Прорвалась.
Прорвалась.
Оглядевшись, прикидывая, куда можно податься, задумалась. Вариантов не так много. Одна, молодая, с акцентом говорящая девушка в стране оккупантов. Выбор есть. Не за тем же вывел ее Бог из ненавистной родины. России.
Ненавидели эту страну в ее семье все - было за что. До революции их клан - один из ведущих, зажиточные середняки, в одночасье превратились в нищих. Отобрали все, раскулачили. Деда сослали в Сибирь. Отец, обозленный на коммунистов, сразу воспринял немцев освободителями. Пошел в полицаи. Все развалилось с победой Красной армии. Весь клан.
Что делать?
Что делать?
Что делать?
Выглядела она довольно прилично. Батюшка их хорошо одевал. Отбирая добро у станичников, приносил после сбросов в шахту. Сообразил по ходу. Перед казнью стал раздевать жертвы, бросать голыми. Чего пропадать добру-то? Валентина щеголяла в красивых сатиновых отобранных платьях. Радовал чемоданчик с помадой и всякими артистическими штучками, конфискованный отцом при задержании. Она знала, чей это чемоданчик.
Любку знали буквально все. Немцам она устраивала концерты. На безрыбье и рак рыба, говорили немцы, собираясь вечерами в местном клубе, слегка переделанном из прибежища, когда-то коммунистов, в почти сносный немецкий кнайп. Любка наряжалась по-европейски. Откуда она брала материю, кто ей шил такие фасоны - для всех оставалось загадкой. На сцену она выходила царицей. Глаз не отвесть. Томно закатывая глаза, Любка затягивала про бубенцы. Потом плавно переходила к "Ой, да не вечер", потом "Очи черные". Под конец немцы уже не могли встать с места. В один из вечеров Любка принесла и подмешала, каким-то образом, всем без исключения, клофелин. Пока немцы, громко храпя и посапывая со свистом, находились в забытьи, они с Олегом в офицерском планшете нашли план наступления немцев. Много полезного они нашли в тот вечер. Немцы ничего не заметили. Просто особенно много полегло их в следующем сражении.
Любку наградили за заслуги перед Родиной медалью. Взять награду с собой из штаба не удалось. Опасно. Там повесила, покрутилась перед командиром и ребятами. Порадовала их и себя. Потом сняла, отдала обратно на сохранение, до лучших времен Она твердо верила, что они скоро наступят. Ничего не боялась просто до отчаяния. Приближала буквально Победу собой. Мир вывалился в войну. Самую страшную из до сих пор бывших. Мистическую. Непонятную. Особенная загадка заключалась в том, что невысокий тщедушный человек с челкой наперекосяк и смешными усиками решил покорить весь мир и почти покорил, если бы русский Дух, таких, как Любка и Олег, не восстал, воспротивившись такому повороту истории, буквально отстояв мир собой.
Всем назло, почти исчезающие в пространстве, такие люди смогли каким-то невероятным образом остановить до зубов вооруженную армию своей верой, руками, головами, телами закрывая собой амбразуры, ложась под танки, взрывая захватчиков по-партизански. Идея простая. Отстоять мир.
Валя в их число не входила. Наблюдала. Ей нравилось все, что делала Любка. Она бегала на ее концерты, подглядывая за действом в щель в стене клуба. Внутрь ее никто никогда не пустил. О концертах она узнавала заранее от отца. Тот в пьяном угаре делился с матерью. Та с осуждением слушала. Чертыхалась наглости. Шипела. Валя радовалась каждой встрече с Любкой через стенную щель. Сама не понимая, что с ней делается. От возбуждения щеки горели, сердце замирало при каждом аккорде. Голос Любки имел почти запредельный диапазон звучания, странно действующий на нее. Валя не могла оторваться, сама не понимая почему. Наверное, это была первая и последняя в ее жизни настоящая любовь.
Платья отобранные, концертные сидели особенно ладно, немножко обвисая на груди. Их еще не было, не наросли. В остальном, в одежде с чужого плеча Валя была чудо как хороша. Ночами, когда все спали, дом затихал, она доставала чемоданчик, зажигала свечи. Ее фигура в отсвете на стене плавала, извиваясь в пространстве согласно огоньку пламени задуваемой сквозняком свечи.
Фильдеперсовые чулки - их отец получил от немцев в подарок, держались резинками. Таких еще не водилось в станице. Валя дернула за резинки, перетянувшие до боли тонкие, почти детские Валины ноги. Чулки чесались синяками. Жива.
"Кости целы, мясо нарастет", - говорила бабушка. Голова тоже. Может двигаться, соображать. Что-то придумает. Она всегда выходила из положения, раньше в России. Выйдет и здесь. Находился добрый кто-то рядом. Спасал.
Одернула смятое платье. Сорвав колосок, пососала в основании. Надергала еще. Благо почти лето. Трава не выгорела. Пережевав, наслаждаясь соком молодых побегов, почистила остатками колосков зубы. Приосанилась.
Спаслась - подумала с удовольствием Валя.
Новая жизнь за бугром началась.
Германия
Поезд дошел до границы Германии с Польшей, где их остановили русские, как она потом поняла. Красная Армия, наступлением катясь по Европе, стремительно набирала обороты, увеличивая свою силу с каждым освобожденным городом. Их встречали слезами радости. Свобода, принесенная русскими войсками, осознавалась с трудом. Города как будто оттаивали, жители, замороченные оккупацией, сначала даже не верили, что им разрешалось свободно выходить на улицу, громко кричать, причитая со слезами на глазах. Бросались с цветами к танкам освободителей. Обнимали русских солдат.
Торжество.
Свобода.
Отстояли.
Ура.
Валентина стояла посреди разрушенного поля с покосившейся избушкой смотрителя. Хотелось есть. Заглянув для верности в окна избушки, вошла. Все, что там было до освобождения, уже разобрали на мелкие части. Миски алюминиевые, горшки коричневыми пятнами осколков валялись по полу. Кадушка с водой, рассохшись, развалилась на части замысловатым деревянным цветком, подпоясанным покореженным железным обручем, рядом с избушкой. На дне оставалось немного талой воды. Валя зачерпнула вчерашнего снега миской, обтерла лицо, фыркая от удовольствия, почти как отец.
"Что с ним?", - подумалось ей на секунду, возвращая в страшное прошлое.
Нет, сейчас не время об этом. Нужно приводить себя мало-мальски в порядок, пробираться дальше.
Куда, Валентина не представляла. В какую сторону безопасней бежать.
Где наши, кто теперь наши, она не знала. Стояла посреди разрушенной осколками поляны с избушкой. Ощущая себя примерно так же. Растерзанной, униженной, обездоленной посреди разрухи войны.
Разве так мечталась ей юность в длинных ночах ее снов! Разве так хотелось ей продолжить свое существование - молодой, красивой украинской девахе! Нет, не так. Как, она совсем не знала.
Где я? Кто я теперь? Осталось одно только имя. Все остальные ее представления о нормальном образе жизни ушли. Вместе с матерью, семейством, отцом, всегда делавшим как лучше для них, в его понимании, никого не спросясь, ни с кем не считаясь. Подчиняясь авторитету, она в основном делала, как ей говорили. Сейчас приходилось принимать решение самой. Позвать некого. Сестра Полина могла помочь, но она далеко. Все далеко. Одна посреди раскореженного немцами, а может, и русскими поля, наедине с разбитой кадушкой с остатками талой воды. Вчерашнего зыбкого, относительного благополучия не осталось и следа.
Валя протерла еще раз лицо, уложила волосы, подтянула чулки. Одежда почти приличная, она жива - это главное. Подобрала подол разорвавшегося местами платья, посмотрела в стекло одинокого окошка избушки в свое отражение. Поклялась, что будет на ее улице праздник. Обязательно. Будет семья, дети. Она сделает все, как хочет, как мечталось. Счастливая в ее представлении семья, сокровенной мечтою во снах да и наяву была ее предназначением. Высшей целью ее существования. Больше на самом деле ничего не хотелось. Она к этой цели двигалась, пока безуспешно. Не останавливаясь. Шла.
Улицы приграничного городка, аккуратные и весьма тихие до войны, сейчас представляли собою страшное месиво. Немцы, отходя назад через завоеванные территории, зверски рушили все, что могли. Авиацией, прикрывающей составы с ценными немецкими генералами, притрамбовывали сверху, бомбили пути отступления.
Людей на улицах совсем не видно. Это и хорошо. Границы как таковой тоже не существовало. Раньше, до войны здесь стояли немецкие офицеры в касках с собаками с одной стороны и с другой красавцы польские пограничники, охраняли кусочек ничейной земли. Польша входила в состав советских республик условно заочно.
Граница показного коммунистического рая крепко охранялась именно здесь. Гитлер, зная значение Польши, договорился со Сталиным. Сталин сдал на растерзание Польшу. В Катыни, замучив руками русских солдат сотни польских офицеров, сломив польский Дух сопротивления. Надеясь, что Гитлер оценит его маневр, остановится здесь, поглотив Польшу. Гитлер оценил, пошел дальше. Не посчитавшись со Сталиным. Коварство и любовь. Пьеса, разыгранная правителями двух сильнейших в мире на тот момент истории воинствующих держав.
Валя шла не останавливаясь, почти бежала, дальше, дальше от русских.
Польша закончилась. Началась Германия.
Кое-где в домах оставалась пища. Валя лазила в сохранившиеся от бомбежки подвалы, под полы, ела, что оставалось. Огурцы в банках, засоленное на зиму мясо, огромные окорока, запыленные, забитые грязью войны, очищала, с жадностью откусывая от целого куска.
Попадались люди на улицах, почти привидения. С разбитыми лицами, в грязных одеждах, совсем не улыбающиеся, эти люди тоже куда-то шли. Гнались за уходящим счастьем, выживая, как все в то время. Жертвы человеческой агрессии, яростно проявившейся в миллионах судеб. Где это место расположения счастья, Валя не знала. Просто шла. День и ночь.
Наконец-то добралась до немецкого районного центра. К большому красивому дому стояла очередь, разношерстно колыхаясь, переговариваясь разными языками. Поняла, что попала как раз куда надо. Центр регистрации перемещенных лиц. Паспорт, хранившийся в нательном мешочке, оказался цел. Достала, порывшись в своих одеяниях. По паспорту она украинка. Украинцев отправляли обратно, чего она не могла даже представить.
Паспорт пришлось выбросить, в данной ситуации он совершенно не был кстати. Когда подошла ее очередь, она прикинулась контуженной, совсем не помнящей свое происхождение, объясняясь на ломаном немецком. Пожилая женщина за стеклом окошка все поняла. Ее отправили в наскоро оборудованный из концентрационного лагерь для перемещенных лиц. Спали неделю на нарах. Их с немецкой педантичностью кормили два раза горячей водой с куском черствого хлеба, один раз наливали похлебку в оставшиеся после заключенных миски. Рядом с миской клали накрахмаленную салфетку. Где они их брали, непонятно. Замызганная алюминиевая посудина с мутной жидкостью под названием немецкий суп, и белая льняная салфетка.
В один из рассветов их разбудили, построили рядами, погнали в Центр.
Страны договорились принимать беженцев, не желающих возвращаться обратно в страну-победитель - Советский Союз. На выбор можно отправляться в Аргентину - там тепло, море, можно познакомиться с приличным парнем. Немцы бежали из Германии, те немцы, которые отличились особой кровожадностью во время военных сражений с мирными. Они бежали, меняя фамилии, адреса, остатки идентификации самих себя.
Вале хотелось дальше, так, чтобы прошлое ее не догнало. На следующий день беженцев принимала Австралия. Тамошнее правительство решило осваивать самые засушливые свои территории, где особенно жарко, с помощью беженцев со всего света.
Валя встала в очередь, когда подошел ее черед, она назвалась Вал Чарнецки. Ее записали, выдали бумажку, в которой по-английски что-то написано. Единственное, что она смогла прочитать, - слово Перт. Поняла, что это пункт назначения.
- Ну и хорошо, Перт так Перт.
Следующий день - их строем довели до корабля, предоставленного австралийским правительством для перемещения беженцев из Европы в пустыню.
Плыли долго, с остановками. В трюме их селедками напихали, сколько могли. Спали вповалку, как придется. Засыпала под всплески волн. Иногда корабль попадал в сильную тряску. В одной из бурь ее буквально кинуло в объятья молодого парня. Он схватил ее, прижал крепко к сердцу. Валя затихла у него в руках. Так состоялась ее встреча с суженым. С ним она прожила до старости, звали Петр Лабетс. Фамилия подходящая, да и сам молодой человек, ладный хлопец, оказался на всю жизнь ей мужем.
Валентина обрадованно затихла в его теплых огромных руках.
Плыли долго. Заходили в порты для заправки едой и соляркой.
В Аргентине часть переселенцев, разношерстная толпа, в основном из немецких офицеров и их домочадцев, слезла. Когда-то красавцы бравые бойцы-арийцы, новая раса понуро спускалась заплетающимися ногами с трапа корабля. Волочили измученными натужными руками чемоданы, связанные на веревке один за другой. Вал смотрела в иллюминатор. С нисходящего трапа мелькали лица вчерашних предполагаемых победителей, страстно желавшие поставить мир на колени перед собой. Проиграли. Не получилось. Мир воспротивился. Восстали русские. А они, как говорилось, медленно запрягают. Запрягали аж до Москвы. Питер блокадой не сдался.
Русские не сдаются. Откатом послали все планы Гитлера в тартарары, куда Макар телят не гонял. В Аргентину.
Толпа схлынула. Места на корабле стало больше. Они могли выходить на палубу. Взявшись за руки. Она и Петр.
Плыли долго. Успели привыкнуть друг к другу. Вдвоем значительно легче. Ночью они прижимались как можно ближе. Петр обнимал ее, ласково что-то нашептывая на украинском языке в затылок. Валентина засыпала.
Никто не знает, как обернется случай. Теперешнее ее состояние можно оценить почти как счастье. В тесной каюте корабля ниже уровня моря. Кто мог подумать? Своего суженого, о котором тайно мечталось, она встретила в середине океана, под его водами в тесной каюте корабля, перемещающего из одной части мира в другую беженцев.
"Все будет хорошо", - думала Валентина, засыпая в объятьях Петра. Он еле дышал, чтоб не разбудить ее.
Все уже хорошо. Состоялось. Похоже, он возьмет ее с собой туда, куда он направляется. Их стало двое.
Перт
Встретил большим деревянным бараком под названием речной вокзал.
"Доски, наскоро сколоченные, похоже, от сильной жары потрескались, крыша перекосилась", - отметил про себя Петр, на этот раз сам спускаясь по трапу на новую землю. Австралия встретила их состоянием внутренней разрухи. Сражения сюда не докатились, тем не менее, войной изрядно потрепался и этот кусок земного шара.
"Крышу можно, по-хорошему, отремонтировать", - подумал Петр. Вал, прижавшись к нему всем телом, затаив дыханье, ждала, когда их позовут. Верным ли окажется ее предположение об их совместном дальнейшем прохождении пути. Все к тому располагало, но для верности ей страстно хотелось услышать подтверждение от него самого.
"Всякое может случиться, он мог передумать, я совсем его не знаю", - размышляла она. Разговаривали совсем мало, впрочем, как всю остальную часть проживания с ним.
Жизнь пришла к относительной безопасности, а вот судьба решалась именно сейчас. В пропахшем рыбой и сыростью трюме корабля переселенцев. Беженцев.
Что будет дальше, может, самое хорошее, а может, и нет?
Волны плеском отдавались в груди. Хоп. Хоп. Хоп.
Наконец-то позвали. По-английски прокричали: "На выход!"
Толпа тронулась. Валентина внутренне подтянулась, собрала пожитки, ухватилась за верхнюю часть руки ее предполагаемого суженого, крепко сжала, словно спрашивая его поддержки. Петр с уверенностью посмотрел на нее, рука еле заметно дернулась ей в ответ.
- Прорвемся.
Валентина догадалась, заулыбалась внутренне. По телу пробежала радостная волна. Щеки зарделись.
Да, дальше пойдут вместе, когда спускалась по ступенькам высоченной палубы корабля, что-то радостно екнуло внизу живота. Сначала вверх, на палубу из каюты, потом на землю вниз. С чемоданами. Волосы растрепались на ветру. Здесь они постоянно. Глаза горели счастьем. Мечта сбылась. Из опостылевшей родины выбралась, убежала как можно дальше.
От себя не убежать.
Валентина не знала.
Бежала.
Не убежала.
Их заставили оставить пожитки за дверью.
- Пройти всем пассажирам, рассчитывающим на гражданство на определенных условиях, в здание вокзала.
Прошли. Перешли черту, отделяющую старый мир от нового. Желанный так страстно ею Мир.
Оставили все. Взявшись за руки, как в омут прыгнули. С этого момента началась их новая совместная жизнь.
В бараке всех переписали. Кто с паспортами и кто без. Валентина паспорта не имела, бумажицу, выданную в Германии, не хотела иметь совсем. Назвались семьей Лабетс. На их наречии значит "счастливчик". Так и стали они сразу семьей счастливчиков, не узнавших суть этого состояния.
Свадьбу не успели до старости доиграть. Ей так хотелось. Его привычка ничего не менять помешала сбыться и этому ее пожеланию. Роптать не стала, не привыкла, она молчала. Молчала выразительно, изнуряюще. Всю жизнь.
Первенец
Их, как ни странно для понимания Вал - так теперь ее здесь звали - наделили, не обманув, огромным, по ее меркам, куском земли.
Ну и что, что почти посреди пустыни. Красный, высохший до основания растрескавшийся кусок.
Зато свой. Дали деньги на строительство, как коренным австралийцам, с тем чтобы с процентами потом отдавать. Правительство убило двух зайцев, может, больше. Во-первых, заселилась пустыня. Беженцы, дорвавшись до земли, работали как ошалелые, в три пота. Подняли за один сезон дома, да какие. Дети украинских переселенцев пошли в новую, ими же выстроенную школу. Учителей выбрали из приехавших. Занятия начались. Сыну Вал стукнуло пять. По здешним законам он обязан идти в школу. Вал с ним продолжала говорить на суржике, украинском диалекте. Иван язык не учил. Не мог. Не с кем. На улицу его не пускали.
Чему научишься у этих деревенщин! В школу водить некогда, да и некому. В общем, он сидел дома. Когда пошел, дети, его ровесники, уже слагали куплеты возлюбленным. Иван, Джон по-новому, говорить на английском не мог. Тяжелое время. Мать, Вал, старалась изо всех сил накормить, напоить, обстирать. Для пытливого детского ума недостаточно. Ум в зачаточном состоянии был, спал.
Родилась дочь Мария. Потом еще сын. Петр устроился на работу клерком. Он откуда-то знал английский язык. Вал о прошлом его не расспрашивала. День, похожий на день, проживали они вроде вместе, а вроде и врозь. Любовь продолжалась недолго. Петр от перенесенных войной потрясений, от тоски запил. Каждый вечер. Во всем винил Вал. Что она ему под руку попалась, привязалась. Если бы не она, он бы женился на богатейке австралийской. А так: "Вот что это?" - с досадой кивал он в сторону Валентины.
- Ну, ты на себя посмотри, - вещал он, вернувшись со службы почитаемого чиновника навеселе домой. Налогового местного ведомства города Перт.
Третий мальчик родился по ошибке. Незапланированно. Петр сильно пил. Было в мальчике что-то неместное, неземное. То ли гений, то ли дебил.
Всю жизнь, до самой смерти, отец Ивана вставал в один и тот же час, засыпал минута в минуту. Вал кормила его по часам. Ездил одним и тем же автобусом на работу. Он бы вообще в своей жизни ничего не менял. Вал всех самозабвенно воспитывала молчанием. Кормила, обстирывала как могла. Когда Петр умер, она подумала: "Жизнь закончилась".
Она до сих пор так и не жила.