Невзлюбил меня Волошин до невозможности. Я и виду не подаю, называю его "брат Пашенька". В госпиталь вместе попали - я обгорелый, колхозных коров спасал от пожара, Волошин обмороженный, заблудился в пургу. Врачам велел, чтобы меня положили рядышком с обмороженным солдатом. Утром проснулся Пашка и крестится: "Сгинь, сгинь, сатана". Что ж ты, говорю, на своего товарища так лаешься, аль не признал? Это я, Костя Цыганок...
Потом подружились, да так, что Павел стал читать мне письма от своих "братьев во Христе" и ругать их вслух... Прозрел. Теперь классный механик-водитель. Но ведь этот музыкант, Виктор Гросулов-то, с ним, наверное, труднее будет. Музыканты - они как алкоголики, говоришь: нельзя сейчас играть, повремени немного, займись другим, а он: "Баян мне важнее, чем ваша ракета". Умник нашелся.
Я нe против музыки, но разве врага концертом уймешь, остановишь? Агрессор - он такой: одной рукой подписывает договор на культурное сотрудничество, другой швыряет бомбы на вьетнамскую землю. Вот оно как в жизни происходит, - тихо заключил Цыганок и потянулся за уставом, полистал, спросил, не поднимая головы: - Не пойму, чего он ко мне липнет? Как будто во втором взводе не с кем поговорить. Перевели бы его в наш взвод...
- Ничего, Костя, мы с тобой отвечаем за всех, - отозвался сержант. - Пусть липнет. Это хорошо, когда идут к комсомольскому руководителю. Радуйся, когда уважают, потом он скажет тебе спасибо, как Волошин говорит.
- То же Волошин, а этот сын генерала, а у меня подход ко всем один: поворот через левое плечо и - не нарушай, направо тоже по команде.
XIV
"Подполковник, очень похожий лицом на Соловейко, не поднимаясь из-за стола, подал мне руку:
- Командир части Громов.
- Виктор Гросулов. - ответил я.
- Садитесь, - подполковник показал взглядом на стул.
- Спасибо, постою. - Слышал я от отца, что в армии младший по званию, особенно солдат, в присутствии командира обязан стоять, как часовой у знамени, "и чтобы ни одно колено не сгибалось". Шутил папа или нет, но я запомнил это.
- Я просмотрел ваши документы, - сказал Громов. - Скажите, пожалуйста, генерал Гросулов, Петр Михайлович, вам отец?
- Нет. - Я тогда твердо решил никогда об этом не говорить в армии. Зачем? Отец сам по себе, я сам по себе. Мама как-то рассказывала, что будто бы отец настолько строг, что в войсках даже анекдоты ходят по этому поводу. Правда, мама оговаривалась: "Его просто не знают, душа у него добрая". Может быть, и добрая, откуда мне знать: с восьми лет; с той поры, как пошел учиться, я жил все время у бабушки Маши на Чистых Прудах. Отец приезжал и уезжал, иногда на лето забирал меня то в Белую Церковь, то на север, то в Новосибирск.
Мама несколько раз пыталась навсегда увезти меня. Бабушка Маша, с которой считались в семье, прижимала меня к своей теплой груди, говорила: "Не отдам, загубите дите. Сами живете как перелетные птицы, у вас ни кола ни двора. Не отдам".
Мама уступала бабушке. Отец при этом молчал. Только один раз вмешался: "Любаша, потерпи немного, два-три годика". Мама спросила: "Потом что?" - "Может и наш разводящий придет. Видит бог, дипломаты стараются". - "А ты веришь им?" - спросила мама. Отец сощурил глаза: "Своим верю, буржуазным сорокам не верю. Стрекочут о мире, а в карманах у них бомбы". - "А у тебя что в кармане?" - загорячилась мама. Папа вдруг запел:
Если завтра война,
Если враг нападет,
Если темная сила нагрянет,
Как один человек, весь советский народ
За свободную Родину встанет.И, каким-то жалостным взглядом посмотрев на меня, сказал:
- Меня труба зовет, сынок. Извини, скоро встретимся.
Это было перед его последним отъездом. Мне показалось, что он торопится уехать из Москвы. Бабушка Маша, глядя ему вслед, качала головой: "Нет, его разводящий не скоро придет. Побежал в свое войско, будто без него там все заржавеет. И погоны с него нельзя снять, умрет он без них... Он и в детстве драчуном рос. Жил по соседству мальчишка. Бароном его кликали. Так Петя каждый день лупил того паренька, пока тот не выколол у себя на груди: "Я есть Чапай". Потом стали дружить. А Барон теперь во флоте служит, целым флотом управляет".
Громов смотрел на старшего лейтенанта, застывшего в неподвижности, как изваяние, в двух метрах от стола.
- Михаил Савельевич, слышали?
- Точно, товарищ подполковник, сын, - подтвердил Михаил Савельевич так, словно открыл ту мысль, которую мы искали на чердаке, пожирая множество книг.
- Ладно, ладно, - примирительно произнес Громов и спросил:
- Увлекаетесь игрой на баяне? Это хорошо. Успели побывать в нашем солдатском кафе?
- Видел.
- Понравилось?
Еще бы! Никогда не думал, что такое имеется в армии, прямо как в Москве, в молодежном кафе "Юность", - книги, чай, музыкальные инструменты, телевизор, танцы. Вечера проходят весело. Я уже написал бабушке Маше, чтобы прислала мой баян. Секретарь комсомольской организации сержант Добрыйдень сказал мне: "Пусть высылает, это разрешается". А его заместитель ефрейтор Цыганок при этом добавил: "Не разрешается только компот варить". Я его не понял. Цыганок скривил рот в улыбке, показал на мою кровать: "Вот это и есть компот, когда человек не может заправлять койку".
И тут же показал, какой должна быть солдатская койка после того, как "ракетчик покинет ее, чтобы размяться в учебных классах и парке".
На плацу, после строевой подготовки. Цыганок подкатился ко мне, полюбопытствовал: "Как разминка?" И, видя, что я не просто дышу, а глотаю воздух, "успокоил": "Это только начало, потом будет легче".
- Когда это потом? - спросил я вполне серьезно.
- Тотчас же, как только уволишься в запас, - сказал Цыганок. - Через годик откроется второе дыхание. А сейчас дыши через нос, - засмеялся так, что мне самому стало смешно.
- Вашим командиром будет старший лейтенант Малко, - сказал подполковник Громов, показывая на Михаила Савельевича, и снова спросил: - Значит, генерал Гросулов к вам никакого отношения не имеет?
- Нет, - еле прошептал я.
- Он у нас командует ракетными войсками и артиллерией. Строгий генерал, но справедливый. - Громов некоторое время ожидал, признаюсь я или нет. Положив какую-то папку на стол, командир части обратился к Малко: - Образование десять классов, думаю, что со временем вполне освоит специальность оператора-вычислителя.
- Постараюсь, товарищ подполковник, и учту все. - отвечал старший лейтенант Малко. - Я оправдаю ваше доверие...
Громов слегка махнул рукой. Его лицо чуть скривилось, то ли от зубной боли, то ли от слов старшего лейтенанта. "Неужели от слов", - подумалось мне, и я чуть-чуть не выпалил: "Я сам по себе, генерал сам по себе". Когда я перед уходом в армию прощался с Ваней Оглоблиным, он сказал: "Тебе, Виктор, служить будет легко, отец генерал". До этого то же самое говорил мне Андрей Соловейко. Может, и здесь так думают?
Словно угадав мои мысли, старший лейтенант, когда мы вышли из кабинета подполковника, сказал мне:
- Виктор Петрович, а вы зря не признались командиру. В части все знают, что вы сын нашего командующего генерала Гросулова. Таким отцом надо гордиться. Отдельные разгильдяи жалуются на его строгость. Но мне он нравится, очень грамотный генерал. Современный генерал!.. Пусть он не беспокоится за ваши успехи в службе, в моем подразделении вы быстро окрепнете. И Любови Ивановне не придется краснеть за сына.
Вот как! И маму мою знает. Что ж я дурачусь... Мальчишество!
Все это было пять месяцев назад. Пять...
Вспоминаются мамины письма. Она часто пишет, в каждом из них просьба не забывать о баяне. Не забуду, мама. Сам старший лейтенант Малко напоминает мне об этом. Вдруг подойдет и скажет: "Пойди-ка потренируйся, иначе пальцы одеревенеют".
Сегодня я дневалил по казарме. Мыл полы. Дежурный ефрейтор Цыганок неслышно подошел ко мне, крикнул:
- Отставить! Сколько ты служишь в армии, то есть в Советских Вооруженных Силах?
Я разогнулся, посмотрел на тяжелую швабру, кусок дерюги, на мокрый пол со следами от собственных сапог, ответил:
- Шестой месяц, товарищ ефрейтор.
- Пальцы не одеревенели?
Руки у меня были мокрые, красные.
- Может быть,. потренируешься. - Цыганок развел руками, подражая игре на баяне. - Инструмент в ленинской комнате. Пойди, Витяга, а я за тебя пол помою.
Еще бы мгновение, и я бы поварил Косте, но в его глазах блеснули зеленые огоньки. Таким я никогда не видел Цыганка.
- Что случилось? - спросил я.
- На соревнование меня вызвал?
- Вызвал.
- А какой частью тела мойщик полов должен двигаться вперед? Видишь следы? - Цыганок засучил рукава, расслабил ремень, взял тряпку. - Смотри, как играют солдаты на этом инструменте, - потряс он шваброй.
Цыганок мыл пол так ловко и так привычно, что я невольно залюбовался его проворностью и умением. Почему-то вдруг вспомнились наши споры на чердаке и поиски мысли, которая способна остановить агрессора. О, если бы была такая мысль, разве Цыганок мыл бы полы, ведь он по натуре артист, ему бы на сцене выступать. Наверное, нет такой мысли, и поэтому даже артисты скребут и моют казарменные полы!
- Ты чего задумался, Витяга? - вывел меня Цыганок из раздумья.
Я рассказал Косте о кружке молодых философов. Цыганок, отжав тряпку, отодвинул ведро, усмехнулся:
- Смешные вы, музыканты. Разве агрессора мыслью остановишь... Учись лучше мыть полы да пульт управления знай назубок. Вот это может остановить агрессора. Другого пока ничего не придумаешь... Знаешь комнатные тапочки "ни шагу назад"?
- Нет.
- Те, в которых задников нет, попятишься, они соскакивают с ног. Так вот, Витяга, коль ты меня вызвал на соревнование, имей в виду: ты обут в эти тапочки... Отступать нельзя. Понял? А сейчас убери ведро, наведи порядок в умывальной комнате, потом можешь попиликать на баяне.
Я играл "Хотят ли русские войны" и через открытую дверь видел, как Цыганок, заложив руки за спину, вышагивал по казарме, задумчиво и важно, будто полководец в ночь перед боем.
Вдруг он вошел в ленинскую комнату, крикнул:
- Хватит!
И, сев напротив, тихо сказал:
- У меня на войне погибли мать и отец. Я даже не знаю своей настоящей фамилии, в приюте назвали Цыганком, оттого, наверное, что был похож на цыганенка... Привык, говорю, к своей фамилии! - выкрикнул Костя и побежал на телефонный звонок.
-Дежурный ефрейтор Цыганок вас слушает, - услышал я его твердый голос и подумал: "Зачем он мне сказал о своих родителях?" - Пусть приезжает хоть сегодня, у нас полный порядок, - отвечал Цыганок кому-то.
Я подошел к Косте. Он сказал:
- Завтра приезжает твой отец. - И почему-то посмотрел на меня с упреком. - Старший лейтенант Малко звонил. Пальчики не огрубели? - Цыганок резко повернулся и громко хлопнул дверью умывальной комнаты.
Отчего он так хлопнул дверью? Может, думает о том, что старший лейтенант поблажки устраивает мне, как сыну генерала? Костя, ты не сердись на меня, этого не может быть, я сам такого отношения не желаю.
Глаза мои закрываются, постель кажется мягкой, уютной: придет время - засыпать буду мгновенно".
XV
У развилки дорог Гросулов сказал водителю:
- Держи правее, в новый парк.
Времени было предостаточно, и генерал решил заехать к ракетчикам. Нет, не в штаб части, а именно в парк: постоянно жило в нем какое-то необъяснимое убеждение в том, что штабы - это бумаги, которые можно и так и эдак составить, подсластить или подперчить, поэтому стремился чаще бывать в подразделениях.
Едва машина оказалась на узенькой бетонке, ведущей в глубь леса, Гросулов сразу преобразился: теперь постороннее, не относящееся к службе, перестало существовать для него. Условные знаки, идеально чистое полотно дороги, с кюветами, в которых не может задержаться и капля сточной воды, и сам лес - не просто лес, а средство укрытия боевой техники, и еле видневшийся парк, в котором находятся ракетные установки, поглотили все его внимание. Это был не только ракетный парк, а целый городок с домиками, клубом части, учебным полигоном, расположенным в глубине леса, солдатским кафе - ажурным, светлым зданьицем. Городок вырос совсем недавно.
Сколько таких городков-крепостей по стране! Гросулов знает, он не раз бывал в таких крепостях, инспектируя боевую готовность ракетчиков. Колоссальная сила! Это не то, что там, на парадах, появляется, удивляя зрителей своими размерами и формами. Нет, нет... Там все картинно, громоздко, много музыки и веселья. Гросулов не очень любил военные парады, ибо был убежден, что подавляющая часть публики в полной мере не представляет, какую силу и мощь таит в себе ракета-гигант или новейший танк, и страшно возмущался, когда слышал пустые удивления: "Вот это штука!" или "Вот это дура, как трахнет!"
Тот, кто только что округлял глаза в восхищении, сразу же после парада остывал, а для него, как, впрочем, и для многих таких, как он, "штука" или "дура" - была сама жизнь, душа, боль, тревоги, постоянные, каждодневные...
Крепостей столько, что, отдай им приказ на одновременный залп - и неизвестно, что останется на земле. Кажется, хватит, можно "отпустить подпруги", укрыть попоной коня - пусть отдыхает, самому зайти в ресторан и распивать чаи. Ан, нет! В ушах непрерывный звон тревоги: "Война во Вьетнаме", "Бундесвер тянется к ракетной кнопке".
Чуть вдохнешь - пахнет порохом...
Чаи к черту, лошадку, коль она устала, менять немедленно, в пути, не останавливаясь, не переводя дыхания...
Машина замедлила ход.
- Товарищ генерал, посмотрите! - сказал шофер на клумбу цветов.
Гросулов приказал остановиться. Прежде чем выйти из машины, посмотрел вокруг: никого не было. Он открыл дверцу, подошел к клумбе. Живые цветы четко изображали Государственный герб страны. Колосья были из рыжеватых цветов, названия которых Гросулов не знал, серп и молот - из синеватых, отливающих поволокой марочной стали. Это он точно определил, а какие цветы, он тоже не знал и посетовал на то, что не знает этого, что недосуг узнать у Любаши, которая возится с ними постоянно: где бы они ни жили, в доме и под окнами благоухает, цветет то мягко, то буйно.
Раньше он на цветы смотрел как на что-то ненужное и Ли необязательное... Но сейчас этот герб - тяжелые колосья, обмотанные красной лентой, серп и молот, звезда и, наконец, буквы "СССР" - вдруг вызвал в нем чувство гордости. ..
- А что, молодцы ракетчики! - сказал он шоферу, подойдя к машине и поглядывая на клумбу. - Это символ нашего государства - Союза Советских Социалистических Республик! - добавил он так, словно водитель впервые видел изображение герба.
Шофер пожал плечами: дескать, знаю, товарищ генерал. Гросулов нахмурился и, потрогав на щеке шрам, недовольно бросил:
- Понимать надо, а не только глазами видеть. Слишком много "тузиков" развелось. A-а, что там, будто я слепой - вижу. Вредный народ эти "тузики". Одного встретил даже среди агитаторов. Говорю: "Завтра День Советской Конституции, а он в ответ: "Ну и что ж, все знают, столько лет выходным отмечаем". Не вытерпел, на ковер я его: "Выходным, и только?" Но он не стал рассказывать, что было потом, притих, будто испугавшись собственных слов.
Нахохленный и молчаливый подъехал Гросулов к шлагбауму.
XVI
Узлов первым сдал технический минимум по комплексу РПУ-2. Теперь, став как бы инструктором, он отдавал свои знания не только подчиненным, но и специалистам других взводов. По-прежнему из ракетного парка не выходил и Шахов. "Дима, ты человек. А человек при желании и светлых мозгах способен взять любую высоту", - по-дружески подбадривал инженер Узлова. Узлов уставал, иногда одолевали сомнения: сможет ли он выполнить свои обязательства?
Но - удивительное дело! - едва выстраивал взвод для практических занятий, сомнения тотчас пропадали. Может, оттого, что в парке тут же появлялся Игорь Шахов, как всегда, поправляя очки, словно эти в черной оправе очки были живыми, непокорными и требовалось постоянно управлять ими. Может, оттого, что весь взвод - от водителя-механика Павла Волошина до оператора-вычислителя Кости Цыганка - смотрел на него спокойно, ободряюще.
И то и другое успокаивало, и он, делая вид, что не понимает настроения подчиненных, покрикивал:
- Ефрейтор Цыганок, куда смотрите, куда? - Костя же смотрел только на прибор и был готов в любую секунду выкрикнуть необходимые расчеты. - Секунда в нашем деле сражение выигрывает!
- Волошин! Ай-яй-яй... уснул.
Волошин добродушно отвечал:
- Извините, товарищ лейтенант, разве уснешь нонче...
Цыганок всегда находился:
- У Пашки мокро под мышками, ему надо обсушиться.
Узлов, по-мальчишески оттопырив губы, прищурив один глаз, почесывал затылок, и все понимали: лейтенант не сердится, а так... для острастки шумит. И сам он понимал, что просто так, но все же от своей "методы" не отступал: строгость - прежде всего...
Шахов с утра находился во взводе Узлова. Проверяя знание техники, он довел Узлова до каления. "Ты что же, сухарь, так придираешься? - возмущался Узлов, наблюдая, как инженер сыплет вопросы солдатам и сержантам. - А еще говоришь - человек! А сам этого человека носом тычешь, как котенка. Что ты хочешь от Волошина? Он на Марс ракету не забросит. Этот парень пятнадцати лет школу кинул и только в прошлом году поверил, что бога нет и что отец Гавриил, который проживает в Закарпатье, шарлатан, изувер, обманывал его, Волошина". А сейчас он без запинки отвечал на вопросы Шахова. Краснощекий, со спокойным взглядом сероватых глаз. Волошин вел себя так, словно перед ним стоял не проверяющий, а Костя Цыганок, рассказывающий очередную байку, к которым Павел давно привык, хотя каждая цыганковская байка тант в себе какой-нибудь подвох.
У Шахова даже сомнение промелькнуло: "Волошин ли это отвечает?" Он бросил взгляд на Узлова. И Узлов понял, что Волошин не даст срезать себя ни на одном вопросе.
Волошин отвечал последним, и, видимо, Шахов устал. Он вдруг задумался, потом поправил очки, отошел под навес, сел за столик.
- Вода есть? - спросил Шахов, заговорщически подмигивая Цыганку.
Цыганок бросился в дальний угол, где стоял бачок с водой:
- Минеральная, товарищ старший лейтенант, будете?
Шахов приложился к горлышку и так, не отрываясь, осушил бутылку.
- Хорошая водичка, - похвалил Шахов. - Что ж, голубчики, четверка вам улыбается. Поздравляю. Только носы не задирайте. Скоро из округа приедет официальная комиссия. Не подведете?
- Нет, - ответил за всех сержант Добрыйдень.
- Что-то недружно, - сказал Шахов, передавая бутылку Цыганку, который, посмотрев в горлышко, заметил:
- Гром аплодисментов не последовал, зал притих в ожидании комиссии. Устали ракетчики.
Шахов сдернул очки с переносицы, и его лицо заискрилось улыбкой.
- Замучил я вас? Ничего, еще немного, а там легче будет... - И шуткой заключил: - Сказал один, поднявшись на четвертую ступеньку бесконечной лестницы. А сейчас... перерыв на два часа! Отдыхайте.
Узлов проводил Шахова до шлагбаума. Солнце кипело в дымном небе. Земля дышала нагретым воздухом. Шахов, прощаясь, сказал:
- Твои ребята порадовали меня. Они будут хорошими ракетчиками. Признаюсь, спрашивал все, что сам знал...