ОЛОНЕЦКИЙ ВОЕВОДА
Прежде в городе не было никакой администрации; всем управлял мирный воевода. Мирным его прозвал Петр Великий. Проезжая однажды через Олонец, он спрашивает воеводу:
- Где у тебя дела?
- Никаких дел нет, - говорит воевода.
- А книги, которые тебе присланы?
- Все целехоньки, вот в шкапе лежат; извольте сами, государь, посмотреть!
- Да как же ты управляешь? - спрашивает Петр. - Ведь бывают ссоры, претензии?
- Бывают-то бывают, да я миром сужу их, - отвечал воевода, а сам бух в ноги царю.
- Как же это миром? Расскажи, - говорит Петр.
- А вот как. Придет ко мне кто-нибудь, жалуется, что чужая лошадь съела овес у него. Призываю хозяина лошади, спрашиваю: "Съела твоя лошадь его овес?" Сначала тот станет запираться; а я закричу: "Врешь! Если не сознаешься, я тебя в тюрьму посажу!" (Тюрьмы тогда уже были.) А сзади у меня и сторожа стоят, чтоб взять его; они будто и приготовятся вести его, и подойдут к нему поближе. Он бухнется мне в ноги и сознается. "Ну, говорю, - так заплати ж ты ему, сколько он запросит, да кланяйся ему в ноги, проси прощенья". А тому скажу: "А ты, брат, уж не проси с него много, а по-братски раздели грех пополам". Тот подумает-подумает, видит, что воевода так к нему ласково обращается, примерно вместо пяти четвериков, махнет рукой и скажет: "Ну, бог с тобой! Давай два с половиной четверика". Вот и уйдут, и помирятся.
- Так будь же отселе мирный воевода, - сказал Петр и уехал.
Лет через десять в Петербурге поссорились на балу из-за каких-то слов два генерала; один другому что-то сказал, пошли вздоры; дело затянулось и кончиться не может; оба платят поровну, дело-то ни в ту, ни в другую сторону и не клонится. Приказные и пишут, и мажут, и только деньги обирают. Дошло до царя. Он и вызывает из Олонца мирного воеводу. Приехал воевода.
- Вот какое у меня дело, - говорит царь. - Во сколько ты времени берешься рассудить?
- Во сколько прикажете, ваше величество.
- Три месяца будет тебе?
- Нет, это будет неудобно. Позвольте уж поскорее, чтоб в Олонце без меня дела не расстроились, чтоб там их кто-нибудь не замутил.
- Так как же?
- Да чтоб мне через неделю и назад быть. В три дня либо кончу, либо нет.
- Ну, хорошо.
Царь издает указ, что он вызвал для суда мирного воеводу из Олонца и что он положит, то непременно и будет исполнено. Генералы испугались. Вот назавтра призывает мирный воевода одного генерала, входит он. На столе лежат дела, вытребованные из Сената.
- Я целую ночь читал твое дело, - говорит воевода. - Оно совсем не правое. Выбирай одно из трех: или тюрьма, или виселица, или помириться с врагом. Завтра принеси или прошение, или записку, что ты выбрал.
Генерал хотел было спросить, но олонецкий воевода закричал на него:
- Ступай! Мне некогда тут с тобой…
Призывает другого генерала и то же самое приказывает. Думают генералы: черт с ним, лучше помириться, чем виселица. На другой день приходят в одно время, подают прошения о прекращении суда с изъявлением желания мириться.
- Ну вот так! Пойдемте к государю.
- Ну, решил ли? - спрашивает царь.
- Решил.
- Как же?
- Они помирились между собой. Теперь позвольте мне, ваше величество, к своим.
Царь его отпустил, и воевода воротился в Олонец и стал править городом по-прежнему.
КОНЬ ПЕТРА ВЕЛИКОГО
Петр Великий и весом был великий, нас троих бы он на весах перетянул. Кони его возить не могли, проедет верхом версты две, три на коне - и хоть пешком иди, лошадь устанет, спотыкается, а бежать совсем не может (а царю ли пешком ходить? - да когда еще до места-то надо пробираться верст двадцать, а коня нет). Вот царь и приказал достать такого коня, на котором бы ездить ему можно было. Понятно, все стали искать, да скоро ли приберешь?
А в нашей губернии, в Заонежье, был у одного крестьянина такой конь, что, пожалуй, другого такого и не бывало и не будет больше: красивый, рослый, копыта с тарелку были, здоровенный конище, а сам - смиренство. Вот и приходят каких-то два человека, увидали коня и стали покупать и цену хорошую давали, да не отдал. Дело было зимой, а весной мужик спустил коня на ухожье, конь и потерялся. Подумал мужик: зверь съел или в болоте завяз. Пожалел, да что будешь делать, век конь не проживет.
Прошло после того два года. Проезжал через эту деревню какой-то барин в Архангельск и рассказывал про коня, на котором царь ездит. Узнал про коня и мужик, у которого конь был, подумал, что это его конь, и собрался в Питер, не то чтобы отобрать коня, а хоть посмотреть на него. Пришел в Питер, а Питер-то тогда меньше теперешнего Питера в сто семьдесят раз был. Ходит по Питеру и выжидает, когда царь на коне поедет.
Вот и видит он однажды, что здоровый человек едет на коне и конь как будто его. Посмотрел хорошенько, видит: конь его. Проехал всадник, а он так ничего и сказать не смел, - да и что царю скажешь? А уж так и полагает, что царь ехал. На другой день услыхал, что царь поедет куда-то, стал на такое место, чтобы царя увидать, и стал ждать. Вот и едет на том же коне, только человек еще выше ростом и здоровее того человека, который вчера проехал. Посмотрел на коня, да что глядеть: конь его, да и только. Жалко стало коня, и захотелось ему попробовать, нельзя ли отобрать коня у царя. И стал он наведываться, кто бы ему пособил в этом. Были и тогда люди, да прошения писать не смеет никто, надо подать его царю, а на кого? Но нашел наконец человека-крючка, и тот написал ему прошение в таком роде: "Милостивый император, царь-государь! Я при самом боге и при царе вора поймал. Разреши, царь - красное солнышко, мое дело!" С таким прошением и стал подкарауливать, когда царь поедет.
Едет однажды царь, и на его коне. Он перед самым конем стал на колени и наклонился лицом до самой земли. Царь остановился.
- Встань! - крикнул государь громким голосом. - Что тебе нужно?
Мужик встал и подал прошение.
Взял прошение царь, тут же прочитал его и говорит:
- Что же я у тебя украл?
- Этого коня, царь-государь, на котором ты сидишь.
- Ладно, - говорит царь, - я поеду вперед, дело у меня нужное есть, а ты стой тут и жди, когда я назад поеду, ты крикни коня, как звал ты его дома. - И уехал.
Немного погодя едет царь, поравнялся только с мужиком, а мужик и крикнул: "Кари, Карюшко!" Конь остановился, повернулся головой к мужику и стоит поперек дороги; мужик к коню, а конь к нему, и стал мужик у коня морду рукой гладить и шею почесывать, а конь к нему ласкается и морду ему на плечо положил. Петр Великий слез с коня, смотрит на коня с мужиком, а мужик уж плачет.
- А чем ты еще можешь доказать, что конь твой? - спросил царь.
- Есть, царь-государь, приметы, он у меня двенадцатикрестный, насечки в копытах есть.
Приказал царь посмотреть, и действительно, в каждом копыте в углублениях вырезано по три больших креста. Видит царь, что (…) коня украли и ему продали. Отпустил мужика домой, дал ему за коня восемьдесят золотых и еще подарил немецкое платье. Так вот, что в Питере памятник-то есть, где Петр Великий на коне сидит, а конь на дыбах, так такой точно конь и у мужика был.
Когда была война со шведами, то Петр ездил на этом коне. Раз шведы поймали нашего генерала и стали с него с живого кожу драть. Донесли об этом царю, а он горячий был, сейчас же поскакал на коне, а и забыл, что кожу-то с генерала дерут на другой стороне реки, нужно Неву перескочить. Вот чтобы ловчее было скак сделать, он и направил коня на этот камень, который теперь под конем, и с камня думал махнуть через Неву. И махнул бы, да бог его спас. Как только хотел конь с камня махнуть, вдруг появилась на камне большая змея, как будто ждала, обвилась коню в одну секунду кругом задних ног, сжала ноги, как клещами, коня ужалила - и конь ни с места, так и остался на дыбах. Конь этот от укушения змеи и сдох в тот же день. Петр Великий на память приказал сделать из коня чучело, а после, когда отливали памятник, то весь размер и взяли из чучела.
О ДЕМИДОВЫХ И ДЕМИДОВСКИХ ЗАВОДАХ
Один из наших вельмож, ездивший за границу, привез Петру пистолет. Царь очень потешался подарком, но, к несчастию, сломал курок. Не нашлось в Москве мастера, способного его починить, и кто-то посоветовал обратиться в Тулу, где кузнец Никита Демидов Антуфьев славился ловкостью и искусством. Петр, ехавший в Воронеж, захватил пистолет с собой, остановился в Туле и приказал позвать кузнеца, который объявил, что дело можно поправить, но что починка потребует времени. Петр оставил ему пистолет с тем, чтоб взять его назад, когда поедет обратно в Москву. Месяца через два государь прибыл опять в Тулу и спросил о своем заказе. Никита Демидов принес ему пистолет. Осмотревши его, Петр похвалил кузнеца и прибавил:
- А пистолет-то каков! Доживу ли я до того времени, когда у меня на Руси будут так работать?
- Что ж, авось и мы супротив немца постоим! - отозвался Никита.
На беду Петр выпил лишнюю рюмку анисовки, и эти ненавистные слова, слышанные им уже столько раз, взбесили его. Он не сдержал руки и крикнул, ударяя в щеку Антуфьева:
- Сперва сделай, мошенник, потом хвались!
- А ты, царь, - возразил, не смущаясь, кузнец, - сперва узнай, потом дерись!
При этих словах он вынул из кармана пистолет и продолжал:
- Который у твоей милости, тот моей работы, а вот твой, заморский-то.
Разглядев пистолеты, обрадованный Петр подошел к Никите и обнял его.
- Виноват я перед тобой, - сказал он, - и ты, я вижу, малый дельный. Ты женат?
- Женат.
- Так ступай же домой и вели своей хозяйке мне приготовить закусить, а я кое-что осмотрю да часика через два приду к тебе, и мы потолкуем.
Кузнец, не чуя от радости земли под ногами, полетел домой. Жена его не поскупилась, разумеется, на угощенье, принарядилась и встретила дорогого гостя с низким поклоном. Петр, отведав хлеба-соли, разговорился с Антуфьевым и спросил его, не возьмется ли он устроить в Туле ружейный завод, о котором царь давно мечтал, и много ли потребуется денег на это предприятие.
Антуфьев попросил пяти тысяч. Они были ему немедленно выданы из казны, и он приступил к делу в добрый час. Завод был выстроен, пущен и стал снабжать ружьями нашу армию. Петр, довольный распорядительностью Антуфьева, пожаловал ему в Тобольском и Верхотурском уездах два железные завода на Каменке и на Неиве, которые давали мало дохода за неимением искусных управителей. Кузнец принял этот дар с большой благодарностью и обязался, в свою очередь, поставлять ежегодно царю известное количество военных запасов, пушек и железа
ДЕМИДОВСКИЕ БРУСЬЯ
Демидов был друзьями с Петром Первым, слыхивала я, что запросто он обращался с царем-то. Угощал его из берестяного ковшика-утки. Оба были очень сильные. Демидов подковы гнул, а Петр во время строительства Петрограда бревнища таскал на плече.
Демидов был нехороший. Жилось работникам у него плохо, кроме редьки да кваса ничего не видели. Поэтому много было у него бегляков, но их ловили и заковывали в цепи. Слыхала, что много затопил он людей. Ему-то что. Деньги они ему - делали, вот он и прятал концы в воду.
Что ему было не строить, деньги сам он делал, а квас с редькой недорого стоит. Все ему обошлось даром. Иду, бывало, я по плотине, а эти плотины-то старинные еще. Иду и думаю: "Эх, Демидов, это твои брусья-то лежат". А жадный был он. Вот больной уж сильно был, ходить не мог, а попросил, чтоб положили его на носилки и пронесли по его имению. Понесли его, а он так жадно смотрит кругом, а потом поставили его на пригорок, носилки-то, а он и сказал:
- Все это мое было, - и развел руками.
Ну, а не взял же на тот свет с собой. А думается, если можно было бы, то и мертвый не расстался.
ПЕТР И МЕНШИКОВ
Вот поехал раз Петр Первый на охоту. Едет на лошади и как-то потерял подковку. А лошадь у него была богатырская. Без подков нельзя ездить.
Подъезжает он к одной кузнице и видит - там куют отец с сыном. Паренек у кузнеца что надо.
- Вот что, - говорит, - подкуй мне лошадь.
Сковал парень подкову, царь за шипаки и разогнул.
- Стой, - говорит, - это не подкова. Она мне не годится.
Начинает он ковать другую. Взял Петр и вторую разломил.
- И эта подкова не ладна.
Сковал он третью. Петр схватил раз, другой - ничего не мог сделать.
Подковали лошадь. Петр подает ему рубль серебряный за подкову. Берет он рубль, на два пальца нажал, рубль только зазвенел. Подает ему другой, - и другой тем же манером.
Царь изумился.
- Вот нашла коса на камень.
Смекнул, достает ему пять рублей золотом.
Поломал, поломал парень - не мог сломать. Царь записал его имя и фамилию. А это был Меншиков. И царь как приехал домой, так сразу его к себе и призвал И стал он у него главный управитель.
МЕНШИКОВ В СИБИРИ
Была война со шведами, Петр бумагу подписал - взять с крестьян по пяти пудов хлеба с головы. А Меншиков порвал. Петр-то осердился, хотел его шашкой рубить.
- Зарубишь, успеешь. Лучше послушай.
- Ну, говори.
- Хлеб надо сушить. Несушеный возьмем - весь погниет.
- А, верно.
И дает ему чин фельдмаршала. За смекалку.
Он все больше в разведке был. Разведает, где какая крепость и как брать, и доносит Петру. Ну, ему чины. Любимец был.
Петр заболел, смерть подходит. В горячке встал, Нева шумит, а ему счудилось: шведы и финны идут Питер брать. Из дворца вышел в одной рубахе, часовые не видели. Сел на коня, хотел в воду прыгать.
А тут змей коню ноги обмотал, как удавка. Он там в пещере на берегу жил. Не дал прыгать, спас.
Я на Кубани такого змея видел. Ему голову отрубят, а хвост варят - на сало, на мазь, кожу - на кушаки. Он любого зверя к дереву привяжет и даже всадника с лошадью может обмотать.
Вот памятник и поставлен, как змей Петра спас.
Положили опять в постель. А все же помер.
Без него Меншикову житья не стало. Сослали сюда, немец Бирон сослал. Морозы были на сто градусов, жилье делали земляное, бугром, одна труба торчит из-под снега. Дверь на жилах звериных, а все равно бураном дверь открывало.
Он здесь и сидел, в таком бугре. Опосля гонец прибежал, залез на карачках.
- Тебя прощают. Езжай обратно.
Он, как приехал, и заступил опять министром, так и говорит:
- Дайте перо и бумагу.
Ему подали. И он сразу приказ написал: десять тысяч ссыльных из Сибири на волю отпустить. Узнал, какая сласть в ссылке.
БРЮС
Был в старые годы великий чародей Брюс. Много хитростей знал и делал он, додумался и до того, что хотел живого человека сотворить. Заперся он в отдельном доме, никого к себе не впускает. Никто не ведал, что он там делает, а он мастерил живого человека. Совсем сготовил - из цветов - тело женское, как быть. Оставалось только душу вложить, и это от его рук не отбилось бы, да на беду его - подсмотрела в щелочку жена Брюса и, как увидала свою соперницу, вышибла дверь, ворвалась в хоромы, ударила сделанную из цветов девушку - и та разрушилась.