Ленка порадовалась бы за меня - это серьезный шаг! Я уже начинаю не только понимать, но и ощущать многое из того, о чем она мне говорила.
Господи, если Ты здесь, дай мне знать…
Я вздрогнула от неожиданности - зазвонил телефон, стоящий на тумбочке. Я ни разу не слышала этого звонка - кому звонить сюда?.. Мужу с гор? Ленке? Нуське? Но я даже сама номера не знаю…
- Да?
- Наташа… - Это был Сурен.
- Да, Сурен, слушаю вас.
- А я вас слушаю.
- Что вы хотите услышать?
- Просто ваш голос… Не могу уснуть.
- Сейчас вы сова, да?
Он усмехнулся:
- Да. Сова… Я не разбудил вас?
- Нет.
- Не хотите завтра побыть жаворонком?
- Нужен очень серьезный мотив… Вы что–то хотите предложить?
- Кроме своей компании, мне нечего предлагать… здесь, во всяком случае. Вот когда вы приедете в Питер…
- А я приеду в Питер?
- Да. А вы не знали?
- Нет, я знаю, что я когда–нибудь туда приеду, у меня там подруга, я говорила вам…
- Вы приедете ко мне.
Что это - наглость? Нет, к Сурену это слово никак не относится. Как бы то ни было, я должна бросить трубку. Но я не могла и не хотела этого делать.
- Ну, об этом потом. А что насчет завтрашней зари? - добавил он.
Я была совершенно растеряна - с этим человеком я становилась другой. Я менялась, кажется, даже внешне. Я хотела быть завтра жаворонком ради того, чтобы провести с ним еще один день!
- Если вы разбудите меня, я готова полетать в вашей компании.
Он снова усмехнулся:
- Хорошо. Тогда, спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
На часах около двенадцати. Нужно постараться заснуть, чтобы успеть выспаться.
Стоп! Мысли вернулись к прерванному звонком открытию… Я сказала: "Господи, если Ты со мной, дай мне знать", и тут же зазвонил телефон.
Мистика. Глупости… Чистое совпадение.
- Не бывает ничего случайного в этом мире, - говорит Ленка, - а то, что мы принимаем за случайные совпадения, это путеводные огни к счастью… это как стрелки на асфальте в казаках–разбойниках, которые указывают: твоя цель там.
- Ты что, хочешь сказать, что всем… каждому человеку вот так вот и нарисован его путь к счастью? - удивляюсь я.
- Не так все просто, но ответ - да. - Ленка задумывается, пытаясь перевести это "не все так просто" в удобоваримую форму. - Человек создан для счастья… Ты знаешь. И не верь, когда кто–то авторитетно заявляет, что у каждого своя судьба: кому–то счастье, кому–то несчастье. Это - ложь. Для одних эта ложь как вожжи, чтобы управлять другими, а для тех, кем управляют, - хорошая психотерапия. Наша жизнь только в наших руках.
- Почему же тогда…
- Не все счастливы?
- Да.
- Элементарно, Ватсон! Не все видят эти путеводные стрелки… - Ленка перебивает сама себя. - Смотри: маленький ребенок, младенец, сам знает, когда, сколько и чего ему нужно съесть, выпить, когда поспать… когда пукнуть… Его счастье, если родители не перечат природе, не заставляют питаться по графику и не впихивают в него то, чего он не хочет, даже если, по их мнению, это категорически полезно… если дают ему свободу самому познавать мир и примерять его на себя. Узнать самому, что острое больно колет, а огонь - это опасно… Такой ребенок растет в гармонии с природой. У такого ребенка не подавлен тот самый орган, который улавливает путеводные огни, эти вот стрелки, ведущие к счастью. Ребенок, растущий в любви и свободе, растет счастливым. А точнее - гармоничным. Ведь счастье - это гармония. Все другие определения счастья говорят лишь о замусоренности человеческого разума… о разделенности разума с духом. Счастье ведь у каждого свое. Это категория философская. А гармония… она и в Африке гармония. Счастье - духовное понятие.
- Хорошо… ясно. А почему большинство все же не видит этих маяков? - Мне хотелось закрепить пройденный материал.
- Если человеку с младенчества навязывают чуждые ему, его природе, правила… ставят его в накатанную колею и говорят, что это единственно верный путь, потому что он проверен и опробован предыдущими поколениями… да просто - потому что так и не иначе… потому что оканчивается на "у"… Тогда он забывает, для чего рожден на этот свет, ведь за него все решили родители, общество, государство. Он забывает свою цель и поэтому теряет способность видеть свой путь. Он уже слышит не свою душу, свой дух, а только ум, напичканный чужими правилами, стереотипами, предрассудками. Человек становится роботом, управляемым системой. Какая уж тут гармония?..
И мой разум, и моя душа с этим готовы согласиться.
Лена, я хочу поскорей к тебе, я хочу рассказать, что со мной происходит…
Но встретимся мы не раньше сентября. Они с Раджем сейчас в летних лагерях где–то на Оке, с детьми–сиротами.
Я подумала: они что, и в лагере умудряются… э-э… вступать в близость?.. Как? В брезентовой палатке? Ведь никакой звукоизоляции…
Что за глупости лезут в голову!..
А Сурен? Какой он… как любовник? Почему–то мне показалось, что он тоже… "шумный". Как наш принц белой кости.
Да, похоже. В его темно–серых глазах с рыжим обводом… как бы это сказать?.. В них читается страстность.
Я попыталась вспомнить глаза мужа. Светлые, стальные… нет, стеклянные. Нет - ледяные!
Как трудно оторваться от стереотипов и не читать подтекстов… Хотя какой подтекст может быть у слова "ледяные"?
У моего мужа светло–серые - почти прозрачные - блестящие глаза, похожие на кусочки того, что называется лед. Они совершенно не изменяются - как у птицы… Да, как у голубя. Когда он смеется или улыбается, они просто суживаются. Когда говорит: "До вечера, милая" или "Чем тебя сегодня порадовали твои оболтусы, дорогая?" - они не выражают ничего. Они словно вне лица. Вне содержимого человека, которому принадлежат. Словно два чисто вымытых окошка, за которыми - ничего. Даже неба. Пустота.
У Ленки отцовские глаза - светло–серые. Но до чего же они переменчивы! В точности как ее лицо. Они постоянно искрятся, лучатся, переливаются разными оттенками, подобно ограненному аквамарину.
Я зажгла лампу и взяла с тумбочки зеркало: а какие глаза у меня?
Тоже серые. Но с какими–то зеленоватыми вкраплениями. Интересно, а они лучатся, переливаются разными оттенками?..
Господи, чем я занимаюсь?!
Опять - Господи…
Господи, где Ты, что Ты?.. Можно ли с Тобой общаться? Как? Надо уйти в монастырь? Или просто прийти в церковь? А здесь и сейчас?..
Мне приснился сон. Один из очень немногих, какие западают в душу.
Снился семейный совет. Во главе него были Сурен и Радж. Они задавали нам вопросы вроде "готов ли ты?" и ставили перед нами задачи вселенского масштаба - о том, как мы будем распространять любовь по земле. В углах стояли саженцы и лопаты…
В подробностях я не смогла бы воспроизвести всего, но атмосфера была очень впечатляющей - все были преисполнены энтузиазма и ответственности.
* * *
Когда раздался тихий стук в дверь, за окном едва светало. Сурен сказал, что подождет меня на улице.
Я пошла в ванную. Передо мной в зеркале стояла обнаженная загорелая женщина сорока с небольшим лет. Вполне в форме: ничего лишнего - ни жиринки, ни складки. Заботясь о моем теле, муж купил мне домашний тренажер. Еще он покупал мне кремы для лица и тела. Я была ухоженной женщиной. Женщиной, ухоженной мужем. Ведь я была частью его имиджа - имиджа безупречного мужчины.
Волосы светлые и волнистые от природы он заставлял меня коротко стричь. Сколько раз, глядя на своих Ленок, я просила разрешения отрастить их. Но через пару месяцев муж выпроваживал меня в парикмахерскую. Конечно - где вы видели длинноволосую английскую леди?..
Глаза… Что в них?
Я попыталась всмотреться. Но, как и вчера вечером, мне стало неловко, словно я решила подглядеть чужую жизнь через замочную скважину. Странно… Если глаза - зеркало души, выходит, я смущаюсь заглянуть в свою собственную душу?..
Сурен! Меня же ждет Сурен…
Часть вторая
Однажды в середине октября раздался звонок.
Я подняла трубку и услышала знакомый голос:
- Здравствуйте, Наташа. Это…
- Сурен! Как я рада вас слышать. - Лишь на миг мелькнула мысль о неприличности подобного рода признаний, но я словно перенеслась из пасмурного осеннего вечера в солнечный летний день, где можно быть другой.
* * *
Все эти месяцы я не переставала думать о нем.
Я рассказала Ленке все: и о нашей дружбе, длившейся два с половиной дня, и о том, что, возможно, наши чувства были похожи на любовь.
- Любовь узнаешь сразу, - сказала она.
- Как?
- Да так - весь мир сходится в одной точке. И точка эта - любимый.
Сказать, что моя жизнь сошлась на Сурене, я не могла.
Может быть, я не умею любить?
- Не любила - это одно, а не умеешь - это другое, - сказала Ленка, - ты еще знать не знаешь, на что ты способна.
Это обнадежило меня. Как обнадеживало все, что говорила мне моя дочь.
Мне неодолимо захотелось испытать это чувство - чувство взаимной любви. Мне… - страшно признаться! - захотелось узнать, что такое настоящий… э-э… настоящая телесная любовь. Я все пристальней, преодолевая смущение перед самой собой, всматривалась… нет, смотрела я по–прежнему с чувством неловкости - вдумывалась в происходящее на экране между мужчиной и женщиной.
Я вглядывалась в мужа и в наши отношения с ним, ища, за что бы зацепиться, чтобы назвать это любовью. Но чем глубже я анализировала, тем больше понимала, что в том, что касается любви, мы - мертвецы. Мы - слаженный трудовой коллектив, безупречно справляющийся со всеми задачами, стоящими перед ним. Настолько слаженный, что стал походить на механизм…
* * *
- Я в Москве, - сказал Сурен.
- Надолго? - У меня перехватило горло.
- Дня на три–четыре, как дела пойдут.
Мы замолчали.
- Вы не хотели бы встретиться?..
- Конечно. Да, конечно. Очень…
Как–то разом мы стали косноязычны и с трудом договорились о месте встречи.
У меня было часа два на то, чтобы собраться с мыслями и силами.
Ленка!.. Хоть бы она была дома!
- Ты не занята?.. Можешь зайти?
- Сурен звонил? - спросила она на пороге.
- Откуда ты?..
- Мам!.. - Она посмотрела на меня выразительно. - У тебя ж на лице написано. Он в Москве?
- Да… - Я была на грани истерики. - Мы встречаемся в шесть. Что мне делать?..
- Сядь, - сказала Ленка.
Я подчинилась беспрекословно. Она села напротив.
- Может, мне коньяку выпить? - вспомнила я Ленкино средство от нервного напряжения.
- Нет. Твое нынешнее возбуждение вполне уместно. Волнуешься - волнуйся.
- Что мне делать?
- Идти на встречу.
- А потом?
- Потом - сердце подскажет.
- А если подскажет не сердце?..
- Мамуль! Если бы ты слушала не сердце, а какой–нибудь другой орган, разве ты бы спрашивала совета у меня?
Как ей удается так все разом оценить, во всем разобраться?.. Психолог…
Она зашла перед моим выходом.
- Все в порядке, - сказала дочь, окинув меня критическим взглядом.
- Лен… Тебе не смешно?
- Ты о чем?
- Сорокапятилетняя тетка, твоя родная мать… при живом муже, твоем отце, отправляется на свидание…
- Мать моя! Я желаю тебе счастья, любви и радости. А то, как ты жила… даже при том, что речь идет о моем родном отце, твоем муже, это не жизнь… Это недостойная тебя жизнь. Ну а что касается возраста… если бы твоему Суре ну нужна была молоденькая козочка…
- Какая ты у меня… замечательная.
Мы обнялись, и я ушла.
Я узнала его сразу. Хотя было совсем темно, шел дождь и на нем была не рубаха с синими пальмами, а длинное черное пальто. И стоял он ко мне спиной.
Наверно, он тоже почуял меня: когда я была шагах в десяти, он резко обернулся.
Мы смотрели друг на друга и молчали.
Я протянула ему руку. Он сжал ее. Его ладонь была холодной, просто ледяной. Может, он давно тут стоит?
Я неожиданно для себя прижала ее к своей пылающей щеке. Рефлекс… Когда окоченевшая Ленка возвращалась с улицы, я согревала ее ладошки на своих щеках, а нос - губами.
Он протянул вторую руку. Наши лица были так близко…
Сердце колотилось в гортани. Неужели это я?.. Неужели так бывает?
Мы вышли в дождь, словно не замечая его, и куда–то пошли.
- Я думал о вас непрестанно.
- Но вы не звонили…
- Я все время помнил о вашем муже, о вашем семейном очаге.
- А сегодня? Забыли? - Я улыбнулась.
- Нет, сегодня я обессилел в борьбе с собой. - Он тоже улыбался, я слышала. - К тому же я здесь. Разговаривать оттуда… Все, что мог, я вам уже сказал и рассказал. Осталось только одно. - Он замолчал. - А это одно лучше говорить в глаза… не по телефону.
Он остановился и взял меня за локоть. Мы стояли под одним большим - его - зонтом. Я знала, что услышу от Сурена.
- Я вас люблю, Наташа.
- Сурен… Я не знаю, что ответить.
- Вот и хорошо. Не отвечайте ничего, я вас умоляю.
- Ладно, - сказала я.
Он привел меня в ресторан в переулке рядом с Тверской.
- Это наше с подругой любимое место, - сказала я, когда мы спускались по лестнице в подвал.
- Правда? - Сурен остановился. - Может, пойдем туда, где вы не были?
- Что вы! Наоборот, мне очень приятно… Это даже символично.
Оказалось, что Сурен приехал на крупную полиграфическую выставку как представитель издательства, в котором работал.
- Что вы делаете завтра? - спросил он, когда мы расставались.
- У меня три урока, а в час я свободна.
- Хотите со мной на выставку?
- Очень!
Это было сущей правдой: я неравнодушна ко всему, что напечатано на бумаге… Кроме газет.
- Прекрасно. До часу у меня семинары, а потом мы можем с вами пообедать и посмотреть выставку.
Сурен записал мои отчество и фамилию - для пропуска - и представился в ответ. У него была короткая и такая же звучная, как и его имя, фамилия, а вот отчество… оно напоминало протяжную песню гор и долин, полную солнца и вековой печали…
Его мама эстонка, папа - армянин, из Еревана. Они познакомились на строительстве Магнитки. В Ленинград попали после войны, где и родился Сурен.
Это я узнала еще там, в нашей лагуне. Как и все, что я узнала о нем.
Я узнала, что его сестра - ученый–биохимик - после какого–то эксперимента тяжело заболела и теперь продолжает эксперимент на самой себе. Ставка, что называется, жизнь.
Родители уехали в Эстонию еще до распада страны и сейчас живут в Тарту. Живут хорошо, но с одной кручиной - не могут навестить родные места отца, слишком это дорогое удовольствие для пенсионеров. О беде, произошедшей с их дочерью, они не знают - Милена запретила брату даже думать о том, чтобы сообщить им. В периоды ремиссии она навещает мать с отцом, а те и заподозрить не могут, что что–то не так с их жизнерадостной и энергичной дочерью. Они не знают и о том, что с мужем она уже не живет, он бросил ее после того, как узнал о диагнозе - испугался, что это какая–нибудь разновидность СПИДа.
Брак Сурена распался сам собой, без трагедий и даже драм. Возможно, поэтому и с сыном, и с женой он в теплых отношениях.
- Я волк–одиночка, - сказал он, - меня не то чтобы не тяготит одиночество, я просто не замечаю его, это мое естественное состояние.
Я не решилась спросить его, почему же он тогда вздумал приударить за мной.
* * *
Вместо того чтобы войти в свою дверь, я позвонила в Ленкину.
Открыл Радж в белой тунике… или как там это у них называется.
До чего же иногда природе удается ее творение, думала я каждый раз, глядя на своего зятя.
- Аленушка! Наша мама пришла! - крикнул Радж в глубину квартиры. Русский фольклор - его конек.
- Вот только молочка не принесла, - сказала я.
- Ничего, у нас есть чай.
Он помог мне раздеться, а Ленка сразу утащила в кухню.
- Первым делом доложимся… - сказала она, набирая номер телефона. - Папулька, мама у меня, я подкараулила ее у лифта. Мне очень нужен ее совет. Чмок!
- Помнится, я с детства учила тебя говорить только правду…
- А я и не сказала ничего, кроме правды: ты у меня, остальное - детали. - Она порхала вокруг меня, готовя чай. - То, что ты пришла со свидания с другим мужчиной, еще не вся правда. Всей правды ты не знаешь даже сама. Она еще не случилась. А зачем папе полправды? Что он с ней делать будет? Додумывать остальное? Прогнозировать будущее? Изведется только и тебя изведет.
- Что бы я без тебя делала?
Ленка прижала мою голову к груди и чмокнула в макушку - совсем как когда–то это делала я.
- Жила бы себе как жила, в полной уверенности, что счастлива… Да ты и была по–своему счастлива.
- Что значит по–своему счастлива?
- Помнишь Жванецкого: когда другого не видел, наше во какое. Ну, прожила бы ты нынешнюю жизнь без любви… без чувственной ее составляющей, в следующей, возможно, подошла бы и к этой стороне.
- А что вы с Раджем будете делать в следующей жизни?
- Ну, ты думаешь, чувственная любовь - это предел роста? Познание любви - только самое начало. Чтобы выйти на духовные высоты, нужно начать с любви. А вершина любви - это абсолютно безусловная любовь.
- Что это значит?
- Когда любишь не за что–то… не за то, что мама, папа, брат… друг… не за то, что тебя любят, а просто - чтобы любить, чтобы насыщать другого любовью…
Я еще долго слушала дочь.
Надо же! Когда–то она нуждалась во мне, теперь - я в ней…
- Так что сказать папе?
- Что была в кино с Серафимой.
- Но это же… вранье.
- Нет, в данном случае это милосердие. Не терзай других, пока сама не разберешься в происходящем.