Пауль Демель кивнул и подумал: "Каким же одиноким должен быть человек, чтобы с помощью фантазии создать людей, для него абсолютно реальных, только чтобы почувствовать радость иметь друзей, чтобы больше не быть одиноким!"
- Ну, так вот, пришел он ко мне, этот студент, и спрашивает меня, почему бы и мне не навещать их иногда, как они приходят ко мне.
- То есть чтобы вы приходили к своим друзьям на болото?..
- На болото, да. Тогда, в ту ночь, я даже увидела этого студента в лагере! Странно, да? Он был в своей робе: тиковый костюм, серый, и сапоги. Доходяга, совсем мальчишка. Боже мой, у него лопатки торчали! Наверное, всю жизнь не доедал. Но такой умница! Я уже сказала, что он мой любимец?
- Да.
- Я их всех люблю, очень-очень, но студента - того больше всех.
- Куда же вам надо было на болоте? - спросил Демель тоскливо.
- К холму, на котором стоят одиннадцать ветел, господин пастор уже знает. Довольно далеко.
- Но туда же нет дороги! Там не пройдешь! Там сплошная трясина!
- Уж поверьте мне! - рассмеялась фройляйн Луиза. - Дорога есть. В каждом болоте есть такие дороги. Обычно их знают только крестьяне, которые ходят зимой резать камыш для застилки пола в хлеву. Потому что хлеб у них здесь плохо растет. И такую дорогу один крестьянин мне показал. Надо пройти через всю деревню до конца, потом еще метров пятьдесят, и там начинается дорога. Вообще-то, это не дорога. Это совсем узкая тропа, можно даже сказать, ряд кочек…
- Ряд кочек, - подумал Демель. И по этим кочкам фройляйн Луиза ходила уже два года. Балансировала. На узкой тропке между… - усилием воли он оборвал свою мысль и спросил: - И вам никогда не было страшно, фройляйн Луиза? Это же смертельно опасно!
- Не для меня, господин пастор! Не для меня! А что? Я же иду к своим друзьям, которые меня ждут и с которыми я потом соединяюсь там, на холме.
- Среди ветел, - добавил Демель.
Она энергично замотала головой и снова засмеялась:
- Когда я туда прихожу, это уже не ветлы, это мои одиннадцать друзей. Это, знаете, обман зрения для тех, кто не может видеть моих друзей. То есть, собственно говоря, для всех людей. Они, и когда я там, на болоте, тоже видят только ветлы. Но это мои друзья. Ветлы исчезают, когда мы там вместе.
- Но Райтер видела не ветлы, - напомнил пастор. - Она видела людей. Мужчин.
Фройляйн задумалась.
- Да, - озадаченно сказала она. - И как раз такая злая баба. Как же это может быть? Я-таки думаю, она видела ветлы, а решила, что это мужчины! Обманулась, потому что хотела, чтобы я там за оградой разговаривала с мужчинами, и она могла меня в чем-нибудь обвинить. Так, наверное, и было. У злых людей тоже много силы, господин пастор, вы ведь знаете?
- Да, - ответил он со вздохом. - Значит, на холме вы соединяетесь со своими друзьями.
- Соединяемся, да! Там я в безопасности! Под их защитой! Там со мной ничего не может случиться! Поскольку я это знаю и так твердо в это верю, со мной еще никогда ничего не случалось на тропке. И никогда ничего не случится!
- Когда вы идете к холму, ваши друзья вас уже там ждут?
- Да, все!
- Как они выглядят?
- Ну, точно, как выглядели при жизни. Я чувствую их дух, и поэтому вижу их совершенно отчетливо.
- Значит, они все еще на этом свете? Еще не упокоились с миром?
- Ну, конечно, упокоились! И какой чудный мир они обрели, господин пастор! Объясню вам все это, как объяснили мне мои друзья, господин пастор. Ну, значит, сначала умерший после своей смерти еще годы бродит по земле, потому что он ведь с этой земли. В это время он еще может являться людям. Потом он, наконец, уходит в другой мир. Сначала на самый нижний уровень другого мира.
- Уровень? - переспросил Демель.
- Да. Уровень. Представьте себе это вроде лестницы со многими-многими ступеньками, господин пастор. - Фройляйн загорелась. Щеки у нее раскраснелись, глаза сверкали: - Внизу, у основания лестницы, - там человеческое бытие. А на самом верху, в конце лестницы, - там Божественное бытие, там святые. Мои друзья, они на ступени посередине…
- Понимаю…
- Пока еще не со святыми! Ниже. На пару ступеней ниже святых.
- На предварительной стадии, - сказал Демель и поперхнулся дымом своей сигареты.
- Да, на предварительной стадии. Это вы хорошо сказали. И знаете, господин пастор, что самое чудесное: на том уровне, на котором живут мои друзья, есть только дружба, только мир, там только добро.
- Значит, ваши мертвецы все были хорошими людьми?
Фройляйн заколебалась:
- Да нет, так нельзя сказать, нет… теперь да, теперь они, конечно, хорошие, иначе они никогда не попали бы на тот уровень, понимаете?
- Понимаю.
- Я имею в виду, если бы все мелочное не слетело с них. На том уровне, на котором мои друзья живут между людьми и Всезнающим Господом, там у них еще остались воспоминания об их телесной жизни на этой земле, о положении, которое они здесь занимали, об их национальности и об их профессиях. Чех, например, был архитектором в Брюнне. Норвежец - поваром. Голландец - издателем школьных учебников в Гронингене. Американец - специалистом по рекламе в Нью-Йорке, на Мэдисон Авеню. - Она произносила иностранные слова правильно. "Как же так? - размышлял пастор. - Как она могла их правильно произносить?" - И так далее. Штандартенфюрер производил майонез в Зельце под Ганновером. Русский работал клоуном в цирке в Ленинграде. Поляк был профессором, преподавал математику в университете в Варшаве. Украинец был крестьянином. Француз работал репортером судебной хроники в одной газете в Лионе. - Снова все было произнесено правильно. - Свидетель Иеговы - тот был служащим сберегательной кассы в Бад-Хомбурге. А тот, что отбывал трудовую повинность, самый молодой, тот умер раньше их всех, он был студентом философии из Рондорфа под Кёльном. Будет очень неприлично, если я попрошу еще чашечку кофе? Нет? Вы просто ангел, господин пастор!
- Рассказывайте дальше, прошу вас, фройляйн Луиза, - попросил Демель.
- Ну, вот, это все они еще помнят. И свои сущности… Свои личности… - да, можно так сказать - их они тоже пока в основе своей сохраняют. Но вот что самое чудесное: они все друзья, группа друзей, ведь все они уже на одном из высших уровней. Там уже нет ничего низменного! Ни ревности. Ни ненависти. Ни агрессивности. Ничего сексуального. Вообще никаких инстинктов. Они совершенно лишены инстинктов, мои друзья.
- Лишены инстинктов, - повторил Демель.
- Ну да, - подтвердила фройляйн. - Потому что они всего лишь духовные сущности. Инстинкт - это же просто тюрьма для тела. Видите ли, в этом-то отсутствии инстинктов они и едины, и едины со всеми святыми, вот. И я принадлежу к их группе, они меня приняли, и мы встречаемся на болоте и разговариваем друг с другом…
- О чем вы разговариваете? - спросил Демель.
- Обо всем, что происходит в лагере. К этому у моих друзей самый большой интерес. И о моих заботах. Если я не знаю, как мне лучше поступить с каким-то мальчиком или девочкой, если ребенок трудный или больной, или сбежал, или что-то плохо, тогда они советуют мне, - фройляйн склонила голову набок, прислушалась и кивнула.
- Что там? - спросил Демель.
- Француз, - ответила фройляйн. - Он же слушает!
- Да, конечно. И где он?
- Возле окна, сзади вас, господин пастор. Француз просит сказать вам, что они никогда не дают мне точных советов - он сказал "конкретных", - они не дают мне ни приказов, ни указаний. Они, например, не говорят: "Возвращайся в лагерь и будь особо ласковой и снисходительной к злому ребенку, он злой только потому, что видел так много зла". - Нет, они говорят: "Делай побыстрее то, что решила, потому что это у тебя получится". - Ну, и я, конечно, совершенно точно понимаю, о чем идет речь! Это же однозначно, правда?
- Гм-гм! Да, конечно. Совершенно однозначно. Предупреждают ли вас иногда эти голоса, фройляйн Луиза?
- Конечно, они это делают! Часто! Но тоже всегда таким образом, чтобы я сама искала смысл. Они же не могут говорить по-другому.
- Почему?
- Ну, потому что конкретного на том свете нет, - ответила фройляйн Луиза. - Это же ясно, как Божий день, господин пастор!
17
- Шизофрения, - сказал я.
- Конечно, - подтвердил Пауль Демель. Он пригладил рукой короткие волосы. - Бедная фройляйн! Все это я рассказал вам только потому, что тем временем и так все узнали. Потому что воспитательницы хотят, чтобы в их бараках ее больше не было. Потому что женщины практически вытолкали ее, и она укрылась здесь. Потому что травля против нее, вопреки всем моим усилиям как-то сгладить ситуацию, приняла такие формы, что и доктор Шалль вынужден подумать, не отправить ли фройляйн Луизу на пенсию. Это большое несчастье…
- Я сойду с ума! - резко сказала Ирина. Она сидела возле телефонного аппарата и смотрела на него не отрываясь, будто хотела загипнотизировать: - Не может же он быть занят часами!
- Бывает, - отозвался я.
- Девушка на коммутаторе забыла про меня!
- Уверен, что нет. - Я положил руку на плечо Ирины. - Наберитесь терпения. Еще немного. Сейчас вас обязательно соединят.
- Обязательно, - подтвердил пастор.
- Тогда вы собирались выяснить кое-что из ее прошлого, - напомнил я. - Проходила ли она когда-нибудь курс лечения у психиатра.
- Да, - отозвался он.
- И что? - я бросил взгляд на диктофон. Он работал.
- Родилась и выросла в Райхенберге, - начал Демель, вынимая вилку шнура электроплитки из розетки. - В порядке. Снова отлично нагревается. Да. Рано потеряла родителей. Десять лет в приюте. По складу характера была милой доброй девочкой, открытой и отзывчивой. С восемнадцати лет работала воспитательницей в Вене. В двадцать четыре была временно направлена в Исполинские горы. В богемскую часть. Буквально рядом с Белым Лугом.
- Что такое Белый Луг?
- Верховое болото, такое же, как здесь, - ответил он. - Да-да, вы видите, все сходится. Подождите, еще больше сойдется. Там, в Исполинских горах, фройляйн Луиза пережила свою первую, относительно позднюю любовь. Насколько я смог установить, вообще ее единственную любовь. Этот молодой человек - немного моложе ее - пошел однажды на Белый Луг и в этом болоте погиб. Его труп так и не нашли. Мне также не удалось выяснить, был ли это несчастный случай или молодой человек имел склонность к меланхолии или чему-то подобному.
- Как бы то ни было, умер он молодым, - сказал я. - До своего срока. Задолго до срока, который, возможно, был ему отпущен. Как и те… - Я не договорил.
- Как и те друзья, которые появились у фройляйн Луизы здесь, - закончил за меня пастор Демель и кивнул. - Далее, после пребывания в Исполинских горах - провал на полгода. Я не знаю, что там было.
- Возможно, первый приступ шизофрении, - сказал я и погладил вздрагивающее плечо Ирины. - Спокойно, - сказал я, - спокойно. Разговор обязательно будет. Могут дать в любой момент.
Она подняла на меня глаза и вымученно улыбнулась.
- Полагаю, вы правы, - произнес Демель. - Скорее всего, она была в какой-нибудь клинике. Потом, после выздоровления, она снова работала воспитательницей, всегда только воспитательницей, и всегда в лагерях. В лагерях всех типов.
- И при режимах всех типов, - добавил я.
- И при режимах всех типов, да, - согласился пастор. - Именно потому, что по документам она значилась как душевнобольная. - Он сказал это без всякого цинизма. - Скорее всего, она в то время уже была такой же, как сегодня. Чуткой и отзывчивой, но необщительной. Недоступной, когда речь шла о взрослых. Только детям она дарила свою любовь. Поэтому все режимы направляли ее в лагеря. И еще потому, что она даже в самых страшных условиях - в холоде, голоде и нужде - никогда не забывала о своих детях, заботилась о них из последних сил. Хотя порой ей встречались люди, которых она очень ценила и с которыми умела наладить контакт. Немногие. Слишком немногие. Уже двадцать лет она здесь, господин Роланд, уже двадцать лет! Вы не представляете себе, как тут все выглядит, когда по-настоящему спускаются туманы, или зимой, когда нас на метр заваливает снегом! В Цевен фройляйн ездит раз в месяц. А в Гамбурге или Бремене не была уже много лет. Ну, вот я и думаю, что из обрывков воспоминаний о людях в ее жизни, с которыми она нашла контакт, и из рассказов крестьян о множестве мертвецов здесь, в болоте, со временем возник…
Тут снова зазвонил телефон.
Одним прыжком Ирина оказалась у аппарата и подняла трубку:
- Да… да… Благодарю вас… - Нам она сказала: - Сейчас соединит.
- Ну вот, - сказал Демель.
Ирина ждала. Вдруг ее лицо вытянулось от удивления.
- Что такое? - спросил я.
- Музыка в трубке, - ответила она. - Музыка… и какая, Боже мой!.. Вот послушайте… - Она подала мне трубку.
Я услышал, как сквозь шумы помех тихо, словно дуновение ветра, доносится протяжная, грустная мелодия в исполнении многих скрипок.
- "Хоровод", - сказал я и передал трубку обратно.
- Моя любимая песня, - сказала Ирина. - Старомодно, да? - Она вполголоса напела несколько тактов.
Я смотрел на нее, и мне вдруг стало ясно, что Ирина, несмотря на профессию, которую она избрала, и на ее интеллект, была беспомощным, беззащитным существом. Ее, конечно, легко было обмануть. Ее, конечно, легко было обидеть. Она, конечно, верила всему, что говорили близкие ей люди. Людям было легко с Ириной Индиго. А Ирине Индиго, этой девочке с грустными глазами, было с людьми трудно, я вдруг почувствовал в этом уверенность. Всю свою веру, всю свою любовь она отдала человеку, который был ее женихом, которому она сейчас звонила, этому капитану по имени Ян Билка.
- Яну тоже так нравится "Хоровод", - говорила в этот момент Ирина. - И как раз сейчас я его слышу… хороший знак, правда? - В следующую минуту она закричала: - Ян! - После этого быстро заговорила по-чешски. Мы с пастором смотрели на нее. Она захлебывалась словами, но вдруг резко замолчала, и ее лицо исказилось от гнева. - Алло! Алло! - закричала она. - Алло, фройляйн! - Она стукнула по рычагу.
- Что-то не так?
- Нас прервали… - похоже, позвонила фройляйн Вера с коммутатора, потому что Ирина опять заговорила резко и отрывисто: - Фройляйн, связь неожиданно оборвалась! Нас прервали… Нет-нет-нет, связь уже была прервана, когда я стукнула по рычагу!.. Прошу вас, наберите еще раз… Пожалуйста!.. Да… да… Хорошо… Благодарю вас.
Ирина ждала. Пальцами свободной руки она барабанила по крышке стола. "Жаль, что нет Берти и он не может ее сфотографировать", - подумал я и спросил:
- А что, собственно, случилось? Что вы сказали?
- Я… я…
- Спокойно, - сказал я, - только спокойно. Что вы сказали?
- Я сказала: Ян, это Ирина. Я на Западе. В лагере "Нойроде". Ты можешь забрать меня отсюда, если приедешь со своим другом и…
- И что?
- И тут связь прервалась.
- А кто ответил?
- Ян, конечно!
- Вы уверены?
- Абсолютно! - закричала она вне себя от злости.
- Нет никакого смысла злиться на меня, - сказал я. - Я тут ничего не могу поделать.
- Мне очень жаль. Извините меня.
- Ладно, - ответил я и подумал: "Маленький мальчик. Фройляйн-шизофреничка. Беглый капитан. Если так и дальше пойдет…" Здесь лежал зарытый клад, фунт золота, я это чувствовал, я всегда чувствовал, когда выходил на след сенсации. Я спросил:
- Что сказал ваш жених?
- 2 20 58 64.
- По-немецки?
- Да.
- И больше ничего?
- Но потом же я заговорила!
- Потому что узнали его голос?
- Ну, конечно!
- Это был точно его голос?
- Говорю же вам, да. Это был голос Яна! Его голос! В этом нет никакого сомнения! - Она прислушалась: - Есть гудок! - Она схватила трубку двумя руками. - Гудок… Еще гудок…
Заходящее солнце освещало ее кроваво-красным светом. Я взглянул в окно. На западе голые ольхи и березы резко выделялись черным цветом на фоне пылающего неба.
- Все еще гудки… - Ирина вдруг начала всхлипывать. - Этого не может быть! Он же ответил!
Я взял у нее трубку. Она была влажная от пота. Я прислушался. Звучали длинные гудки.
"Свободно".
"Свободно".
"Свободно".
Ирина громко всхлипнула.
Пастор подошел к ней.
- Не надо, - сказал он. - Пожалуйста, не надо. Сейчас мы выясним, что случилось. Не бойтесь.
- Но это же был его голос! Он только что был там! Как такое может быть?
- Минуту, - сказал я, стараясь не выдать своего волнения, положил трубку, снова поднял и набрал коммутатор.
- Фройляйн Вера, это Роланд. Не сердитесь, пожалуйста. В Гамбурге никто не отвечает.
- Я набрала 2 20 68 54, - раздраженно сказала телефонистка.
- Конечно, конечно. Может быть, неправильно сработало реле. Попробуйте, пожалуйста, еще раз. Прошу вас… Ради меня. - Мое воздействие на женщин. Просто потрясающе! В самом деле. Мне нечего жаловаться, хоть я и был таким старым пьянчужкой. Пока еще я получал любую, какую хотел. Женщины считали меня charmant. Когда я напивался, я объяснял это Берти и прочим в редакции по-французски: "Totes les femmes sont folles de moi".
- Ну, ладно, ради вас, господин Роланд. У меня в самом деле много других дел, понимаете?
- Ну?! Пожалуйста! Благодарю вас, фройляйн Вера!
- Этот парень… недавно… который хотел взять меня с собой… его судили за вымогательство? - заговорила, заикаясь, Ирина. В ее темных глазах отражалось ярко-красное солнце, и они сверкали. В просторном кабинете все окрасилось вдруг в красный цвет, все стало кроваво-красным. - Вы думаете, он хотел меня похитить? Вы думаете, это связано с Яном? С Яном что-нибудь случилось?
"Да, - подумал я, - уж это точно". А вслух сказал:
- Что за глупости. Разумеется, никто вас не собирался похищать. У этого грязного типа были насчет вас другие планы. И что значит: "случилось с Яном"? Вы же говорите, что только что слышали его голос.
"Фунт золота? Пять фунтов! - думал я. - Чистое золото, старина!"
- Опять гудки, - сказал я. Она протянула руку за трубкой, но я отодвинулся от нее. На этот раз я хотел быть первым, если кто-нибудь ответит. Я смотрел на свои часы и ждал, пока гудки "свободно" не прозвучат в течение трех минут.
- Ничего, - сказал я и положил трубку. - Никто не отвечает.
У Ирины дрожали губы. Задыхаясь, она проговорила:
- Боюсь… Я боюсь… Там что-то случилось!.. Там точно что-то случилось!
"Голову даю на отсечение, там что-то случилось", - подумал я и сказал:
- Прошу вас, возьмите себя в руки. Да, там явно что-то пошло не так. Но мы не знаем, что именно. Все может оказаться совершенно безобидным. Может быть сто причин, почему никто не отвечает.
- Назовите мне хоть одну!
"Ну, нет", - подумал я и сказал:
- Фройляйн Индиго! Вам сейчас нужно сохранять ясную голову. Это самое важное. Тогда я тоже попытаюсь вам помочь.