Никита откланялся. Ему здорово повезло и очень кстати - за двенадцать дней полугодовой доход заработал своей головой. Теперь и венчание и свадьбу на уровне провести можно.
Приехав домой, Никита стал размышлять, кого он пригласит на торжество. Хватило пальцев на одной руке. Елагина - посажёным отцом, Ивана и сестру его, Наталью. Больше друзей или близких знакомых не было. Да и у Пантелеевых в Москве вряд ли больше наберётся. Как только купец умер, и родня со знакомыми его о долгах узнали, все как-то от вдовы отошли, отшатнулись. Неудачники или проблемные знакомые никому не нужны.
Получалось - не так велики и расходы будут, а гости в доме купчихи уместятся. Никита не жил в доме Пантелеевых и потому не мог в полной мере назвать его своим.
Через несколько дней Никита стал ловить на себе косые взгляды Елагина.
- Князь, я обиду нанёс тебе, сам того не желая? - поинтересовался Никита - он не любил непоняток.
- Ты зачем Нащокина выучил играть лучше меня?
- Чтобы ты в опалу случайно не попал. Сам подумай, понравится ли царю, если ты его шутя обыгрывать будешь? Неприязнь вызовешь, а потом и опалу.
- Ну… если так, - неуверенно согласился князь.
Глава 7
СМОЛЕНСК
Никита собирался после работы обговорить с вдовой детали сватовства, однако же - не получилось. К нему в лекарню заявился сам Елагин. Он прошёлся по зданию, посмотрел, а потом сказал:
- Государь через день под Смоленск отправляется, там войска наши осаду ведут. Нащокин едет, и я с ним. Всяко случиться в походе может, и мне спокойней будет, когда ты будешь рядом. Жалованье я тебе не платил - это правда, но на ноги встать помог.
Никита всё понял.
- Послезавтра утром я буду готов, князь.
Он обговорил с Иваном, как вести послеоперационных больных. Их было всего трое, все шли на поправку, и осложнений не предвиделось. Оставил Ивану денег на жалованье персоналу, на хозяйственные расходы, и тем же вечером направился к Пантелеевым. Неизвестно, сколько поход длиться будет. Смоленск хоть и недалеко, но осада - дело долгое.
Как только он сказал, что царя в походе сопровождать будет, все приуныли. Но после нескольких минут молчания Мария Матвеевна вдруг вскочила:
- Так чего же мы сидим?
- А что делать надо? - не понял её Никита.
- В храм, венчаться.
- Так ведь дружка и дружок нужны - венцы держать. И к торжеству мы не готовы.
- Есть-пить потом можно, после возвращения твоего. И плясать-играть на радостях будем. У тебя, Никита, всегда дела. Я понимаю, мужчина зарабатывать должен. Но для девушки венчание, замужество - главное действо в жизни.
- Незачем коней гнать, - решительно высказался Никита. - У меня ещё день есть, завтра. Я с дружкой приду, а вы подружку ищите и со священником договаривайтесь.
С утра Никита пришёл в лекарню, уговорил Ивана, нашёл извозчика с приличным возком, и вдвоём они украсили возок разноцветными лентами.
Подкатили к дому Пантелеевых. Там уже сосед Пантелеевых вовсю наяривал на гармони-трёхрядке, создавая настроение.
Конечно, всё получилось экспромтом, но обвенчались, хотя сватовства не было.
Домой после церкви Никита и Любава вернулись уже законными мужем и женой. Наверное, вдова и Любава всю ночь не спали, угощение готовили. Получилось скромно, без изысков, но весело.
Немногочисленные гости разошлись поздно. Обычно свадьбу играют несколько дней, но пришлось обойтись одним.
Никиту, уже как мужа, оставили ночевать. Ему бы хоть какое-то время нужно было, чтобы собраться, завтра в поход, но пожитки скудные собрать - дело нескольких минут. А необходимые инструменты и лекарства он ещё вчера успел собрать. Упускать же, откладывать на потом первую брачную ночь ему не хотелось - на то она и первая.
В спаленке Любавы перед иконой Божьей Матери горела лампадка, и одна свеча стояла на столе.
Никита на правах законного мужа стал раздевать Любаву, но запутался в завязках, шнурочках и многочисленных рубашках.
- Давай сама.
- Ты отвернись, - попросила Любава.
Он отошёл в другой угол и быстро, как солдат в казарме по команде "отбой", разделся. Нырнул под одеяло, на широкую кровать. Обнажённая Любава легла с другой стороны. Никита сразу придвинул её к себе, обнял и прильнул губами к сахарным устам.
Целовалась Любава неумело, но с желанием. А Никиту даже затрясло, когда провёл рукой по тугой груди, погладил по бёдрам - в одежде фигура девушки не выглядела такой женственной.
Он ласкал Любаву, пока та не застонала сладко, изнывая от нахлынувшего желания. Никита навалился сверху, вошёл бережно - Любава только пискнула.
Из-за двери спальни раздавались шорохи - никак тёща подслушивает. Да и бог с ней, он не собирался Любаву обидеть.
После вторых петухов Никита поднялся. Уходить не хотелось, но с Елагиным ехать надо. Обязан он ему, а долг - пусть даже моральный - порядочный человек возвращать должен.
Никита не знал, когда он вернётся, и потому оставил на столе три рубля серебром. Если не есть каждый день деликатесы, вроде чёрной икры, на год на житьё, причём безбедное, хватит. Он легонько поцеловал безмятежно спящую Любаву и вышел.
Во дворе князя было уже суетно. Холопы выводили лошадей, сновали с сундуками.
Никита поднялся к себе, взял дорожный сундучок с инструментами, в другую руку - узел со сменой белья и запасной одеждой и спустился во двор.
- Ты где был? - изумился при виде его Елагин. - Я за тобой холопа посылал, он сказал - нет тебя в комнате. Выпорю паршивца!
- Не надо его пороть! Меня там и в самом деле не было - я только что пришёл.
- По девкам бегал?
- Женился я, первая брачная ночь была.
- Ай-яй-яй! Как же так? И меня посажёным отцом не позвал? - князь хлопнул руками по бёдрам и сделал обиженное лицо.
- Прости, князь, я и сам о венчании узнал только вчера. Но на крестины, как ребёнок родится, позову обязательно.
- А чего так торопился-то? Или девка на сносях?
- Нет, я до венчания и не спал с ней.
- Незачем было торопиться, не пожар.
- Боялся - уведут, да и в поход неизвестно на сколько ухожу.
- Это верно. Вон твоя повозка. Вещи можешь туда положить - ты на ней ехать будешь.
Князь повернулся к холопам:
- Всё готово?
- Готово! - дружно ответили мужики.
- Тогда выезжайте с Богом - негоже опаздывать к месту сбора.
Улицы были ещё пустынными. Но чем ближе они подъезжали к окраине, тем оживлённее становилось движение. А у выхода на смоленский тракт - так и вовсе пробка образовалась, сразу несколько княжеских обозов из свиты царя подъехали одновременно.
Князь верхами проехал вперёд. Как водится, поспорили, кто первый проезжать должен. Рядились по старшинству рода, по знатности, пока подоспевший Ордын-Нащокин сам не распорядился - иначе бы до полудня ссорились. И так уже лица раскраснелись, голоса едва не сорвали от крика.
Никита всё видел и слышал, поскольку его повозка была четвёртой с головы обоза. Ей-богу, смешно слушать, как серьёзные мужики спорят, кому из них проезжать первым. Уступать никто не хотел: как же, его роду триста лет, а вперёд проедет какой-то вертопрах, у которого в роду никто выше стольника не поднимался.
Обоз каждого боярина вытянулся на дороге на версту, не меньше. Ведь кроме повозок с провизией, слугами, лекарями, прачками и прочим людом двигались верхами личные княжеские дружины. Они состояли ещё из боярских, с боевыми холопами.
В обозе шло ещё десятка три телег с овсом для лошадей. Одной травой, которая только что пробилась, лошадь не прокормишь, пучить будет. Лошади овёс нужен.
Колонна двигалась медленно, с остановками. После первой же ночёвки большая часть войска, передвигавшегося верхами, ушла вперёд. Да оно и лучше - пыли меньше. И так, поднимаемая сотнями колёс и тысячами копыт, она висела облаком над дорогой, проникая везде - в одежду, в поклажу, заставляла чихать людей.
Русские войска осаждали Смоленск не один месяц. Смоленск - город старинный, город-крепость с мощными укреплениями, не раз на своей истории менял принадлежность. То он под Москвою был, то к Литве отходил, то к полякам, но веру сохранял православную.
Войско Никиту не интересовало - не воин он был по призванию. Войска всегда источник травм, ранений, массовых эпидемий. Скученность людей высока, гигиена низкая, воду пьют не кипячёную, переносчиков инфекций вроде крыс и мышей полно. С медицинской точки зрения война - эпидемия смерти.
В русский лагерь они прибыли через несколько дней.
Шатёр, приготовленный царю, был поистине достоин самодержца. Огромный, из нескольких отделений, он был застлан коврами. В центре - большой зал, раскладной стол с огромной картой на выделанной коже быка. Внутри и снаружи - стража. Рядом - шатёр с кухней царской, обочь - шатёр с прислугой. А в рядок, в трёх десятках шагов - шатры царедворцев.
Для воевод прибытие многочисленных сановников - лишняя головная боль, неразбериха. Не столько воевать надо, сколько заботиться об охране да исполнять зачастую нелепые приказы. А сановники, пороху не нюхавшие, так и норовили на передовую на коне картинно выехать, удаль свою перед царём показать. И невдомёк им, что канониры вражеские несколькими выстрелами из пушек башку неразумную оторвать напрочь могут.
Никиту поселили в шатре неподалёку от Елагина. Пребывал он там один, поскольку шатёр готовился под полевой лазарет, однако раненых и больных холопов пользовали "лечцы" из армейских обозов.
Пока активных боевых действий не велось, обе стороны высылали лазутчиков, и нескольких удалось захватить в плен. Они рассказали, что стены крепости изрядно разрушены, почти не реконструировались со времён осады крепости Шейным и зияют провалами, что обороной крепости ведают воевода Обухович и полковник Корф. А ещё - узнав о приближении русского войска, бросил знамя в своём доме и сбежал в Варшаву главный военный - хорунжий Смоленска Ян Храповицкий. Сразу же за ним уехали многие шляхтичи, бросив город на местное ополчение и польских пехотинцев. Защитников крепости набралось едва ли три с половиной тысячи при пятидесяти пяти пушках.
Взбодрённый сведениями, полученными от пленных, Алексей Михайлович приказал воеводам окружить крепость войсками, что с усердием было исполнено. Ставка царя располагалась на возвышении - Девичьей горе, откуда крепость была хорошо видна. Царём был отдан приказ стрелять из пушек, разрушая стены, башни, а главное - ворота. Пушки грохотали несколько дней, и немало защитников погибло от ядер и обрушения стен.
Несколько же дней поляки отвечали пушечным огнём, который потом стал ослабевать ввиду нехватки пороха. Несколько раз русские ходили на приступы, но полякам удавалось успешно отбиваться. После одной из таких атак к "лечцам" и Никите привели удивительных пострадавших.
Когда стрелецкий полк пошёл на штурм стен, поляки сбросили на них десятки ульев. Разозлённые пчёлы начали жалить стрельцов, которые в панике бросились назад. Такого количества ужаленных Никита никогда не видел.
К его лазарету выстроилась очередь. Он вытаскивал пинцетом вонзившиеся в кожу жала, обрабатывал воспалённые места переваром. И самым противным было то, что пчёлы заползали под доспехи, внутрь шлемов, ползали и жалили там. А попробуй в бою снять кирасу! Даже прихлопнуть пчелу рукой было невозможно.
Пострадали десятки стрельцов. Они ходили с распухшими лицами, с пятнами на теле, многие сидели в речках и ручьях, поскольку прохладная вода хоть немного снимала зуд и жжение в местах укусов.
Стрельцы озлобились таким "варварским" ведением войны и грозились поотрывать полякам головы.
Противостояние длилось долго. Царский обоз и сопровождающие его воеводы вышли из Москвы 18 мая, прибыв под Смоленск, на Богданову Околицу, от которой до города было две версты, 28 июня. Пушечный обстрел и штурмы города-крепости продолжались до 25 августа. И только в два часа ночи 26 августа начался главный штурм. Беспрерывно били пушки, потом в атаку бросились войска. Были подготовлены более четырёх тысяч штурмовых лестниц, по которым стрельцы лезли на стены. Противостоять тридцатитысячной московской рати поляки не смогли.
Никита штурма не видел - темнота, только огненные всполохи. Но громыхало здорово - так, что закладывало уши.
Он терпеливо ждал поступления раненых. Для лекарей всех мастей работа начиналась уже после штурма, когда сносили и приводили раненых и увечных.
Вал раненых нахлынул ближе к утру. Никита принялся обрабатывать раны. Он резал, доставал пули, перевязывал, ампутировал раздробленные ядрами и камнями руки и ноги. К исходу он уже стоял на ногах от усталости, оказывая помощь всем, кому она требовалась - стрельцам, ополченцам, боярам, холопам, пленным полякам и немцам.
Русские потеряли при штурме около семи тысяч убитыми и вдвое больше ранеными.
Перевязочного материала, который взял с собой Никита, хватило на сутки работы. Он не ожидал, предположить не мог, что будет столько раненых и травмированных. Да и не его дело везти с собой запасы для всей армии - на то интенданты должны быть.
Когда бинты закончились, он вымыл руки, снял кожаный фартук, нашёл в шатре Елагина и доложил ему о ситуации. Тот отреагировал быстро, приказав одному из бояр:
- Найди в обозах всё, что лекарю необходимо, и доставь в лазарет. И впредь каждые три часа подходи, узнавай - не надо ли чего?
Прооперированные оставались лежать вокруг палатки. Зрелище было не для слабонервных. Сердобольные женщины из близлежащих деревень ухаживали за воинами: приносили воду и поили, давали еду, кому можно было, подкладывали под голову узлы.
Никита удивлялся. Ему дико было, что нет в армии организации помощи раненым - ведь большинство из них, получив необходимую помощь, в дальнейшем снова сможет встать в строй. А это опытные воины, уже понюхавшие пороху. Ладно - август на дворе, на земле не холодно - а была бы зима? Перемёрзли бы все раненые!
Никто из князей и бояр особенно не задумывался по этому поводу. Правда, утром прибыл небольшой обоз из восьми подвод, и увёз раненых в сторону Вязьмы. Однако же и осталось их ещё много. В захваченной крепости ещё шли бои - зачищали от защитников улицы и дома.
И только в середине сентября бои стихли, воцарилась тишина.
23 сентября царь со двором, в окружении двадцати четырех гусар выехал к Смоленску. Посередине бывшего ратного поля встретились им конные воевода Обухович и полковник Корф.
Поляки остановились, слезли с коней, преклонили перед царём колени и положили к ногам Алексея Михайловича два знамени - крепости и польской пехоты. Поляки били царю челом и просили милости.
Царь, довольный исходом битвы, велел отпустить поляков. Так и уехали они на своих конях со смоленской земли.
Царь же учинил 24 сентября пир, продолжавшийся четыре дня. Провозглашали здравицы во имя царя и русского оружия, пили, ели и веселились.
Никиту, как и многих ратных людей, на пир не приглашали - в нём участвовали бояре, люди дворянского звания, воеводы. Никите не было обидно: он не воевал и примазываться к победе не жаждал. И во время пира, под победные крики и звуки музыки он работал в лазарете: боевые действия кончились, а раненые остались. Конечно, массовый поток иссяк, но теперь раненых надо было выходить.
Вскоре засобирались, ставку свернули, и царский двор, оставив большую часть армии в Смоленске, двинулся в Вязьму. За царским обозом потянулись князья, бояре и прочие царедворцы.
В одной из повозок ехал Никита. Поход получался долгим, но он ещё не знал, что вернётся в Москву не скоро. В Москве началась эпидемия моровой язвы, и царь со двором не решился ехать в первопрестольную.
В Вязьме они застряли до 10 февраля 1655 года. Небольшой город сразу прибавил в численности вдвое, если не больше. На постой становились в каждой избе, и потому приходилось туго. Мало того, что теснота - начались перебои с провизией, а хуже того - ударили морозы, лёг снег. Зима пришла рано, а у государевых людей одежды зимней не было - выходили-то в поход в мае.
Никите удалось купить у крестьянина в деревне новый овчинный тулуп и заячий треух, и многие в Вязьме теперь ему завидовали. На торгу цены на тёплые вещи взлетели. Боярам да знати что? Они с собой бобровые шубы в поход брали не для тепла - для знатности, чтобы каждый издалека видел - дворянин перед ним. Да и деньги у знати были - ценные вещи купить.
Ополчение, которое бояре с собой привели, разошлось по своим уездам, остались в основном москвичи.
Моровой язвы боялись, как огня, потому что от неё не было лечения. Если в доме заболевал один - умирали все домочадцы, а то и вся улица вымирала. На городских въездах в Москву стояли заставы - во избежание распространения инфекции они не впускали и не выпускали из города никого. Дома, где умирали все, сжигали вместе с трупами, и над Москвой стояло дымное гадкое облако.
Никита беспокоился - как там Любава? Денег-то он им оставил достаточно, с голоду не помрут - но минует ли их страшная эпидемия? Неладно получилось, даже первую брачную ночь он не провёл толком, уехал, и уже восемь месяцев не видел жену. Как она там? Сердце рвалось в Москву, но разумом он понимал - нельзя, он ничем не сможет им помочь. Тем более что Елагин здесь. Поехал бы князь в Москву - и он с ним.
Боярам и князьям хорошо: забот никаких в отрыве от столицы, война закончилась. Почти каждый день знать собиралась на пирушки. Они ели, пили, веселились, а Никита только головой качал: вот уж воистину - пир во время чумы. Ему-то лично работы и в Вязьме хватало. Многие царедворцы знали, что он лекарь, видели его в лазарете, и теперь приходили за помощью. Только оперировать Никита не мог: не было условий, а хуже того - эфира. Зато в обмен на избавление от фурункулёза - гнойников по всему телу - один из стрелецких сотников принёс ему в кожаном кофре набор трофейных медицинских инструментов.
Сотник со стрельцами ворвался в дом, откуда велась стрельба из мушкетов. Врагов порубили в капусту, а сотник же, увидев кофр из хорошей кожи, схватил его, полагая, что там дорогие одежды или иные ценности. Когда понял, что жестоко ошибся, сгоряча выкинуть хотел. Однако потом дошло, что вещи бесполезные в кофре хранить не будут, и он решил его приберечь. Вот теперь кофр с инструментами пригодился. Денег рассчитаться с Никитой у сотника не было, и он принёс ему свой трофей.
Во время боевых действий Никита оказывал помощь всем и бесплатно - русский же он, в конце концов. А когда война закончилась, и они стали возвращаться назад, решил - всё, баста. Бояре и воеводы всех рангов трофеев себе набрали, а он в убытке. Не работал в Москве, пациентов не пользовал - откуда деньгам взяться? Одно хорошо - кормили досыта и бесплатно.
Оставшись наедине, Никита тщательно осмотрел инструменты. Из качественной стали, полированные, они были хорошим подспорьем в работе. И кофр удобен, для каждого инструмента своё гнездо. Для выездов и походной жизни - то, что надо.