Солнце. Прежде всего, они по природе таковы, что никому не желают подчиняться и лишь с трудом терпят власть правителей. Что же касается государей, которых ты видишь, то им они служат как свободные люди и с величайшей добросовестностью, всякий - своему князю. Все вместе они признают верховное владычество вон того старца, которого называют императором. Пока он милостив и справедлив, они чтут его, но большого послушания никогда не оказывают. Отсюда их частые раздоры между собой, отсюда неумение и нежелание совещаться о делах всего государства.
Фаэтон. Но вот же они все-таки совещаются.
Солнце. Да, а к единодушному решению не придут. Так уж у них заведено - время от времени попусту терять несколько месяцев на совещания и тут же - пировать и забавляться, забывая о серьезных вещах.
Фаэтон. Как мало это подобает мужам, которые должны повелевать другими!
Солнце. Совсем не подобает, но образ их действий именно таков.
Фаэтон. Стало быть, властвовать они не способны, хотя в остальном, по-видимому, более удачливы, и по большей части проницательность других людей берет верх над их усилиями, тогда как первый успех принадлежал им.
Солнце. Ты прав. Из государей одни правят в силу высокого своего происхождения, а других - епископов и прелатов - избирают.
Фаэтон. Наиболее могущественные, по-моему, вторые.
Солнце. Верно, Их и числом больше, чем светских князей, и, кроме того, они богаче и влиятельнее: ведь духовным государям принадлежит более половины всей Германии!
Фаэтон. Как же предки нынешних немцев до этого допустили?
Солнце. Чрезмерно благочестивые, они когда-то щедрее, чем следовало, раздавали церквам свое достояние.
Фаэтон. А теперь их потомки терпят нужду?
Солнце. И видят, как их господа владеют землею их отцов.
Фаэтон. Ты говоришь, что к этому привело неверно понятое благочестие?
Солнце. Разумеется, ведь они слепо следовали предрассудку!.. Между государями то и дело вспыхивают ссоры, а за ними идут гражданские войны, приносящие немцам неисчислимые бедствия.
Фаэтон. А император не вмешивается и не обуздывает их?
Солнце. Станет ли он вмешиваться, зная, что, если князья не будут ослаблять друг друга, они могут превратиться в слишком грозных для него противников?
Фаэтон. Кто идет вслед за князьями?
Солнце. Так называемые графы. Они не столь влиятельны, как князья, но сильнее обыкновенных дворян.
Фаэтон. А что представляют собой обыкновенные дворяне?
Солнце. Они образуют рыцарское сословие - главную военную силу у немцев, ибо рыцари многочисленны и хорошо обучены. Кроме того, они, по-видимому, до сих пор хранят древнюю славу Германии - искони присущую немцам честность и врожденную нравственность. Они первые сторонники всего германского и враги всего чужеземного.
Фаэтон. Но я замечаю, что многие ими недовольны.
Солнце. Верно.
Фаэтон. Одних они дерзко грабят, других преследуют с оружием в руках, в том числе людей самых знатных, но в особенности - купцов.
Солнце. Поэтому у них так много врагов, которые проклинают их жестокость и кровожадность.
Фаэтон. Почему же враги их не изгонят?
Солнце. Одни не хотят, а другие не могут, как бы им этого ни хотелось.
Фаэтон. Кто именно не хочет?
Солнце. Князья, которые используют их для охраны своих владений. Скажу больше: в рыцарях - вся сила князей, и если один государь разгневается на другого, то орудием его гнева, его мечом служат рыцари.
Фаэтон. Так, значит, каждый бережет их на погибель другому?
Солнце. Да.
Фаэтон. И по этой причине в Германии так часты разбои, грабежи, засады при дорогах и многие иные беспорядки?
Солнце. Прежде всего по этой, но есть и еще одна.
Фаэтон. Какая?
Солнце. Ненависть к купцам и к так называемым вольным городам.
Фаэтон. За что ненавидят купцов?
Солнце. За то, что они привозят разные заморские товары - шелк, пурпур и другие предметы роскоши, которые, как утверждают рыцари, губят добрые нравы народа, заменяют их чужеземными нравами и обычаями и распространяют изнеженность, по справедливости ненавистную немцам.
Фаэтон. Достаточно веское основание для ненависти. Мне кажется, что дело обстоит так: большинство погрязло в изнеженности, хотя остались еще сторонники отважных и решительных действий; старинная, природная доблесть угасает, и неведомый прежде чужеземный срам заступает ее место. Что Германия сделалась сама на себя не похожа, видно хотя бы из того, как иные одеваются, и если эта перемена коснется нравов, нет сомнения, последствия будут ужасны.
Солнце. Уже коснулась.
Фаэтон, Но по этим соображениям рыцари грабят купцов, а вольные города почему они преследуют? Не потому ли, что дворянство когда-то жило в городах, но затем было изгнано простолюдинами и теперь без конца мстит им за это?
Солнце. Напротив, дворян в городах никогда не было, они постоянно, как и теперь, были рассеяны по деревням. И если это сословие враждебно горожанам, то причина тут иная.
Фаэтон. Мне бы очень хотелось услышать о ней от тебя и понять, откуда взялась эта взаимная вражда.
Солнце. Сейчас услышишь. Первоначально в Германии вовсе не было городов и даже строения рядом не ставились, но у каждого был свой, уединенно расположенный дом.
Фаэтон. Да, я знаю.
Солнце. В ту пору купцы не приезжали, никаких товаров из чужих краев не привозили, и все обходились лишь тем, что родит немецкая земля: одевались в звериные шкуры, питались плодами отеческих полей и не знали ничего заморского. Торговцы тогда никого не обманывали, повсюду царила непоколебимая честность, которой были верны все, как один. Денег никто еще и не видывал, ни у кого не было ни серебра, ни золота.
Фаэтон. То было самое счастливое время для Германии!
Солнце. Мало-помалу иностранцы принялись тревожить побережья и завязывать там торговые связи, дальше - больше, и так до тех пор, пока новшества не полюбились каждому негодяю и бездельнику, пока народ не привык к роскоши и падение нравов не захватило вдруг чуть ли не всю Германию. В этих обстоятельствах люди решили объединиться, появились села, а немного спустя начали строить и города, обносить их стенами и укреплениями, воздвигать башни и копать рвы. Чем ленивее и малодушнее был человек, тем легче он присоединялся к такому решению, но все отличавшиеся благородством происхождения или твердостью духа, любовно храня отеческие обычаи и дедовские нравы, упорнейшим образом сопротивлялись позорной, с их точки зрения, перемене и решили всеми силами держаться за старину и не отступать от своих природных качеств. Все они, независимо от положения и звания, больше всего домогались воинской славы, презирали деньги, укрепляли себя охотой, не могли сидеть сложа руки, ненавидели покой и проклинали досуг… Вот отсюда и начинается раздор: одни всё стремились повернуть по-новому, а другие, считая это бесчестным и возмутительным, защищали прежние порядки.
Фаэтон. Эти разногласия и побудили их взяться за оружие, которого ни те, ни другие до сих пор не выпускают из рук?
Солнце. Как видишь. Люди энергичные не в силах смириться с тем, что в их стране процветает изнеженность и роскошь составляет предмет зависти. Кроме того, в городах живут купцы и все остальные знатоки и мастера роскоши, которых они терпеть не могут.
Фаэтон. Пусть прогонят их прочь!
Солнце. Уже давно прогнали бы, если бы не городские стены, за которыми те скрылись, и не крепкие здания, которые их защищают. А раз у этих бездельников такое надежное прикрытие, рыцарям остается только одна возможность расправиться с ними: если кто выйдет из своего убежища, напасть на него и ограбить.
Фаэтон. Этот страх, который они нагнали на изнеженных и малодушных, представляется мне полезным: слишком большая уверенность в собственной безопасности развратила бы тех еще хуже.
Солнце. Но сами-то горожане не устают повторять, что, мол, рыцари вредят общественному благу и наносят огромный ущерб государству.
Фаэтон. А, какой там ущерб! Словно Германия не выиграла бы, если бы в один прекрасный день собрали все, что они привозят из-за моря, и отправили ко всем чертям вместе с купцами в придачу! Да, насколько я могу судить, эти люди - источник большого зла.
Солнце. А они, напротив, утверждают, будто оказывают родине великую услугу; они враждуют с рыцарями и помышляют о том, как бы их извести под самый корень и разом покончить со всем дворянством. Среди купцов особенно богаты Фуггеры: они скопили столько денег, что, по-моему, с избытком хватило бы на содержание целого войска и на покрытие королевских расходов.
Фаэтон. С помощью этих средств и того единодушия, которое их связывает, - победят они в конце концов рыцарей или не победят?
Солнце. Победили бы, не будь это войной трусов с храбрецами.
Фаэтон. Ты хочешь сказать, что жители городов все до одного - трусы и лентяи? И нет в них ни капли храбрости, энергии?
Солнце. Какая-то малость есть, люди разумные найдутся и в городах, но так уже повелось в мире, что большинство никчемных и никудышных подавляет меньшинство разумных и способных.
Фаэтон. Неужели августейшие деньги не настолько могущественны в Германии, чтобы одолеть доблесть противников, - в особенности когда волею и милостью денег совершается все?
Солнце. У других народов они всемогущи, но немцы еще не так заражены пороком, чтобы деньги чтить выше доблести. Богачи вызывают у них справедливое недоверие, к ним обращаются с укорами, вспоминая пословицу: "ώς оὒϰ εἰσιν oί παμπλούσιοι ἀγαϑοί".
Фаэтон. Право же, есть во всем этом какое-то подобие древней доблести! Но вот разбои (каким бы мужественным ни было это бесчинство) я хвалить не стану. Кроме того, мне не по душе их чрезмерная суровость и грубость, достойная кентавров. Впрочем, я одобрил бы их действия, если бы они нашли способ заставить этих изящных и прелестных совратителей, которые позорят Германию, либо забыть об изнеженности и начать лучшую жизнь, либо немедленно покинуть Германию, пока еще не каждого коснулось их тлетворное дыхание. Следовало бы полностью закрыть доступ всему чужеземному, изгнать всяческую роскошь: даже мне противно смотреть, с какой заботливостью иные за собой ухаживают, как, выставив за дверь отеческие порядки, они постыдно усвоили чужие и самые худшие нравы, да еще пекутся о том, чтобы этим иноземным гнусностям подражали, а отеческую доблесть забыли. А между тем это не только лишает их воинственности, но и вообще делает из них баб. Ага, теперь я вижу, как, вопреки обычаям своего племени, они весьма искусно обманывают и надувают. Нет, если они немедленно не изменятся, то сделаются недостойны даже имени германца, ибо покрывают бесчестием это имя и пятнают позором его древнюю славу.
Солнце. Но взгляни-ка на священников - это уж совсем дрянной народ. Ни малейшей пользы согражданам они не приносят, никогда ничем не заняты, преданы лишь попойкам, сну и роскоши, знай себе кутят да бражничают, греют подружек, прикармливают дармоедов и живут в полнейшем довольстве, ни о чем, кроме наслаждений, не думая, размякшие от всевозможных утех и вконец погубленные сладострастием - отупевшие и уже почти утратившие человеческий облик. Они любят лишь роскошь, изнеженность, тихий досуг, покой, сочетающийся с разными приятностями, ϰαἰ μεμαλαγμένον βίον. Им подавай все безмятежное, милое, радостное, грубости они не выносят, от работы бегут и трудностей сторонятся, резкости терпеть не могут, благоразумия знать не желают, беспокойство ненавидят, даже простой шум их раздражает. У них одна забота - погреб и кухня, чтобы все было под рукой и в изобилии. Так они сами себя ублажают и служат собственной утробе, набивают брюхо, объедаются на пирах, нежатся в бане, умащаются благовониями, валяются в постели. Они окружены достатком и ни в чем не знают отказа, глядя на них, вспоминаешь вошедшие в пословицу жреческие трапезы. К чему вся эта разнузданность, которая лишает их ясности духа и остроты ума? Их бог - чрево!
Фаэтон. Вот они - вылощенные, нарядные, с холеною кожей, тщательно выбритые, румяные, беззаботные, томные и до крайности изнеженные. Но в то же время они немощны и, если только не ошибаюсь, болезненны - совсем как те, о которых пишет греческий поэт:
"…ποδαγρῶντες
ϰαί γαστρώδεις, ϰαί παχύϰνημο, ϰαί πίονές είσινασελγῶς".
Я уверен, что хвори их - от невоздержности. В самом деле, это сословие - позор для всего народа. Не понимаю, как немцы их еще терпят!
Солнце. Из благочестия.
Фаэтон. Ничто не может быть противнее древним германским обычаям, чем жизнь этих священников. Да, здесь не оправдывается пословица: какова земля, таковы и нравы; в них нет ничего германского, каким бы влиянием они ни пользовались, каким бы богатством ни обладали. Но мне они кажутся к тому же и жадными и хищными.
Солнце. Вернее не скажешь.
Фаэтон. А вон те, в одежде особого цвета и покроя, которые есть и в Италии и называются там "братьями", - как их здесь много, больше, чем в любом другом месте, как они мечутся, копошатся, суетятся!
Солнце. Тоже кутилы, бездельники, болваны, пустозвоны и ничтожества!
Фаэтон. Но, кажется, в Германии им оказывают немалое уважение.
Солнце. Верно, оказывают - из-за суеверий, которыми они, словно чарами какими, морочат и сбивают с толку людей.
Фаэтон. Смотри-ка, иные шепчут им что-то на ухо и другим священникам - тоже, что это такое?
Солнце. У них это называется исповедью: если кто в чем-нибудь согрешит, благочестие требует, чтобы он сказал одному из них о своем грехе, и это касается не только поступков, но даже и помышлений. Так каждый должен поверять им свои тайны.
Фаэтон. Кто же соглашается открывать свои секреты подобным господам?
Солнце. Все соглашаются - из религиозного чувства и из почтения к древнейшему христианскому установлению.
Фаэтон. А они хотя бы не разглашают то, что узнали?
Солнце. Это уж зависит от человека: сдержанные молчат, а через болтливого все выходит наружу.
Фаэтон. Право же, опасно делиться с ними тайными думами и в особенности - с пьяницами. Но что я вижу? Они выслушивают и женщин! Какой мерзкий обычай! А что они делают с теми, кого гладят по голове?
Солнце. Делают их невинными, чистыми и свободными от греха.
Фаэтон. Тех, кто прежде был отягощен виной и преступлениями?
Солнце. Тех самых. И называется это "отпущением".
Фаэтон. Что ты говоришь? Разве могут отпускать чужие грехи те, кто сам в них погряз?
Солнце. Таковы правила религии.
Фаэтон. Мне они не нравятся. И я полагаю, что этому народу нужно позаботиться о всеобщем исправлении нравов: нельзя терпеть столько праздных ленивцев, которые проедают чужое добро, а сами никакого доброго плода не приносят: нужно любой ценой искоренить иноземную роскошь и как можно дальше изгнать чуждую немцам изнеженность, вернув всю Германию к прежней ее силе и старинной доблести.
Солнце. Но ведь они исстари бражники, преданы хмельному питию, и никогда в Германии пьянство не считалось зазорным.
Фаэтон. В этом одном они должны изменить прошлому, а в остальном пусть остаются ему верны.
Солнце. Слишком уж хорошие сделаются тогда у тебя немцы! Ведь пьянство так же свойственно им, как итальянцам - лукавство, испанцам - вороватость, французам - чванство, а другим народам - другие, присущие им пороки.
Фаэтон. Ну, если без порока не обойтись, то я предпочитаю этот любому из тех, которые ты назвал. Впрочем, я думаю, что время их исцелит, так же как оно избавит от недугов всех остальных людей, - ты сам внушил мне эту надежду. Но вернемся к собранию и к легату папы Льва: видишь, отец, шествуя в процессии, он что-то кричит, обращаясь к небесам, вне себя от гнева и ярости, и мне кажется, что гневается он на нас, потому что смотрит сюда.
Солнце. Он сердится на меня. Но послушаем, что болтает этот человечишка: он чем-то грозится, надменно задрав нос.
Каэтан. …которому надлежало сиять по первому моему знаку, и к тому же - светлее и ярче обычного!
Солнце. Что, что, легат? Что ты говоришь? Это ты меня укоряешь?
Каэтан. Ты еще спрашиваешь?! Будто само не знаешь, какой ты великий грех совершило!
Солнце. Но я, право, не знаю, да и не узнаю, если ты не скажешь, чем я провинился.
Каэтан. Наконец-то, повторяю, ты выглянуло, бессовестное! Наконец-то явило себя миру! Ты, которому надлежало сиять по первому моему знаку, и к тому же - светлее и ярче обычного!
Солнце. Не понимаю, в чем мое прегрешение.
Каэтан. Ах, не понимаешь?! Да ведь ты за целых десять дней ни единого лучика мне не показало и нарочно закрывалось облаками, да так, словно вознамерилось лишить мир света!
Солнце. Если тут и есть чья-то вина, то лишь астрологов: это они предсказали такую погоду в своих подсчетах.
Каэтан. А тебе надлежало больше следить за желаниями папского легата, чем за выкладками астрологов! Разве ты не помнишь, чем я тебе грозил, покидая Италию, на тот случай, если ты сильным зноем не пресечешь несвоевременную стужу в Германии и не вернешь туда лето, дабы мне не томиться неодолимой тоской по Италии?
Солнце. Я пропустил мимо ушей твои предписания, и вообще мне неизвестно, чтобы смертные могли приказывать Солнцу.