ПЕТР ПЕРВЫЙ И ВЫТЕГОРЫ
Ну вот, Петр (…) отдыхал в трех километрах от Вытегры, значит; деревня Шестова там была.
Вероятно, умотали Петра и его свиту наши болота, наши леса - и Петр заснул, заснула его свита.
В это время у императора пропал камзол. Проснулся - он очень разгневался, как это так: украли камзол! Послал "искать, искать камзол!..".
Ну, пустились в розыски. Но наши северные деревни ведь очень небольшие. А в те времена, конечно, это было три-четыре дома, может быть, - и вся деревушка маленькая, северная, так что найти было это все легко.
Ну, и быстро нашли - воров нашли и камзол. Привели к императору, бросили к его ногам, значит, воров.
- Что же, - говорит, - вы украли камзол? Казнить вас надо.
Ну, один наиболее смекалистый такой мужичок выступил вперед:
- Великий государь, вели слово молвить.
- Ну, говори.
- Вот, мы украли у тебя камзол, хотели себе шапки сшить, нашим детям, нашим внукам, нашим правнукам, чтобы о тебе вечно помнить, что ты здесь был.
Видно, что от чисто русской такой смекалки этот ответ. Вот именно Петру понравился такой ответ:
- Ладно, - говорит, - я камзол вам подарю. Но с этого время вы будете носить кличку-фамилию "камзольники".
Между прочим, знаете (вот это уже точно), я эту кличку сам испытал. В молодости-то приходилось ездить: вот со знакомыми там, значит, встретишься:
- Ты откуда?
- Да вот с Вытегры еду, в Вытегре и живу, живу, значит.
- Камзольник! (Понимаете?)
Ну, а сейчас этого, конечно, нет, такой клички уже нет, пропала она.
Ну, император Петр даже этим не ограничился. А он, значит, сказал, что все проживающие, вновь здесь семьи создающиеся будут носить фамилию Обрядины: "обрядить" значит "спрятать", "обрядили" - "спрятали" камзол…
- Ну вот, пусть здесь все Обрядины и будут!..
Там в деревне все Обрядины живут. Ну, а теперь всех этих деревён нет, и Обрядиных уж теперь один-два, и обчелся, порассеялись все по нашему русскому государству, по Советскому, разъехались…
Правда ли, не правда ли, кто его знает…
ЧУДО-ЦЕРКОВЬ
Через наши места проходил путь на Архангельск. И Петр ехал на Архангельск. И вот квартирмейстер, офицер его, как водится, был сначала послан: видно, Петру остановиться надо было здесь.
Был он послан, чтобы подыскать ему квартиру для императора и потом - придворных его, сопровождающих, и затем - для лошадей: обоз-то большой шел!..
И как будто этот офицер посмотрел: видит дом двухэтажный, купеческий дом; значит, купеческий, раз двухэтажный. Ну, он решил, что этот дом надо будет занять.
А в это время купца не было дома, а был его сын. И сын немножко невменяем был, понимаете.
Ну, вот офицер обратился к этому сыну, говорит:
- Ну, давайте освобождаейте дом: царь едет, надо размещать, император; и размещайте надворные постройки, лошадей нам надо поместить.
Ну, и сын как будто бы отказался:
- Нет, - говорит, - а где же наш скот будет (тогда ведь скота все-таки много держали). А где же наш скот будет стоять? Где же мы жить будем?
- Ну, вам, - говорит, - места хватит жить.
Ну, во всяком случае, этот сын отказался.
Тогда квартирмейстер, офицер, приехал навстречу - Петра встречать, значит. И говорит:
- Великий государь, нам не представляют места. Нет на лошадей на наших, и нам даже нет места.
И как будто, приехавши, Петр очень разгневался такому отказу и велел разыскать самого купца. Ну, говорит:
- Что же твой сын так относится? Он, значит, не дает нам помещений!
Ну, купец говорит:
- Того уж я не знаю…
- Я ведь твоего сына велю казнить.
И он его казнил. И когда вот уехал Петр в Архангельск, купец вышел на это место казни сына и говорит:
- Я здесь построю такое чудо-церковь, которой не было и больше не будет!..
НА ПУТИ К АРХАНГЕЛЬСКУ
Путешествуя к Архангельску, Петр посетил Топецкое село Архангельской губернии, и, выходя из карбаса на илистый берег села, он с трудом мог идти по нем, сказавши при этом: "Какой же здесь ил!" И с той поры место это и поныне не называется иначе как Ил.
Придя в село, государь вошел в дом крестьянина Юринского и у него обедал, хотя обеденный стол был приготовлен для Петра в другом доме. Сей крестьянин, когда Петр выходил из карбаса на берег, случайно рубил на берегу дрова и, таким образом, первый поздравил государя с благополучным прибытием. По сему-то Юринский и был отличен перед прочими односельчанами. На память посещения своего государь пожаловал ему две чарки серебряные и таковой же именной перстень да несколько тарелок. Сверх того Петр дарил Степану Юринскому столько земли, сколько он видит, но благоразумный Юринский довольствовался пятьюдесятью десятинами.
ТЕБЕ ВЕСЕЛО - И МНЕ ВЕСЕЛО
Будучи в Архангельске, Петр Великий любил в минуты отдыха гулять по берегу реки Двины, которая и тогда уже была оживлена морскою своею торговлей. Массы лодок и прочих судов представляли громадный лес мачт и снастей, между которыми суетился торговый и рабочий люд, выгружая и нагружая разный товар. В конце этих судов стояло несколько лодок особенной постройки и виду. Царь, увидев их, подошел узнать, откуда они.
- Это лодки холмогорских людишек, ваше царское величество; они привезли на продажу свои изделия, - объяснил какой-то старик.
Царь этим объяснением не удовольствовался и пошел к лодкам самому порасспросить их хозяев. Государь переходил с лодки на лодку по перекинутым доскам, расспрашивая крестьян, - и вдруг, оступившись, упал на дно одной лодки, нагруженной горшками. К счастью, было не высоко и государь даже не ушибся, но при падении перебил в черепки столько посуды, что хозяин за голову взялся при виде такого ущерба.
- Не много же, батюшка, выручу я за свой товар теперь, - вздыхая, сказал он и запустил руку в затылок.
- А что бы ты за него взял? - полюбопытствовал Петр.
- Да ежели бы все было благополучно, алтын сорок, а пожалуй, и больше бы взял.
Император достал из камзола червонец и подал его крестьянину.
- Вот тебе за твои убытки, - сказал он, - тебе весело - и мне весело! Теперь ты не скажешь, что ввел тебя в горе.
А В АРХАНГЕЛЬСКЕ - ЛУЧШЕ!
В то время, когда уже основан был Петербург и к тамошнему порту начали ходить иностранные корабли, великии государь, встретив раз одного голландского матроса, спросил его:
- Не правда ли, сюда лучше приходить вам, чем в Архангельск?
- Нет, ваше величество! - отвечал матрос.
- Как так?
- Да в Архангельске про нас всегда были готовы оладьи.
- Если так, - отвечал Петр, - приходи завтра во дворец: попотчую!
И он исполнил слово, угостивши и одаривши голландских матросов.
ДОМ ПЕТРА БЛИЗ НОВОДВИНСКОЙ КРЕПОСТИ
В этом доме проживал великий царь Петр, - десять пудов одной рукой поднимал и ростом был в пять аршин и три верха (вершка). Супротив его по целому свету не сыскать. Слыхал ты, как он один целое шведское царство повоевал и шведскую царицу в полон взял, но одначе пустил на все четыре стороны, потому она повинилась. Он же шведского королевича Карлу на цепи во дворе держал. У нас в простой мужицкой избе жил, а бороды у него не росло (…), он всем велел бороды брить, а кто бороды не брил - тому башку с плеч долой. Одним попам да монахам льготу дал на двадцать годов не брить бороды, потому соловецкий старец ему являлся - Зосима, он его и приструнил.
ПЕТР ПЕРВЫЙ НА ЛЕСОПИЛЬНОМ ЗАВОДЕ ПРИ ВАВЧУГСКОЙ ВЕРФИ
Раз Петр за веселой пирушкою в доме Баженина похвалился, что остановит рукою вододействующее колесо на бывшем тогда при верфи лесопильном заводе. Сказал и тотчас же отправился на лесопильню. Перепуганные приближенные тщетно старались отклонить его от задуманного им намерения.
Вот наложил он могучую руку свою на спицу колеса, но в то же мгновение был поднят на воздух. Колесо действительно остановилось. Сметливый хозяин, зная хорошо характер Петра, успел распорядиться, чтоб оно вовремя было остановлено.
Петр спустился на землю и, чрезвычайно довольный этим распоряжением, поцеловал Баженина, находчивость которого дала ему возможность сдержать свое слово и вместе с тем избавила его от предстоявшей ему неминуемой гибели.
ПЕТР ПЕРВЫЙ И БАЖЕНИН
На эту колокольню (на Вавчужской горе. - Н. К.) всходил с Бажениным Петр Великий (…). На этой колокольне (…) он звонил в колокола, тешил свою государеву милость. И с этой-то колокольни раз, указывая Баженину на дальные виды, на все огромное пространство, расстилающееся по соседству и теряющееся в бесконечной дали, Великий Петр говорил:
- Вот все, что Осип Баженин, видишь ты здесь: все эти деревни, все эти села, все земли и воды - все это твое, все это я жалую тебе моею царскою милостью!
- Много мне этого, - отвечал старик Баженин. - Много мне твоего, государь, подарку. Я этого не стою.
И поклонился царю в ноги.
- Не много, - отвечал ему Петр, - не много за твою верную службу, за великий твой ум, за твою честную душу.
Но опять поклонился Баженин царю в ноги и опять благодарил его за милость, примолвив:
- Подаришь мне все это - всех соседних мужичков обидишь. Я сам мужик, и не след мне быть господином себе подобных, таких же, как я, мужичков. А я твоими щедрыми милостями, великий государь, и так до скончания века моего взыскан и доволен.
ПОТЕХИ НА КЕГОСТРОВЕ
(…) Петр, во время пребывания своего на Кегострове, потешался над деревенскими бабами. Подплывет, бывало, невидимо для них, опрокинет карбас да и давай вытаскивать их потом из воды. Разумеется, что молока, с которыми бабы ездили в город на торг, пропадали, но царь щедро вознаграждал их за понесенные ими в таких случаях убытки.
СОЛОМЕННЫЙ БАЛ В СОЛОМБАЛЕ
(…) Раз он [Петр] гулял на том месте, где теперь селение, и увидел крестьян и крестьянок окрестных деревень, жавших рожь в окрестных полях. Долго смотрел государь на работы и на разноцветные, разнообразные группы жнецов и надумал дать им пир тотчас и тут, на открытом воздухе. Тогда же он отдал приказание об этом Меншикову, но тот отказался неимением столов и скамеек. Петр приказал снести с поля снопы. Из высоких велел сделать столы и накрыть их скатертью, коротенькие и маленькие снопы употребить вместо стульев. Импровизированный бал состоялся, было шумно и весело. Государь был доволен своей выдумкой и пиром и в заключение пиршества сказал, обратившись к приближенным:
- Вот настоящий соломенный бал!
С этих слов государя будто бы и начинавшемуся впоследствии строиться на том месте селению дано было имя, напоминавшее слова Петра - имя Соломбалы.
ПЕТР ПЕРВЫЙ И АНТИП ПАНОВ
(…) Вот и идет, слушай, царский указ в Архангельский город: будет-де царь скоро - приготовьтесь. Едет-де морем, так шестнадцать человек ему лочиев (лоцманов) надо. Ждут царя день, ждут и другой, хотят его лик государской видеть, от дворца его не отходят ни днем ни ночью. Смотрят, на балкон вошел кто-то; лоцмана и пали на землю, поклонение ему совершили и лежат и слышат:
- Встаньте-де, православные, - не царь я, а енерал Щепотев; Петр Алексеевич сзади едет и скоро будет. Велел он вам свою милость сказывать: выбрать-де вам изо всех из шестнадцати самых наилучших, как сами присудите.
Выбрали четырех, пришли к Щепотеву.
- Выберите-де из этих самого лучшего! Он будет у царя коршиком, а все другие ему будут помогать и повиноваться.
Выбрали все в один голос Антипа Панова. (…)
Царь на это время приехал и сам и сейчас на корабль пришел, Антипа Панова за руку взял и вымолвил:
- На тебя полагаюсь - не потопи.
Панов пал в ноги, побожился, прослезился; поехали. И пала им на дороге зельная буря. Царь велел всем прибодриться, а Панову ладиться к берегу; а берег был подле Унских Рогов, самого страшного места на всем нашем море. Ладился Панов умеючи, да отшибала волна: не скоро и дело спорилось. Царю показалось это в обиду; не вытерпел он, хотел сам править, да не пустил Панов:
- Садись, царь, на свое место; не твое это дело: сам справлюсь!
Повернул сам руль как-то ладно да и врезался, в самую губу врезался, ни за один камешек не задел и царя спас.
Тут царь деньги на церковь оставил, и церковь построили после (ветха она теперь стала, не служат). Стал царь спрашивать Панова, чем наградить его; пал Панов в ноги, от всего отказался: "Ничего-де не надо!" Дарил царь кафтан свой, и от того Панов отказывался. "Ну, - говорит, - теперь не твое дело: бери!" Снял с себя кафтан и всю одежду такую, что вся золотом горела, и надел на Панова, и шляпу свою надел на него; только с кафтана пуговицы срезал, затем, слышь, золотые это пуговицы срезал, что херувимы, вишь, на них были.
И взял он Панова с собой в дорогу, в Соловецкий монастырь, и в Нюхчу привез, и на Повенец повел за собой (…).
ПУШКИ ИЗ КОЛОКОЛОВ
Петр Великий, нередко бывая в Архангельске, заезжал и на Соловки.
Раз, живя здесь, государь задумал снять самые большие монастырские колокола, чтобы отлить из них пушки. Монахи стали умолять государя отменить это решение и оставить на монастырской колокольне прежнее число колоколов.
- А зачем вам колокола? - спросил государь.
- Созывать народ к богослужению, - отвечали монахи.
- Ничего, - отозвался царь Петр, - если от вас народ не услышит звона, так пойдет в другие церкви. Разве это не все равно?
Но монахи не отставали от царя и ссылались на то, что с отобранием монастырских колоколов умалится слава святых соловецких угодников.
Государь ничего им не ответил на это, а только приказал всем монахам, вместе с игуменом монастыря, сесть на катер и ехать на дальний остров архипелага и там слушать во все уши, что будет, а сам велел три раза перезванивать в монастырские колокола, а потом три раза палить из пушки. Через несколько времени вернулись монахи.
- Ну, что же вы слышали, святые отцы? - спросил царь возвратившихся монахов.
- Мы слышали, - отвечали они царю, - точно будто из пушек палили.
- Ну, вот то-то и есть, - заметил царь, - колоколов ваших вы не слыхали, а пушки славу мою до вас донесли! Так уж лучше давайте мне ваши колокола: я их на пушки перелью, а пушки эти славу святых угодников соловецких распространят до самого Стекольного города.
ОСУДАРЕВА ДОРОГА. ПЕРВАЯ МОСТОВИНА
(…) Но вот началось шествие. Для удобства передвижения фрегатов под полозья подкладывали катки.
У Нюхчи, а потом и везде по ямам, первую мостовину, благословись, клал сам осударь, а вторую давал класть своему сыну возлюбленному, а там и бояр на это дело потреблял.
Немчин один не захотел мостовины класть, так рассерчал на него осударь - приказал ему позади последнего солдата стать и на ямах солдатам за стряпуху рыбницу варить. Натерпелся немчин сраму - стал и мостовины класть, и другую всякую работу делать не хуже самого осударя.
ОСУДАРЕВА ДОРОГА. БОЯРСКАЯ ЛЕНОСТЬ
(…) Боярин у осударя заартачился, сел под елочку да сладкие пироги убирает.
Увидал осударь его леность и приказал ему обрядиться пирожником да на ямах пироги-рыбники разносить.
От такого сраму стал боярин куда как изделен.
ОСУДАРЕВА ДОРОГА. ПЕРЕПРАВА ПОД ПУЛОЗЕРОМ
Тут, под Пулозером, выдалась речка, да такая ли бурливая, да такая ли бедовая, что не выгорает дело - никак невозможно посередке свайку вбить. Кто ни сунется с лодкой - бог весть куда унесет его, и с лодкой-то!
Долго приглядывался осударь, а там сел в лодку да прямо на середку-то и держит, бояре было за ним в его лодку суются, так: "Не надо мне вас, и без вас, бог даст, - спорандаю".
Только он на середку-то выплыл да принялся было первую свайку налаживать - гляди: к нему народу с сотню уж собралось, кто в лодке, а кто и вплавь, барахтаются, чуть-чуть против воды держатся.
Поглядел на народ-от осударь, поглядел, покачал головою да тряхнул кудрями своими (а кудри-то были добро чистое).
- Эх вы, - проговорил, - народ хрисьянский, детки вы мои родные! Лиха беда первому оленю в гарь кинуться, остатние все там же будут.
Стал он тут народ поить, тот народ, что за ним в реку кинулся.
ПЕТР ПЕРВЫЙ И МАСТЕР ЛАЙКАЧ
Здесь фамилия - Лайкачёв. Был мастер, Лайкач. Приходит к нему Петр:
- Бог помочь, мастер.
А мастер не отвечает, тешет одним разом, ничего не сказывает. Потом дотесал брус, оправился:
- Просим милости, - говорит, - ваше императорское величество!
- А почему же ты мне сразу не сказал?
- А посему, что я тесал, - говорит, - если глаз отведу, то не дотесать. Надо окончить дело.
Царь положил персты:
- Можешь ли ты мне меж персты попасть и перстов не рассечь?
Ну вот, положил руку, а он топором и шмакнул между перста. Царь руку оттянул, а мел остался, от перста след остался. А он вокурат посредине и попал меж перста.
- Ну, - говорит, - молодец, проводником будешь на город Повенец.
Пошли на Повенец. Лайкач говорит:
- Три раза торкнет, а пройдет.
И, как он сказал, корабль дном три раза торкнул камень, но дошел до самого берега.
ПЕТР ПЕРВЫЙ И ИЛЬЯ-ПРОРОК
(…) Да Петр не раз в Соловки ездил (…), он и путь эту проложил. До него следовины туда не было.
От Соловков тронулся он с войском на гальетах к Нюхчи-пристани, а тут прямо на Повенец, верст двести без маленького; днем и ночью двигались по зыбям, трясовинам, по горам, по водам, по мхам зыбучим и лесам дремучим; лес рубили, клади клали, плоты делали.
Приехали в Вожмосалму, верст сто от пристани, накануне праздника Ильи-пророка. Пришли выгозера с церковным старостою и просят Петра Первого на гостибье.
- Буду, буду, - сказал он, дожидайтесь.
Утром, в праздник, снова пришли.
- Нет, - говорит, - видно, не хочет Илья-пророк, чтобы пришел я к нему на гостибье. Смотрите, какой ливень послал, что из ведра, нельзя из дому выйти. Снесите ему от меня гостинец, - дал несколько червонцев и молвил:
- Молитесь и просите мне милости пророка.
На другой день вперед двинулись по озерам и рекам - поезд на плотах (по болотам и трясовинам - кладями); от Масельги до Повенца - сухие места. Путь втымеж широкая была, а нуньку заросла лесом и клади сгнили. Оставалась малая тропочка, да поехал в Соловки какой-то француз важный, и его ради дорогу починили.
Понынь в народе пословица: "Не дай бог ехать государевой дорогой".