Когда мы вернулись в город, уже стемнело.
- Вы ужинаете в столовой? - спросил мой спутник.
- Через раз, - сказала я.
- И что у вас сегодня?
- Сегодня хочется чего–то более интересного, чем столовка.
- Вы не будете против моей компании?
- Было бы смешно разойтись по разным ресторанам, проведя вместе целый день.
- Тогда, может быть, следует познакомиться?
Мы рассмеялись. Почему–то до сих пор ни одному из нас не пришло в голову представиться друг другу.
Он протянул мне руку:
- Сурен.
- Наташа.
Его рукопожатие было приятным… не знаю, как объяснить… но то, как человек пожимает тебе руку, говорит о многом. По крайней мере мне.
О чем говорило это рукопожатие? О прямоте характера и цельности натуры, что, впрочем, неотделимо одно от другого, по–моему. Еще?.. О деликатности. О нежности…
Нет, тут я, пожалуй, уже фантазирую. Это просто мое впечатление о новом знакомом.
Мы запивали французскую кухню - я, правда, не уверена в этом, поскольку во французской кухне не очень–то разбираюсь, - красным, французским же, вином. Вино было терпкое, настоящее. В винах меня научил разбираться мой муж.
- Вы не против, если я закурю? - спросил Сурен.
- Я думала, вы не курите, - сказала я.
- Я бросил, но не разучился, - улыбнулся он. - А вы курите?
- Я не курю, но умею.
Сурен протянул мне пачку сигарет.
- Можно я закажу свои?
Он подозвал официанта, и я назвала марку моих любимых дамских сигарет.
Место было не очень удобным в смысле обзора окрестностей, и мне волей–неволей приходилось смотреть на Сурена. Он, словно понимая это, не отводил своего взгляда от меня. Может, то была его уловка?..
Но смущения я не испытывала - мы улыбались друг другу, как люди, которым просто хорошо и абсолютно нечего скрывать, в том числе и это.
У него была приятная улыбка и открытый взгляд.
Исчерпав возможности организма насыщаться, мы вышли из ресторана и, не сговариваясь, спустились к набережной. В открытом море светились огни прогулочных катеров.
- Вы не устали? - спросил Сурен.
- Не успела задать себе этот вопрос, - сказала я.
- Задайте. - Я услышала улыбку в его голосе.
- М–м–м… Кажется, нет.
- Не хотите прокатиться по морю?
- Это приглашение?
- Да.
- Принимаю.
Мы выбрали сорокаминутный маршрут вдоль побережья.
Играла музыка. Море было спокойным, и даже вдали от берега воздух казался безнадежно раскаленным дневной жарой. Только движение нашего катера создавало иллюзию легкого ветерка.
В городе всюду шло веселье. То тут, то там вспыхивали фейерверки. А в полночь огненное представление переместилось на центральную набережную, и в течение десяти минут море переливалось всеми цветами радуги.
От пирса было рукой подать до места нашего обитания, и мы - снова не сговариваясь - направились туда.
Я наконец–то ощутила усталость и подумала, что за всю проведенную здесь неделю у меня еще не было такого длинного дня. И еще: за всю мою сознательную жизнь у меня не было такого романа. Собственно, у меня и был–то всего один роман - с моим мужем. Но он был очень коротким и быстро закончился замужеством и рождением Ленки. А замужество - это уже не роман…
Стоп. Как раз обратное утверждает моя дочь: брак - если он заключен в любви - это самый увлекательный роман.
* * *
В конце прошедшей зимы я подхватила страшную ангину и сидела на больничном. У учителей не очень–то принято болеть, но мой предмет - не математика и даже не словесность. Считается, что для полноценного образования в области истории искусств подрастающему поколению достаточно двух академических часов в месяц. Да и то - начиная с девятого класса.
Я сидела дома и готовила лекцию по истории скульптуры для технического колледжа. Не столько для дополнительного заработка, сколько для поддержания формы.
Хлопнула соседняя дверь - это вернулись дочь с мужем. Они жили рядом - в двухкомнатной квартире, принадлежавшей когда–то бабушке моего мужа, Ленкиной прабабушке, стало быть.
Когда наша дочь вышла замуж на первом курсе, поставив нас перед фактом, пришлось попросить жильцов, снимавших квартиру, освободить ее до оговоренного срока. Не отправлять же молодоженов в общежитие, даже если у Ленкиного мужа - отпрыска одной из древнейших ветвей индийских императоров, принца белой кости - была отдельная, полностью благоустроенная комната.
Я помню день нашего знакомства с неожиданно свалившимся на голову, как снег… Забавный каламбур, если учесть, что Радж черный, как африканец, - есть, оказывается, индусы светлокожие, а есть не очень… Так вот, вошла наша Ленка и объявила:
- Ма, па, я вышла замуж, - и втащила за руку высоченного темного парня.
Как и любого нормального советского человека, этот факт не должен был бы нас смутить. Как–никак, мы воспитывались в духе интернационализма… Но одно дело - идеология и теория, а другое - родная дочь…
Шок длился недолго. Мы вскоре забыли даже о том, что дочери нашей едва исполнилось восемнадцать и вся учеба у нее впереди…
Радж был воплощенное благоразумие и благородство манер. А русским владел едва ли не лучше некоторых, для кого этот язык является родным.
Сказать, что он был красив - значит не сказать ничего. Высокий, атлетически сложенный, с длинными, до лопаток, густыми сияющими волосами, белозубый и с глазами, словно срисованными с древних индийских миниатюр… На удивление, наша хиппующая дочь, не признающая иной одежды и иных манер, кроме джинсовых, выглядела вполне гармонично рядом с прекрасным сказочным принцем.
Мой муж тут же извлек все возможные и невозможные плюсы из этого брака - он всегда подчинял своим интересам любые обстоятельства.
И вот им остался год до защиты диссертаций по педагогике. А после они отправятся на родину Раджа, в Бомбей, на другой край материка, и будут там учить учителей Индии. Индии очень нужны учителя…
Изредка я принималась грустить по этому поводу - по поводу скорого расставания. Но Ленкино легкое к жизни отношение - не легкомысленное, а именно легкое, открытое - заражало и меня. Я училась принимать жизнь такой, какова она есть, и понимать, что такой я делаю ее сама, стало быть - смиряйся или меняй, только не ной. А наш последний разговор… Впрочем, вот тут–то он и завязался.
Хлопнула дверь. Я знала, что дочь со своим мужем вернулись из университета, пообедав где–нибудь в ведическом ресторане - они занимались пищей самостоятельно довольно редко. И что сегодня вечером они ужинают у нас по причине пятницы - традиция, заведенная и поддерживаемая на протяжении вот уже семи лет главой нашего семейства.
Мне понадобилась энциклопедия, и я пошла в кабинет мужа. На пороге я замерла от непонятных звуков: с интервалом в несколько секунд кто–то сдавленно вскрикивал.
Когда я сообразила, наконец, что звуки раздаются из–за стены, где расположена спальня наших детей, я страшно смутилась. Разумеется, я знала, что вот уж семь лет наша дочь… занимается… со своим законным мужем тем же, чем и все взрослые граждане… Но я никогда так вплотную не сталкивалась с этой стороной ее супружества и тем более над этим не задумывалась.
Я вообще на эту тему предпочитала не думать, даже в отношении себя. Во мне - не знаю уж откуда - гнездились пуританские комплексы, которые, впрочем, не очень меня беспокоили и вполне устраивали моего мужа.
Неимоверно расширившееся за последние полтора десятка лет информационное пространство сделало доступным то, о чем многие - в том числе и я - раньше и не подозревали. Но меня по–прежнему смущали слишком откровенные сцены в фильмах, и я по–прежнему считала, что в реальной жизни так не бывает.
И вот… Моя дочь столь бурно предается тому, чем я предпочитала заниматься не концентрируясь на этом действе, мимоходом, только в ответ на желание мужа и, уж конечно, не выказывая эмоций… Впрочем, никаких эмоций и не было.
Я застыла в дверях, хотя понимала, что нужно немедленно уйти…
Раздавшийся внезапно мужской вопль отрезвил меня.
Забыв, зачем шла, я вернулась в свою комнату и села в кресло. В ушах стояли стоны дочери и рев ее благородных кровей супруга.
Я пыталась представить себе их лица… точнее, сопоставить слышанное с образом Раджа и Ленки. У меня ничего не получалось: перед глазами вставала какая–то невразумительная картина, не имеющая ничего общего с нежным обликом одного и другой…
Раздался звонок в дверь. На пороге стояла дочь.
Ее длинные светлые волосы по обыкновению распущены, просторная майка до колен, тапки на босу ногу - моя маленькая худышка с детской грудкой, не знавшей ни одного бюстгальтера в жизни… И это хрупкое тельце десять минут тому назад было терзаемо черным громилой… пусть и принцем… пусть и красавцем…
- Ма, у тебя зеленый чай есть? У нас закончился… - Она осеклась. - Что с тобой? Ма? Я тебя разбудила?
- Нет… Чай? Да… Есть, пойдем…
От дочери, как всегда, пахло благовониями - вся их квартира пропиталась ароматными дымами Индии прекрасной… Впрочем, как и вся наша лестничная клетка.
Я протянула ей пачку чая. Она взяла ее, но продолжала озабоченно на меня смотреть.
Чтобы отвлечься, я сказала:
- Ты не простынешь?.. И вообще, может быть, неприлично ходить в таком виде перед мужем?
- Ма… ты что… да мы дома голые ходим.
- Как - голые?..
- Так. Голые.
- Совсем?
- Голее не бывает.
- Зачем?..
- Нравится.
- Что нравится? - Я искренне недоумевала.
- Нравится смотреть друг на друга.
Похоже, этот короткий диалог добавил выражению моего лица новую порцию растерянности.
Ленка рассмеялась:
- Ма! Что тебя так удивляет?
Я села за стол. Я была окончательно обескуражена.
- Ма, да что с тобой? Говори! Я не уйду, пока не скажешь, что случилось.
Как уж у меня повернулся язык…
- Я зашла в папину комнату несколько минут назад…
- Ой… - Она опустила лицо. - Мы, наверное, сильно шумели? Ну извини…
- Ну что ты! Мне просто неловко стало, вот я и…
- А вы с папой что, не шумите разве?
- Лена!..
- Ма… Я сказала что–то неприличное?
- Как ты можешь об этом так…
- Мам! Но ведь это - жизнь.
- Что значит - это жизнь? Это всего лишь маленькая часть жизни, предназначенная к тому же исключительно для продолжения рода…
Ленка раскрыла рот.
Дочь с детства была очень непосредственным ребенком. Отцовские попытки привить ей строгие манеры не оставили ни малейшего следа на Ленкиной вольной натуре. Я всегда удивлялась и немного завидовала ей - так открыто смотреть и реагировать на жизнь, на мир, на людей, не выглядя при этом "невоспитанной"… Даже напротив - в ее повадках было столько очарования, даже шарма…
Я же с детства была застегнута на все пуговицы - и буквально, и фигурально.
- Девочка должна быть аккуратной, - говорила мама, и я не смела выйти из дому с невыглаженными лентами в косе.
- Не сутулься! - шлепала она меня по лопаткам, и я держала спину в напряжении, словно аршин проглотила.
- Умей владеть своими чувствами! - И я научилась сдерживать и смех, и слезы, и все промежуточные эмоции.
Мой муж был таким же полноценным результатом строгого воспитания. В продолжение совместной жизни он довел дело, начатое нашими родителями, до совершенства. Совершенные манеры - поведения, общения. Совершенство стиля - в одежде, в оформлении жилища. Никаких излишеств. Тем более - вольностей. Все строго и отточено. Он любил отточенные фразы, жесты. Он набирался этого из книг и фильмов, реже - от окружающих: он предпочитал, чтобы окружающие перенимали у него то, что для него отточили благородные герои, признанные всем цивилизованным миром. Он вставлял отточенное ими в нашу жизнь, словно клише в форму.
- Милая, как скоро ты вернешься?.. Милая, я хотел бы предложить…
Милая - это из Папы Хэма.
Симфонические концерты мировых знаменитостей, премьеры спектаклей, о которых "говорят", вернисажи, бомонды - это из жизни цивилизованных людей.
- Мы - цивилизованные люди, - напоминал он по любому удобному поводу.
Мне не претила такая жизнь. Она была созвучна моим запросам - и этическим, и эстетическим, и прочим… Во всем должен быть порядок, логика… Так проще делать выбор между нужным и ненужным, правильным и неправильным, хорошим и плохим…
- Нет хорошего и плохого, правильного и неправильного! - говорит наша дочь. - Все относительно в этом относительном мире, каждый делает свой выбор, и каждый имеет право быть правым.
Мы не спорили с ней, хоть и не соглашались.
- Это возраст и время, - говорил муж. - Пройдет! В конце концов, и из хиппи вышло немало приличных людей. Ты согласна, милая?
Но оно не проходило, а напротив - укоренялось и развивалось.
И вот - наша дочь словно и не наша. Так далеко укатиться от яблоньки…
У нее буквально отвалилась челюсть.
- Ма, ты что… серьезно… или это в педагогических целях?
- Серьезно. Вполне.
- Подожди… еще раз… Ты серьезно думаешь, что сексом занимаются только для продолжения рода? - На ее живом лице застыла гримаса напряженного вдумчивого внимания.
Как нынче легко произносят это слово, которого до некоторых пор у нас действительно просто не было… Слова, во всяком случае.
- Н-ну… - Я чувствовала себя двоечницей, выкручивающейся из тупика на экзамене. - В основном да…
- Ты хочешь сказать, что после того, как вы с папой зачали меня, вы больше не занимались… этим?
Я представила себе возможность подобной беседы со своими собственными родителями… То есть полную невозможность чего–либо подобного.
Я взяла себя в руки - я была современной мамой.
- Ну почему же… бывает…
Ленкино лицо все еще было вытянуто по вертикали.
- Что значит - бывает? Вы хотите еще одного ребенка?
- Да нет…
- Ну и?..
- Что - ну и?..
- Значит - для удовольствия?
- Для какого удовольствия? О чем ты?!
Дочь собирала душевные и умственные силы: она закрыла глаза, поджала губы и наморщила лоб. Для пущей сосредоточенности она приложила пальцы к вискам.
Потом резко расслабилась, села прямо и сложила руки перед собой - одна на другую, как учат в первом классе.
- Мам, - начала она. - Давай поговорим как женщина с женщиной.
- Давай. - Я стала совсем смелой и совсем современной.
- Я понимаю, - сказала дочь, - твое воспитание, время, в которое ты жила… папа, наконец…
- А что - папа? - Я не поняла ее мысль.
- Что, что… Зануда, педант, сноб…
- Лена! Как ты можешь?..
- Стоп! - сказала Лена. - Не иди на поводу у стереотипов. Я констатирую факт, а не обругиваю.
И она привела словарные формулировки употребленных понятий. На самом деле - ничего обидного, просто характеристика человека…
- Так вот, все это вполне соответствует вам… конкретным вам, тебе и папе. Но я знаю жизнь… - Она осеклась и виновато глянула на меня. - Прости… я немного знаю жизнь…
"Дочь! - говаривал муж, пытаясь в чем–нибудь убедить или, наоборот, разубедить ее. - Ты только приближаешься к настоящей, большой жизни… Ты только приоткрываешь завесу…"
- Я знаю… ну, догадываюсь, что далеко не все счастливы в браке… Да и без брака тоже… Что многим так и не удается в силу различных обстоятельств познать всех прелестей… э–э–э… невегетативного размножения… Но что ты… моя мама, не знаешь, что секс… что это ни с чем не сравнимая радость!.. Я предполагала, что у вас с папой все в порядке… Папа же такой страстный парень… - Она смутилась и сказала, извиняясь: - Ну, прости… я уже все–таки женщина… и вижу, что из себя представляет каждый мужчина… Да, снаружи вы как английские лорд и леди. Но я была уверена, что, оставшись наедине, вы позволяете себе съехать со всех катушек…
Ленка смотрела на меня со странным выражением лица: словно ждала, что я, наконец, брошу ломать комедию, расхохочусь и скажу: "Ну как я тебя? А?"
Но я молчала.
Зазвонил телефон над столом. Я сняла трубку.
- Тебя… Радж.
Она опомнившись, воскликнула:
- Ой, Раджик! - И словно песня полилась ее индийская речь (кажется, хинди, хотя она выучила еще и родной язык своего мужа).
Ленка схватила пачку с чаем и метнулась из кухни, крикнув мне:
- Ма, не шевелись, я сейчас!
Я все–таки шевельнулась. Чтобы включить чайник.
Ленка вернулась через мгновение и снова села напротив меня.
- У тебя есть коньяк? - спросила она, хотя знала, что у папы всегда есть в запасе несколько бутылок разных марок.
- Есть.
- Налей себе.
Я посмотрела на нее вопросительно.
- Налей, налей. Улучшает кровообращение в гландах - раз, и снимает нервное напряжение - два.
Я, словно зомби, налила в рюмку коньяк.
- А тебе?
- Спасибо, нет. - Ленка засмеялась. - У меня ни гланд, ни нервного напряжения.
Пока заваривался чай, я цедила мелкими глотками ароматный напиток. По пищеводу разливалось тепло, словно я глотала остывшее до комнатной температуры солнце - оно заполнило желудок, и вот я уже ощущаю его в крови, в кончиках пальцев.
- Так о чем ты хотела со мной поговорить как женщина с женщиной? - спросила я непринужденным тоном, ставя чашки на стол.
- О сексе… Ну, или об интимных отношениях мужчины и женщины, если тебе больше нравится.
- Говори. - Я смотрела прямо, не пряча глаз, словно это была самая обыденная для меня тема.
- Скажи… ты… э-э… испытываешь… мм… удовольствие при… контакте?
- При каком контакте? - Я туго соображала. То ли от выпитого коньяка, то ли… то ли я и впрямь полный ноль… круглая двоечница в этих делах…
- При интимном контакте с папой… или с другим мужчиной…
О чем она?! Какой другой мужчина?.. Но я решила пока не отвлекаться.
- О каком удовольствии ты говоришь?
- Ну, мама… ну когда папа… ну когда он уже… и когда ты… ну когда все заканчивается… что ты тогда испытываешь?
- Ну как тебе сказать?..
- Сравни с чем–нибудь… Голова, может, кружится?.. Или сознание теряешь?
- Сознание?.. А ты что, сознание теряешь?
- Ну, вообще–то это мягко сказано… Как бы тебе это объяснить? Ну, словно взрываешься… на атомы распадаешься.
- Как это?..
Ленка чесала то лоб, то нос, подыскивая нужные слова к тому, что словами, скорее всего, не описывается. Она смотрела на меня с отчаянным выражением лица - так смотрят на тупицу, неспособного понять, что такое синус.
- Ну какое самое сильное ощущение ты испытывала в жизни?.. О! - Она вспомнила. - Ты высоты боишься, я знаю. Так вот, что ты испытываешь, когда смотришь вниз с большой высоты?
- М–м–м… Дух захватывает.
- Вот! - обрадовалась она. - Адреналин! Это и есть! Только в тысячу раз сильнее!
Похоже, я не была безнадежна - кое–что мы все–таки одолели. Можно было двинуться дальше.
- Вы с папой целуетесь? - двинулась дочь.
- А как же! - обрадовалась я. - Ты же… ну ты же видишь это с детства…
Муж целовал меня при любом удобном случае в лоб, в щечку: спасибо, милая; до встречи, милая; доброе утро, милая…
Но Ленка скисла.