УЙТИ ОТ ЦАРЯ ДА ЦАРИЦЫ - НЕ ИЗМЕНА
Задумал Некраса уходить от царизмы, созвал свой народ и приказ дал:
- Сейте коноплю.
Посеяли. Выросла конопля, убрали. Бабы много натрепали кудели и не знают, что с ней делать. Тогда Игнат гутарит:
- Вейте веревки, казаки! А вы, бабы, натките холста.
Навили казаки веревок, бабы холста наткали. Сделали все, как Некраса гутарил, и думают себе: "Зачем Игнату столько веревок?" Думали, думали, ничего не надумали.
Вскорях царь Ероха войной пошел. Прибег на Дон, станицы огнем стал жечь, казаков казнить, младенцев меж колод давить.
Игнат-сударь видит такое дело да думает: "Уходить надо!" Вот повел он свой народ на Кубань. Спасал Игнат своих людей.
Привел всех на Кубань, станицы построил. А тут Катярина до него прибегла. Муж у ней помер. Она схотела за Игната замуж пойти. А Некраса не схотел Катярину брать.
Вышло промежду ними несогласие. Катярина войско на Игната послала. Думал, думал Некраса да надумал: "Дальше уходить!" В Расею нельзя - царица всех казнит. На Кубани жить нельзя. Куда денешься? Вот и повел казаков на Черное море. Пришел. Тут-то те веревки с холстом пригодились.
Построил Игнат корабли. Всем паруса, веревки требовались. Без паруса не пойдешь в море.
Посажал Некраса народ на корабли да побег по морю.
Когда народ на кораблях уходил, Катярину, Расею бранили. У нас и песня о том играется:
Ой да, вдоль по речке, по реке,
Да, вот, легка лодочка плывет,
Легка лодочка плывет
Да за собой много ведет.
Ой да, за собой много ведет -
Да тридцать восемь кораблей.
Да тридцать восемь кораблей,
Да на корабличках людей.
Ой да, на корабличках людей,
Да по семисот молодцов,
Ой, по семисот молодцов,
Да Игнатовых казаков.
Ой да, хорошо гребцы гребут,
Да гребцы песенку поют.
Гребцы песенку поют
Да разговоры говорят.
Разговоры говорят,
Ох, мать Расеюшку бранят:
- Ох да, мать-Расея, мать-Расея,
Да мать расейская земля!
Да мать расейская земля,
Ой, много горя, горя принесла.
Ой да, Катяринушку бранят:
Много крови пролила.
Как не бранить?! Гонение Катярина делала. Наших предков земли лишила, с Кубани выгнала, всей Расеей завладела, народу притеснение делала. Не от хорошего Игнат с людьми ушел! Предки наши так-то и играли про свое горе.
Сперва они на Одессу побегли, с Одессы на Теркус путь держали, а потом на Царь-Град. Как с Теркуса поплыли на Царь-Град, тут-то застигла шторма. Миру погибло множество. Видит Игнат, как народ потопает, а живые убиваются по родным, близким, он и гутарит:
- Смотрите, ребятушки, не отставайте! В море родня, братья не считаются. Живые берегите живых. Мертвым - мертвое. Будете спасать потопших да добро по синю морю - погибнете! Кто живой, тот и мой (…).
Вся Подиль-коса на Черном море мертвыми и добром была усеяна. Кораблей, лодок, байд штормой разбило множество.
Народу больше погибло бы, как стали б в шторму спасать других. Нельзя того делать. Кораблям в такое время надо уходить друг от дружки.
Кто вживе остался, побегли с Игнатом на кораблях до Царь-Града. Они поселились на Енозе и Майнозе (…).
КОРАБЛЬ ИЗ ГОРОДА ИГНАТА
Рассказывала бабушка Караелева, да и дед Исак Петрович говорил, как арабы хотели взять с Мады одного казака да отвезти его в город Игната.
Арабы говорили мадьевским:
- Есть люди, похожие на вас, живут они за Пещаным морем. У них свой город. Обнесен он стеной, охраняют его оружейные казаки. Есть у них церква. Женщины, девки того города носят сарафаны, балахоны, кокошники. У девок золотые мохры заплетены в косах. Рядом со стеной у них кузня поставлена, столовая. Кто едет, они того накормят, напоят. Кому надо подковать коня, колесо исправить - все сделают, а в город свой никого не пускают.
Побоялись мадьевские отдать арабам казака. Потом они жалели. Искали тех людей, да не нашли.
Прошло время, казаки с Мады пошли искать город. Бабушка Караелева говорила, что казаки доходили до одного озера, слыхали, как кочеты кричали, звоны звонили, собаки лаяли, люди говорили. Слыхали, как песни играли, а найти - не нашли города. Туманом закрыт он. С какой стороны ни подходили, а увидать так и не увидали.
Походили округ озера казаки да ушли. Вскоре из того города в Царь-Град прибег корабь. Сошли с того корабля люди на берег. Видят они мадьевских, спрашивают:
- Вы некрасовцы?
- Некрасовцы, - отвечают казаки с Мады.
- А откуда вы?
- С Мады.
- Вы прибегали на озеро?
- Прибегали.
- Чего прибегали?
- Своих людей ищем, город Игната.
Переглянулись люди с корабля, усмехаются:
- Не найти вам того города!
- Как - не найти?!
- Да так и не найдете.
Ну, поговорили так-то да пригласили мадьевских до себя на корабь, напоили их. Вот один мадьевский напился, стал пытать у тех людей:
- Как найти город Игната, люди добрые?
- Не найдете вы города!
- Отчего так?
- Спросите своих стариков.
- А чего спрашивать?
- Они вам скажут про Игната, что он им говорил.
- А что Игнат говорил? - пытает мадьевский.
- А Игнат говорил: "Кто пошел со мной, тот мой". А ваши старики не пошли за Некрасой. Чего ж искать потерянное? Не найдете!
Ну, гуляют на корабле да посмеиваются над мадьевскими. А тот, что перепил, возьми да скажи с пьяных глаз:
- Найдем, мать вашу!..
Начал он ругаться, корабь-то и пропал. Стоят мадьевские на берегу пьяные, а корабля нет. Казаки чуть не убили того, кто ругался.
Бабушка сказала:
- Глупой тот казак, зло для всех сотворил. Как у него язык не отсох за такие слова?! Может, те люди на корабле за нами прибегали? А он все дело испортил. Круг после учил неразумного, да что пользы!
ПОЧЕМУ ПЛАКАЛ ЦАРЬ?
Задумали мы, некрасовцы, переселяться на родину в 1908 году.
А как идти в Расею, когда мы ее не знаем? Вот старики приговорили на кругу: "Послать ходоков".
Поехали наши ходоки в Расею. Мой родитель Тимофей Михайлович Мантаев был тоже ходоком. Когда вернулись из Расеи, родитель гутарил:
- Приехали мы в самую Москву, а потом - в Питенбург. Принял нас царь.
- Кто вы? Что за люди?
- Мы казаки-некрасовцы.
- Где живете? - спрашивает царь.
- Живем в Турции. Предки наши ушли с Дона от царя с царицей. Долго мы пробыли у турка, а теперича не хотим у него жить, желаем в Расею.
Царь спрашивает:
- А есть у вас предметы - документы, что вы, некрасовцы, русские люди?
- Есть, - отвечаем царю.
- Ну, покажите.
- Не могем того сделать, у нас с собою нет.
- А где же предметы?
- Мы бы показали вам, царское величество, да все предметы на Майнозе остались.
- Привезите предметы, тогда гутарить станем.
Дед Шашкин, Егор Иванович Семутин, мой родитель возвернулись на Майноз. Собрался круг, все доложили о разговоре царя. Круг решил: "Дать ходокам знамя Игната Некрасова и грамоту от круга за Игнатовой печатью".
Взяли все это ходоки, побегли в Питенбург. Прибегли. Пришли до царя. Дали ему документы, предмет Игната.
Царь развернул знамя, поглядел через него на солнце, увидал на нем Игната оружейного. Тогда царь поверил, что мы некрасовцы, и сказал:
- Да, вы русские казаки! Вот теперича вижу, что вы некрасовцы. Нельзя вам у турков оставаться, надо переселяться в свои пределы. Нельзя, чтоб вы погибли на чужой земле. Вы много страдали в своей жизни…
Гутарит так царь, а сам глядит на Игнатов портрет и плачет. Дюже ему было удивительно: "Триста лет где-то наша русская кровь пропадала, терпела много зла, а вот все живая и возвертается в Расею!"
Тогда сказал царь:
- Дам я вам землю, живите на ней! Хватит скитаться.
Выписал нашим ходокам документ на землю. Приехали они на Майноз. Поднялись мы, рыбаки, и пошли в Расею. Пришли, а земли на Дону нам не дали. Поселили в Грузии. Старики, дед Шашка, Е. И. Семутин, мой родитель сказывали:
- Правду наш Игнат гутарил: нельзя до царя возвертаться, царь обманет.
Землю нам на Дону и Кубани не дали. Мы были беженцами, пока не пришла Советская власть.
Старики наши все знали, про все гутарили, а вот чего царь плакал, так и не узнали. Мы тоже не знаем, чего это царь плакал.
О ПУГАЧЕВЕ
Пугачев-то был-то был, да под именем Петра III, Петр Федорович. Он только назывался Пугачевым. В конце-то концов он здесь женился из нашего поселка, здесь формировал казаков.
Он сошелся не то с итальянской барышней, не то с княгиней. Она заняла его престол, а его скинула и дала известие поймать его и доставить живым. Его поймали.
Взвод полковников, не полковников, а оборотней казаков устроили выпивку. А Пугачев и жену с собой взял. Ну, вот, обратился Пугачев к казаку и попросил чарку водки. А главный-то говорит:
- Ему и воды много.
А казак попросил:
- Я ему свой пай отдам.
Когда туда доставили Екатерине Пугачева, сказали, мол: "Привели". Вышла она, посмотрела и говорит:
- Ну, что, набегался?
- Ну да, - говорит.
Сошла она с престола и отдала ему престол. Этого казака, что водку ему давал, полковником сделала, а полковнику голову велела отрубить.
А у Петра уже ребенок народился. Жену он отправил в монастырь, а сам на престоле остался. Это все точно было.
ПУГАЧЕВ В СТАНИЦЕ ТАТИЩЕВСКОЙ
Дотла выгорела станица Татищевская, когда на нее наступал Пугачев. Солдатам пришлось расположиться где попало. Они были грязны и оборваны. С утра многие принялись за дело: кто уцелевшую от пожара баню топил, кто мундир чинил. У всех было хлопот полон рот.
День был будничный. Татищевский народ тоже не сидел сложа руки. Мужики ладили погоревшие избы, бабы с ног сбивались по хозяйству. Ребятишкам - и тем работа нашлась. Кто побольше - старшим помогал, поменьше - на пожарищах рылся.
По улицам служивый казак расхаживает, черную бородушку разглаживает, кривой сабелькой позванивает. Пистолетики на поясе, а сам поясок - из турецкого тканья. На руке ременная плеточка. Казакин на нем донского покроя, как маков цвет горит, а шапочка с красной маковкой.
Увидала его вдова Игнатиха, рукой машет:
- Ой, служивый, все за делами, а ты праздно расхаживаешь да бородушку разглаживаешь. Шел бы ко мне да помог вдове: не по силам бабе с лесом возиться, избу подлаживая.
Подходит к ней служивый казак, видит, в самом деле, бревно бабе не под силу, а изба лишь только начата.
- Не по плечу, вдовушка, одной возиться с избой!
- Вестимо так, да некуда деться. Подшиблась я этим годом: хлебушка в поле не собрала, скотинушка какая была и ту размотала. Помочь хотела устроить, да кишка тонка. Вот и решила сама избу по бревнышку прикладывать.
- Дай-ка инструмент! - сказал тут казак и плюнул в ладонь.
Откуда ни возьмись, еще двое служивых подошли.
- Мы к вам, - говорят, - ваша милость, на подмогу явились.
- Дело хорошее, - говорит, - надумали, принимайтесь.
Те взялись: бревна зарубают, на место укладывают. Увидали служивых солдаты и повалили валом к Игнатихе. Кто за матицу берется, кто наличники размеряет. Два татарина козлы поставили, трое балку на них волокут, на пол доски хотят изготовить. Четверо стариков косяки тешут.
А служивый, что первый давеча подошел к Игнатихе, стал вроде за главного: на солдатиков покрикивает, служивых поторапливает, а кое-кому и указывает. Работа кипит, а Игнатиха сомневается. Собралось народу немало. К вечеру изладят сруб. Людей покормить надо, а на такую ораву где что взять. По куску обделить - возом не отделаешься, а по два дать - и сумы не хватит. Служивый услыхал и в бороду посмеивается.
- О чем другом, о хлебе сомнений быть не должно. Не дозволю я солдатам опивать и объедать мужиков, а тем паче вдов.
Тут Игнатиха и поняла, что перед ней не простой служивый, а сам Емельян Иваныч Пугачев. Повалилась ему в ноги и голосит:
- Кормилец ты наш, батюшка, прости меня, глупую станичную казачку. Не разглядела я в тебе высокого роду-племени, не заставила бы я мозолить твои рученьки.
Емельян подходит к ней и ласково хлопает по плечу:
- Петр Великий - не нам чета был и то черной работой не брезговал. Не плачь! Достроим избу, сумеем новоселье справить. А о моих руках не печалься: они ко всему привычные. Не хуже деда я и ладью снаряжу, и коня подкую.
Поманил Емеля служивого и говорит:
- Избу обладим - прикажи в нее бочку вина доставить.
На третий день к вечеру в избе Игнатихи уселись за лавками работники. Пугачева посадили в красный угол, рядом - Игнатиху.
Виночерпий с рваными ноздрями разносит чару медвяного. Первому подносит Емеле. Тот поднимает и говорит:
- Выпьем за здоровье хозяюшки!
А Игнатиха осмелела и ему в ответ:
- Я и так здорова, как корова, только с здоровьем, батюшка, одна колгота. Не в пользу оно без мужика.
- Ладно, - говорит Емеля, - выручим тебя из нужды, обладили избу, ну, и мужиком не обидим.
И не обидел, нашел и мужика! Четырех детей от него родила Игнатиха. Только мужику ее крепко доставалось. Станичные атаманы притесняли его за службу у Пугачева, не давали временами ни земли, ни сенокосов. Но мужик терпеливый был, никогда никому не жаловался на обиды. Игнатиха любила мужа и до гробовой доски помнила Емелю Пугачева. Когда казнили его в Москве на Красной площади, она в станичное управление с поминаньем пришла, записать за упокой раба божья Емельяна. То-то баба глупая: пришла сама к черту на рога!
Станичный писарь так раскричался, что полстаницы собрал народу. Кутузкой Игнатихе грозил. Та хоть и напугалась кутузки, но перед сном всегда молилась:
- Помяни, господи, убиенного раба твоего и благодетеля нашего Емельяна Пугачева.
И не одна Игнатиха добрым словом покойника поминала.
Радельный был Пугачев до мужиков.
ПУГАЧ И САЛТЫЧИХА
Когда поймали Пугача и засадили в железную клетку, скованного по рукам и ногам в кандалы, чтобы везти в Москву, народ валма валил и на стоянки с ночлегами, и на дорогу, где должны были провозить Пугача, - взглянуть на него. И не только стекался простой народ, а ехали в каретах разные господа и в кибитках купцы.
Захотелось также взглянуть на Пугача и Салтычихе. А Салтычиха эта была помещица злая-презлая, хотя и старуха, но здоровая, высокая, толстая и на вид грозная. Да как ей и не быть было толстой и грозной: питалась она - страшно сказать - мясом грудных детей. Отберет от матерей из своих крепостных шестинедельных детей под видом, что малютки мешают работать своим матерям, или другое там для виду наскажет - господам кто осмелится перечить? - и отвезут-де этих ребятишек куда-то в воспитательный дом, а на самом-то деле сама Салтычиха заколет ребенка, изжарит и съест.
Дело было под вечер. Остановился обоз с Пугачом на ночлег. Приехала в то же село или деревню и Салтычиха: дай-де и я погляжу на разбойника-душегубца, не больно-де я из робких. Молва уже шла, что когда к клетке подходит простой народ, то Пугач ничего - разговаривал, а если подходили баре, то сердился и ругался. Да оно и понятно: простой черный народ сожалел о нем (…). А дворяне более обращались к нему с укорами и бранью: "Что-де, разбойник и душегубец, по пался!.."
Подошла Салтычиха к клетке. Лакеишки ее раздвинули толпу.
- Что, попался, разбойник? - спросила она.
Пугач в ту пору задумавшись сидел, да как обернется на зычный голос этой злодейки и - богу одному известно, слышал ли он про нее, видел ли, или просто-напросто не понравилась она ему зверским выражением лица и своей тушей - да как гаркнет на нее, застучал руками и ногами, инда кандалы загремели, глаза кровью налились: ну, скажи, зверь, а не человек. Обмерла Салтычиха, насилу успели живую домой довезти. Привезли ее в именье, внесли в хоромы, стали спрашивать, что прикажет, а она уже без языка. Послали за попом. Пришел батюшка. Видит, что барыня уж не жилица на белом свете, исповедовал глухою исповедью, а вскоре Салтычиха и душу грешную богу отдала. Прилетели в это время на хоромы ее два черные ворона…
Много лет спустя переделывали дом ее и нашли в спальне не потаенную западню и в подполье сгнившие косточки.
О деятелях русского революционно-освободительного движения
БУНТ КНЯЗЕЙ И ГРАФОВ
У царя на службе в самом царском дворце и в армии служили разные князья и графы. Когда они далеко от дворца не отлучались, то им казалось, что в России народ живет, как кот в масленицу.
Князья эти да графы были молодые, жили они ни о чем не тужили, разве что птичьего молока им не хватало. Жить бы им там бы да жить, чего, казалось, человеку еще надо. Но года шли, князья с графами в годах стали, и не понравилось им, как дела по всей России идут. С летами они стали ездить по губерниям и насмотрелись, при какой большой нужде народ живет. Рубахи-обмывахи и той у некоторых нет, люди временами, как мухи, от голода мрут, а царь со своими сенаторами от жира бесятся, живут вдоволь на мирские крохи.
Те графы, что в армии служили, тоже насмотрелись на участь солдат. Солдаты письма получали - одно горше другого. У кого хата сгорела - в сарае, дескать, живут, у кого корова сдохла - семья голодует. Да мало ли бед раньше в крестьянской жизни было. Графы и князья, что при дворе служили и в армии, промеж собой в родне были. Один брат Воконского в полку гвардейском был, а другой во дворце служил при самом царе, самым близким человеком считался. У братьев Муравьевых, Бестужевых и Кюхельских и у графов Толстых то же самое получилось: один в армии, другой при дворце. Друг к другу они в гости ездили, переписку имели. Они о том сами сказывали. Вот на каком-то празднике они сошлись все вместе, сделали тайное собрание. На том собрании они вынесли решение: царя убить, всех сенаторов заставить своим горбом себе хлеб добывать, а у власти поставить добрых людей, чтобы народ на себя работал, а не на царя да его сенаторов.
Так порешили они на том крепко и разъехались кто куда. Те офицеры, что в армии были, подговорили на восстание других командиров и солдат, а князья при дворе готовили народ, который в самом Петербурге жил. Никто о том, что над царем и сенаторами петля затягивается, не знал. Все делалось втайне, в большом секрете держалось.
И вот за неделю перед самым рождеством христовым офицеры и князья вывели ко дворцу войска и давай бить из пушек да из ружей. Царь насмерть перепугался, не знал он, что делать, скорехонько собрал сенаторов и давай с ними совет держать. Пока они советовались, а из дворца половина окон уже было повыбито, стены ходуном ходили, с потолков лампы попадали. Царь хотел было на балкон выйти, да ноги его не несли, забился он в лихорадке, да и к тому же его медвежья болезнь подхватила. Потом он немного пришел в себя и сказал своим сенаторам и адъютантам-генералам, чтобы они подвели к дворцу его верные полки. А сенаторы и генералы ему говорят:
- Кого же вести, когда они сами по дворцу бьют из пушек и из ружей, нет, дескать, у тебя больше верных полков.
Царь от страха сразу обмер.