оттого, что умею, поет моя душа...
Еще руки растягивали воображаемый баян, когда за спиной послышались шаги. В темноте я не сразу узнал отца. Он поставил возле меня какую-то коробку, похожую на чемодан. Сел на коробку, сказал:
- Я знал, что ты не спишь.
- Смотри, папа, - показал я на освещенную землю, - жизнь какая!
Отец набил табаком трубку, щелкнул зажигалкой.
- Подарок я тебе привез. - Выдохнув дым, прошептал: - Баян новейшей марки.
И, словно опасаясь, как бы кто не застал его с этим инструментом, сказал:
- Я пойду, сынок, маршал ждет.
Но он не ушел. Постоял несколько минут, будто раздумывая, что еще сказать мне. А мне не надо было ничего говорить, я понимал его без слов.
- Папа, иди, - сказал я. - У тебя много дел.
- Много, сынок. Очень много... Я думал, что ты, Витя, как те мальчики из плохих книг, которые не понимают своих отцов. Конечно, мы в некотором роде консерваторы, - усмехнулся отец, - Старое нам дорого, а новое, новое еще дороже. И тут не каждый молодой человек поймет, разберется.
Он подал мне теплую, костистую руку, крепко сжал мою. Молча зашагал в лес. Потом остановился, подошел ко мне:
- Может, перевести тебя в другое подразделение?
- Не надо, я такой же, как все...
- Хорошо, хорошо. Другого ответа я от тебя и не ожидал, ты, как все, без привилегий.
Я поставил баян у изголовья. Хотел было выключить свет, но тут в палатку вошел Цыганок.
- Один? - спросил Костя, оглядывая жилище.
- Только что ушел отец.
- Генерал! - удивился Цыганок. - Мне повезло, мог схлопотать замечание. Времени-то в обрез до отбоя.
- Он мне подарил баян, - сказал я, открывая футляр.
- Шутишь, Виктор! Так я тебе и поверил.
- Смотри, новейшей марки!
Цыганок развел руками:
- Неужели правда?
- Точно, правда.
- Вот те на! И разберись тут, ожидаешь наряд вне очереди - получаешь в подарок баян. Нет, Витяга, это уж точно, что генералы кумекают пошибче нас с тобой. Видишь, как оно получилось-то - полный порядок!
Цыганок подержал баян, посетовал на то, что не разбирается в музыкальных инструментах и вообще смотрит на них как на недоступные для него вещи, сообщил о цели прихода.
- Тут где-то корреспондент бродит, приехал к нам за материалом. Интересуется молодыми ракетчиками. Сержант Добрыйдень велел предупредить тебя, чтобы на "товсь" был. Комсомольский секретарь о тебе заметку написал, немного похвалил. Корреспондент проверять будет, так ли это. У них там, в редакциях, не сразу печатают, а сначала нюхают, проверяют, потом уж на весь Советский Союз сообщают: этот парень - стоящий солдат. Берите с него пример. У тебя. Витяга, есть шансы порадовать свою мамочку и получить от красивой девушки фотографию и письмо. Вот так, а засим я отчаливаю...
Цыганок убежал. Я лежу один. Ах. Костя. Костя, разве обо мне надо писать в газету! Без тебя, такого "сумасброда", разве я что-нибудь стою! Добрые у тебя руки, душа еще добрее. И если это так, если ты не придумал корреспондента, если корреспондент встретится со мной, я расскажу ему о чудесном солдате, будущем офицере - о Косте Цыганке.
- Ты слышишь, Костя, - шепчу я и тянусь рукой к баяну.
Отец и Цыганок промелькнули в воображении.
Потом сон, крепкий, солдатский.
И хорошо, что он так мягко смежит мои глаза.
Это потому, что я умею служить.
И оттого, что умею, покойно на душе".
XI
Громов проснулся рано. Ожидая рассвета, лежал с открытыми глазами, поглядывая в окошко. Вчера, когда ехал в городок с Гросуловым, решилась его дальнейшая судьба. Генерал был на редкость разговорчив. Его сухое, со шрамом лицо выглядело моложаво, светилось какой-то внутренней радостью. Он много говорил о предстоящих осенних учениях, говорил без привычной для него официальности, а как бы размышлял, рисуя картину баталий. На учениях будут участвовать ракетчики. Громов, слушая генерала, в мыслях видел быстрые и маневренные РПУ-2. видел, как они с огромной скоростью мчатся по всхолмленному полю, легко преодолевая расстояние. Рассказ генерал закончил совершенно неожиданным для Громова вопросом: "Начальником штаба ко мне пойдете?" - "Начальником?" - сорвалось у Громова. Он был удивлен тем, что ему, подполковнику, предлагают такую большую должность, заместителем начальника штаба - это еще возможно, так и раньше предлагали. Генерал вместо ответа раскрыл черную кожаную папку.
- Хотел после боевых пусков объявить, - сказал он, доставая какие-то бумаги, - но сообщу сейчас, читайте.
Это был приказ о присвоении очередных воинских званий ему, Шахову и Узлову.
- Ну как, товарищ полковник, согласны? Маршал здесь, завтра и решим. Только не спрашивайте, справитесь или нет, нам виднее.
Громов дал согласие и потом, в штабе и на обратном пути, все думал о Наташе. "Сбылось то, чего она хотела".
Оконце побледнело. Он поднялся. Бородин спал на раскладушке в одних трусах. Одеяло сползло, и Степан, видимо, озяб - сжался в комок. Громов осторожно накрыл его одеялом. "Подошло время расстаться нам с тобой, гигантик", - улыбнулся Громов и вышел на улицу. Долго стоял у сосны, прислушиваясь, как просыпается земля, та земля, которую он охраняет... Где-то хрустнула ветка: видимо, птица вспорхнула. Он не ошибся - она пролетела возле, темно-синяя, даже почудилось, что он увидел ее доверчивые глаза.
- Лети, никто тебя не тронет, - прошептал Громов и вдруг заметил на небольшой лужайке сине-розовый лучик, нежный и хрупкий, только что зародившийся. Скоро он вспыхнет, окрепнет, и под его теплом пробудится земля. Пробудится, и, когда вновь подставит свою громадную спину вечерней прохладе, в части уже будет известно о том, что он, Громов, теперь полковник и убывает на новую должность. "Бородин, конечно, насупится, примет обидчивый вид. Но ведь земля не стоит на месте. Так же и человек... Да ты это лучше меня понимаешь, комиссар..."
Он поднялся на смотровую вышку, маковка которой уже была освещена солнцем. Темно-зеленый лес, похожий сверху на вздыбленное море, уходил к горам. Отдельные его волны, как-то раз нахлынув, застыли навечно на бурых ребрах хребта. Там, среди водоразделов, стремнин и плато, выставлены мишени танков, орудий и долговременные оборонительные сооружения, создан мощный узел сопротивления "противника". Громов точно знал координаты целей.
По ним и будут выпущены боевые ракеты. Сегодня из этих эрпурсов... А завтра... Земля ведь движется, и злые люди еще ходят не по тем земным дорогам, по которым им следовало ходить. Ходят в темноте и бряцают оружием и ждут, ждут момента... "А завтра мы будем сильнее. Не бряцайте, господа! Зря! Завтра мы будем сильнее".
Лес шумел, гул его крепчал. На вышке стало ветрено. Громов спустился в будку управления пусками. На стене висела карта, исчерченная условными знаками: стояли различные приборы и телефонные аппараты. Сюда, в это удобное, светлое помещение, скоро поднимутся и маршал, и Гросулов, и их помощники, и начнутся пуски.
Громов был убежден: ракетчики сработают хорошо. Он вновь вышел на открытую площадку. В бинокль начал искать расположение установок, рубежи пусков. Видимость была отличной. Однако сколько ни пытался обнаружить расчеты, не смог этого сделать. "Здорово замаскировались!" - восхитился Громов.
К вышке приближался Бородин. Пока он подходил, поднимался по ступенькам крутой лестницы, Громов вернулся мыслями к Наташе. "Уж лучше бы не сходились. Разошлись - и баста!.. Встретились: земля большая, а дороги узкие... A-а, чего я о ней, поумнеет", - отмахнулся от дум: он умел быстро подавлять в себе то, что сию минуту считал не главным, к тому же не хотел, чтобы о личных, семейных неурядицах кто-либо догадывался, тем более Бородин, с которым так хорошо служилось.
- Погляди-ка, комиссар, как наши умеют маскироваться, - передал он бинокль Бородину. - Замечательно!
- Мать моя! Их не найдешь!.. - воскликнул Степан. И погодя немного начал докладывать о проведенной партийно-политической работе. - Все это я видел, командир, вчера терся там до самого поздна. Думал: приехал маршал, Гросулов, их помощники, вызовут замполита! Не позвали. Слава богу, рассудил, значит, тихая комиссия, коль шума нет. Ну я и поднажал с Савчуком. Что я должен тебе сказать: приняли мы ефрейтора Цыганка в кандидаты партии, конечно, пока на бюро, сержанта Добрыйдень из кандидатов в члены оформили. Славные хлопцы! Оба изъявили желание поступить в военное училище. Одессит опять напомнил о своей Тоне. Не знаю, есть она у него или нет, но краткосрочный отпуск он заслужил. Правда, далековат этот город Одесса от нашего гарнизона. Но парня он дал армии хорошего. Может, самолетом оформим?.. Потом, конечно, командиру накладут по шее. Но за такого солдата можно один раз и пострадать. Или ты против? Молчишь - значит, подошло. - Он рассказал, что ракетчики взяли обязательство произвести пуски не ниже оценки "хорошо", и что вообще в подразделениях настроение приличное, боевое, и что он мог бы об этом доложить вчера, но возвратился поздно, когда Громов уже спал.
- Хотел разбудить. Презабавный случай произошел у нас. Сергей. Оказывается, нашему Малко удалось пробраться в маршальскую палатку. Без смеха слушать нельзя. В общем, Малко поговорил с маршалом. - Бородин так рассмеялся, что на глазах у него выступили слезы.
- Кто же тебе рассказал? Сам Малко?
- Он, он. Причем рассказывал серьезно, говорит: на всю жизнь эту встречу запомню, говорит: все внутренности перевернул маршал, и главное, говорит - не ругал, не шумел, так тихонько, по-простому разговаривал...
- Переживает?
- Конечно, переживает, наказание тяжелое. Не хотелось бы об этом вспоминать, да приходится и еще придется не раз... А утро-то какое, какое утро, как по заказу для пусков, светлое, безоблачное. - Бородин снял фуражку и, подставив лицо навстречу солнцу, застыл в такой позе. Громов позавидовал этой перемене, невольно сорвалось:
- Почему тебя женщины любят?
Степан сразу посуровел, но погодя немного заставил себя улыбнуться:
- А я их боюсь, командир, женщин-то, вот они и бросаются на боязливого да тихого. Ты чего вздумал меня пытать на самой вышке, зря, ни к чему, да еще с самого утра. Люди богу молятся с утра, а ты о женщинах...
Громову стало неудобно, и он, чтобы сменить тему разговора, нарочито спохватился:
- Чуть не забыл тебе сказать, Степан. Есть приказ о присвоении очередных воинских званий нашим офицерам. Шахову присвоено звание инженер-капитана, Узлову - старшего инженер-лейтенанта. Мне, Степан, полковника дали.
- Поздравляю. Сергей. Это очень хорошо! Теперь в нашей части будет свой полковник. А ну-ка повернись... Так, вполне заслужил! От всей души говорю: заслужил!
- Но это еще не все, Степан... Я дал согласие перейти в штаб артиллерии округа...
- Как дал? Почему не посоветовался! Кто тебя уломал?.. А как же мы будем без тебя? Об этом подумал? Заместитель начальника штаба. Кто такой заместитель вообще, забыл о нашем разговоре?.. Эх, Сергей. Сергей... Аль надоел я тебе, скажи честно, без зигзагов, прямо.
- Прямо? Могу прямо. Ты очень хороший товарищ, человечный замполит, с тобой служить приятно, даже радостно. Мне предложили должность начальника штаба. - Он хотел сказать, что это не главное, причина его перехода на другую работу, главная причина - Наташа, которая рано или поздно может их столкнуть, но, подумав, сказал об этом отдаленнее: - Да и Наташа уже давно настаивает, чтобы я сменил место службы. - Его лицо вспыхнуло, стало пунцовым. Он повернулся к перилам и долго рассматривал иссушенное солнцем дерево. И когда почувствовал на лице холодок, отошел от перил, сказал: - Что ж ты молчишь? Одобряешь?
Бородин прошептал:
- Пожалуй, ты прав, начальником штаба иди, да не забывай о своей родной части. - И, сбегая вниз, почти во весь голос: - Черт побрал бы этих бешеных, чумных, сами не умеют жить и другим не дают! - С земли позвал: - Пойдем завтракать, командир, товарищ полковник!..
Едва они сели за стол, как появился рассыльный от генерала Гросулова и доложил, что Громова и Бородина срочно вызывает маршал.
У палатки их встретил Гросулов. Несмотря на раннее время - до боевых пусков осталось еще два часа, - он был одет по форме, гладко выбрит и даже, как заметил Громов, подстриг свои седеющие виски. Он, попыхивая трубкой, сказал:
- Маршал пригласил вас на завтрак, прошу.
Стол уже был накрыт: среди холодных закусок и горячих блюд возвышался сверкающий пузатенький самоварчик, литров на пять, окруженный блюдечками со стаканами. Из-за перегородки появился маршал, одетый в летнюю форму. Ои поздоровался с каждым за руку и почему-то задержался возле Бородина, рассматривая его, будто впервые увидел. Хотел что-то сказать, но лишь качнул головой, наверно, подумал: ничего себе вымахал!
Талубаев сел первым, сказал:
- Прошу, Петр Михайлович, - показал на стул рядом с собой. - Прошу, товарищи, отзавтракать. - Он взял вилку и чуть наклонившись, начал есть, изредка бросая взгляд то на Громова, то на Бородина, которые чувствовали себя не совсем свободно. Степан съел кусочек колбасы, положил вилку на край тарелки. Громов намеревался последовать его примеру, но в это время маршал сказал:
- Андрей, нет ли у тебя другой закуски, колбаса не нравится нашим хозяевам.
Бородин, беря вилку, поспешил:
- Товарищ маршал, очень вкусно, не надо другой, - и поднажал так, что первым опустошил тарелку.
- Вот теперь вижу настоящего солдата. Петр Михайлович, он что, такой робкий?
Гросулов ответил:
- Только за столом. Я его знаю с тех пор, когда он был секретарем партийного бюро. Ничего, не постеснялся разъяснить одному старшему начальнику, что такое правда и что означает кривой взгляд на нее.
- Кто был тот начальник? - спросил маршал, принимаясь за горячее блюдо.
- Был такой... полковник Гросулов.
- Неужели вам, Петр Михайлович, разъяснил? - Глаза маршала заблестели, и он, как бы желая услышать от Громова подтверждение, повернулся к нему.
Сергей понял это, хотел было сказать, но Гросулов опередил:
- Громов тогда в госпитале находился, а Бородин командовал частью. Производили первые боевые пуски. Первые, пожалуй, во всей армии.