* * *
17. Слава трех поколений миновала, как сон. Развалины замка неподалеку, в одном ри. Замок Хидэхира сравнялся с землей, и только гора Кингэйдзан сохранила свои очертания. Прежде всего я поднялся на Такадатэ; Китакамигава - большая река, вытекающая из Нанбу. Коромогава огибает замок Иидзуми и впадает в нее у Такадатэ. Замок Ясухира был за заставой Коромо. Он, видимо, замыкал выход на Намбу и ограждал от северных айну. Да, превосходнейшие вассалы засели в этом замке, - и вот от недолгой доблести осталась лишь заросль трав. "Царства погибли, а горы и реки остались, замок весной зеленеет густою травою…" Я подложил под себя свою плетеную шляпу, и слезы лились, а время бежало…
Летняя трава!
Павших древних воинов
Грез о славе след…
Белые цветы!
Седину Канэфуса
Точно вижу я…
(Сора)
В храме Нидо, издавна поразившем мой слух, были открыты святилища. В Кёдо - зале Сутр - стоят изображения трех военачальников; в Хикаридо - зале Сверкания - гробницы трех поколений и статуи трех будд. Драгоценные украшения осыпались, растерялись, яшмовые двери поломались от ветра, золоченые столбы подгнили от изморози и снега, всему предстояло разрушиться и запустеть, зарасти травой, - но крутом возвели стены, крыши покрыли черепицей и оградили от ветра и дождей. На некоторую пору храм станет памятником былого тысячелетия.
Весенний ливень
Еще течет сквозь крышу…
О зал Сверканья!
18. Вдалеке виднелась дорога на Нанбу; я заночевал в селении Иватэ. Я намеревался пройти Огуросаки и Мицуноодзима, от горячих ключей Наруто свернуть к заставе Ситомаэ и перейти в провинцию Дэва. Стража заставы отнеслась ко мне с недоверьем: на этой дороге путники редки; я еле-еле перешел заставу. Когда я поднялся на гору Ояма, стало уже темнеть, так что я, завидев домик пограничного странника, попросил приюта. Три дня длилась непогода; я поневоле остался в горах.
Вши, блохи. Грязно.
И мочатся лошади
У изголовья.
Хозяин сказал мне: "Провинция Дэва лежит за горой Ояма, а дорога запутана: надо вам для перехода попросить на помощь проводника". Что ж, раз так… - я попросил человека, и рослый молодец с коротким мечом за поясом, опираясь на дубовую палку, пошел впереди. Я шел за ним следом с сумрачными мыслями, - вот сегодня непременно случится опасность! Все было в точности, как говорил хозяин: высокие горы поросли лесом, не слышалось ни единого птичьего крика. Под деревьями густела тьма; казалось, что наступает ночь. Чудилось, будто с облаков сыплется земля. Пробираясь сквозь чащи бамбука, переходя вброд ручьи, карабкаясь по скалам, обливаясь холодным потом, мы вышли в Могами. Мой провожатый сказал: "На этой дороге непременно бывают происшествия. Провести вас благополучно - удача". Даже теперь, слыша об этом, я содрогался.
В Обанасава я навестил некоего Сэйфу. Хотя он богат, но не низмен душой. Он удержал меня на несколько дней: он время от времени наезжает в столицу и, конечно, знает, каково бывать в пути, - обласкал после дальней дороги, всячески меня приветил.
Прохладу эту
Своим жилищем сделав,
Так лечь отрадно!
Ну, выползайте!
Под полом, там в амбаре,
Возня лягушек…
Кисть для сурьмления
На память мне приводят
Цветы "румяна".
Здесь шелководством
Все заняты. О, женщин
Старинный облик!(Сора)
19. На горе Санкэйрё есть горный храм Риссякудзи. Он основан святителем Дзикаку-дайси; там особенно ясно и тихо. Следуя общим уговорам; надо бы взглянуть! - я от Обанадзава повернул обратно; расстояния семь ри. Было еще светло; я устроился на ночлег в доме монаха у подошвы горы и поднялся на гору к храму. Утесы громоздились на скалы, образуя крутизну; сосны и дубы все были вековые; земля и камни замшели от старости. В храме на вершине двери были закрыты, не слышалось ни звука. Обойдя утесы, пробравшись среди скал, я совершил поклонение и чувствовал, как от окрестной тишины светлеет на душе.
Что за тишина!
Так пронзительны средь скал
Голоса цикад…
Намереваясь подняться по реке Могамигава, я выжидал ясной погоды в месте по имени Оисида. В этой местности заложены семена старой школы хайкай, а я привержен к цветку незабвенной старины, и мое сердце "печальной флейты" ожило. "На этом пути мы ступаем неверной ногой и не знаем, какой дорогой идти: старой ли, новой ли? И как нет никого, кто бы знал дорогу, то…". И волей-неволей пришлось оставить свиток рэнку. Прелесть моего странствия достигла предела.
Могамигава!
Плывет вверх по теченью
Челн "инабуми"…
Нет, и на этот месяц
С тобой не увидаться!..(Из антологии Кокинсю)
Могамигава течет из Мигиноку; в Санкэйрё - ее верховье. В ней есть опасные стремнины - Го-тэн, Хаябуки и другие. Она течет с севера горы Итадзикияма, устье ее впадает в залив Саката. Справа и слева над ней нависают горы, а под чащей вниз по теченью плывут лодки. Лодки, груженные рисом, называются "инабуми". Водопад Хаккэй низвергается, сверкая сквозь просветы зелени. Храм Сэндзин обращен к берегу. Река разлилась, для лодок опасно.
От майских ливней
Взбурлил поток твой быстрый,
Могамигава!
20. В третий день шестого месяца я поднялся на Хагуродзан - Черную гору. Навестил некоего Дзуси Сакити, повстречался с Бэттодай Экакуадзяри. Я остановился в храме в Минамитани - Долине юга. Хозяин отнесся ко мне с сердечной теплотой.
Как благодатно!
Снег веет ароматом
В Долине юга…
На пятый день я пошел поклониться в храм Гонгэн. В каком веке жил монах Нодзё-дайси, открывший эту священную гору, я не знаю. В уложении Энгисики значится храм Усюридзан. Должно быть, при списывании знак "коку" - "черный" - был превращен в "ри" - "деревня". Гора Усюроко-кудзан сокращенно именуется Хагуродзан. Называют ее также "Идэха": кажется, в старинных описаниях этой местности говорится, что отсюда в дар двору приносили птичьи перья. Хагуро вместе с Гассан - горой Луны и Юдоно - горой Ключей - называют "Сандзан" - Три горы. Теперь они принадлежат к приходу Торай в Эдо, в Мусаси. Луна "светопознания" ярка, а при ней горит светильник "закона". Кельи монахов выстроились в ряд, подвижники творят свои подвиги, и дивность этого священного места вызывает почитание и трепет людей. Процветание его длится долго, и поистине должно назвать его благодатной горой.
На восьмой день я поднялся на Гассан. Накинул на плеч белое покрывало, укутал голову белым платком и в сопровождении проводника, зовущегося здесь "носильщиком", ступая по льду и снегу, в горном воздухе, среди тумана и облаков, взбирался восемь ри. Чудилось, точно вступил в те пределы, где свершают свой путь луна и солнце. Дыхание прерывалось, тело коченело. Когда добрались до вершины, солнце село, показалась луна. Я подостлал листья бамбука, в изголовье положил молодые побеги, лег и ждал рассвета. Когда вышло солнце и облака растаяли, я спустился на Юдоно. У лощины есть кузница. Здешние кузнецы отыскали чудодейственную воду и, очищаясь в ней, ковали мечи. На них чеканили клеймо "Гассан"; они прославлены. Будто закаляли сталь в источнике Лун-сюань! Они уносились мыслью к давним временам мечей Канся и Бакуси, - их пыл к искусности в своем пути был не мал.
Я присел на скалу и немного отдохнул; тут я увидел, что бутоны низкорослых - в три сяку - вишен полураскрылись. Умилительна душа цветов этих запоздалых вишен, погребенных под грудами снега - и не забывающих о весне! Это было подобно тому, как если бы под пламенеющим небом благоухали цветы сливы.
Пусть друг о друге
Вздохнем с тоской мы оба!
Ведь горной вишни
Цветы ия - одни мы,
И некому нас видеть…(Гёсон-содзё)
Я вспомнил стих Гёсон-содзё, но здесь очарование чувствовалось с большей силой. По уставу паломников, всякие подробности о горах сообщать другим запрещено. Потому я кладу кисть и не пишу.
Вернувшись в келью, я, по просьбе адзяри, записал хайку о паломничестве к Трем горам
Как прохладно здесь!
Месяц ранний над тобой,
Черная гора.
Пики облаков
Рушились уж сколько раз…
О гора Луны!
Замкнуты уста!
На горе Ключей от слез
Влажен мой рукав…
Юдонояма!
Слезы лью, ступая здесь
По деньгам в пыли.(Сора)
Я ушел из Хагуро, у Цуругаока был встречен в доме Нагаяма Дзюко; написали рэнку. Сакити сопутствовал мне. В лодке мы спустились по течению к гавани Саката. Заночевали у врача по имени эн'ан Фугёку.
О пики Зноя!
Смотрю на бухту Ветра
Прохладный вечер…
Все пламя солнца
Ты влила в воды моря,
Могамигава!
***
21. Когда исчерпаны были все виды бухт и гор, воды и суши, душа затосковала по Кисаката. Направившись на северо-восток от гавани Саката, я переходил горы, следовал вдоль берега, ступал по песку - протяжением всего десять ри; когда солнце уже понемногу клонилось к закату, - ветер с моря стал взметать прибрежный песок, заморосил дождь и скрыл гору Тёкай. Я брел в потемках наугад. "И при дожде все по-особому, и, когда прояснится, будет любопытно!" - так подумав, я забрался в крытую камышом хижину и стал ждать, пока перестанет дождь.
Наутро, когда небо совсем прояснилось и радостно засверкало утреннее солнце, я поплыл в лодке к Кисаката.
В уединенье.
Вот так пройдет вся жизнь…
На Кисаката
Приютом станет домик
Под тростниковой крышей…(Ноин-хоси)
Прежде всего я подвел лодку к острову Ноина - Ноинсима - и посетил место его трехлетнего уединения. Сошел с лодки на другом берегу. Здесь, как память о Сайге, стоит старая вишня, воспетая в стихе: "Над цветами".
На Кисаката
Волной залило вишню,
И над цветами
По светлой, водной глади,
Плывут рыбачьи лодки.(Сайге)
На берегу есть курган, - говорят, могила императрицы Дзинго. Храм зовется Камандзюдзи. Я не слыхал, чтобы она здесь бывала. Как же так?
Усевшись в келье, в этом храме, я поднял штору и одним взглядом вобрал весь вид: на юге гора Тёкай упирается в небо, а отражение ее падает в море; на западе дорогу преграждает застава Муя-муя; на востоке возведена насыпь, и виднеется далеко дорога на Акита; с севера раскинулось море, и место, куда заходят волны, зовется Сиогоси. В бухте вдоль и вширь одно ри; она и приводит на память Мацусима, и отлична от нее. Мацусима словно смеется, Кисаката словно досадует. К унынию прибавляется печаль; кажется, что весь вид омрачает дух.
О Кисаката!
Ты как Сиши во сне, в дождь,
"Цветок сна" - нэбу.
О Сиогоси!
Здесь цапли мочат ноги,
Прохладно море.
Праздник.
О Кисаката!
Что здесь едят сегодня?
Священный праздник…(Сора)
Шалаш рыбачий.
Лежат дверные доски.
Прохладный вечер…(Тэйдзики)
Увидав на скале гнездо сокола:
Пене бурных волн
Суждено не долетать.
Сокола гнездо!(Сора)
22. Жаль было расставаться с Саката, и день шел за днем; но вот загрустил я по небосводу Хокурикудо. Мысли о дальнем пути стеснили мне грудь: я слыхал, что до города Kara сто тридцать ри. Перейдя заставу Нэдзу, я вступил в провинцию Этиго и добрался до заставы Итибури в Эттю. В эти девять дней усталость от влажной духоты удручала меня, началась болезнь, и я ничего не записал.
Начало июля.
А ночь в горах на лето
Так непохожа!
Тревожно море.
Над островами Садо
Повис Путь Млечный.
* * *
Сегодня я оставил за собой опасные переходы этих северных мест - Оясирадзу, Косирадзу, Инумодори, Комагаэси; когда, усталый, я придвинул себе подушку и лег, в передней стороне дома, через комнату, послышались молодые женские голоса, - их было два. К ним примешивался голос пожилого мужчины; они разговаривали: это были куртизанки из города Ниигата провинции Этиго. Они совершали паломничество в храм Исэ, мужчина провожал их до этой заставы. Они писали письмо, которое наутро отсылали с ним домой, и передавали всякие суетные дела. "Отдались мы брегам, где плещут гребни волн, влачим жизнь, что век рыбака, и суждено нам не иметь пристанища нигде. И каждый день мы пожинаем возмездие за прошлую жизнь. О, как это горестно!" - слышал я и заснул под эти слова.
Рыбаку, чей век
Там проходит, где всегда
Гребни белых волн
Плещут о песчаный брег,
Нет пристанища нигде.