* * *
Лебедев не спал. Эта привычка: лежать неподвижно, размеренно дыша, уйти в себя, лишь частью сознания оставаясь в ограниченном, несовершенном мире грубых и отвратительных реальностей, появилась сама собой. Нет, отнюдь не чуткость загнанного зверя способствовала развитию этой необычной способности. Андрон точно знал, что он в куда большей степени Человек, чем ЭТИ - ущербные, ничтожные ограниченности, что его окружают. Вполне возможно, в далеком будущем таких чувствительных и способных людей станет больше. Вероятно, они жили и в прошлом. Смутно помнилось о Юлии Цезаре и еще, кажется, о Леонардо. Великие люди. Пусть с иными талантами, но великие. И разница между Творцом и человеком - да, велика и непостижима. Величественная пропасть…
…Андрон дремал, инстинктивно выделял из тихого разговора главное и ждал момента. Счастливое стечение обстоятельств неизбежно сопутствует талантливому человеку. Андрон уже прекратил бессмысленные попытки угадать, кто такие эти бесчеловечные внезапные гости, в очередной раз повернувшие, но не сломавшие судьбу Художника. От немцев они пришли или из жуткого СМЕРШа, сейчас не имело значения. Талант предчувствует опасность. Это умение дается Свыше. Нужно уходить. Уловить тот момент, коим Небеса награждают одаренного человека, и бежать, спасая себя для мира и искусства…
Старший лейтенант и остроносый щенок ушли. Лебедев посапывал, не раскрывая глаз. Похоже, момент сейчас представится. Андрон чувствовал, что младший лейтенант смотрит на него. Хитер. Имеет какое-то образование, наделен тем развитым инстинктом, что бесталанные люди принимают за ум. Но долго смотреть он не может. Нет, не все одарены истинной усидчивостью творцов. Устанет, отвлечется…
Лебедев лежал на боку, рука была прикрыта - кисть в кармане. Шаровары солдатские с неудобным карманом, но роговые накладки ножа привычно согрелись в кулаке, пальцы осторожно шевелились, разминаясь, готовясь… Выхватить, ноготь большого пальца привычно подцепит паз на лезвии, нож тихо щелкнет… Когда совершаешь одно и то же действие тысячи раз, получается весьма изящно. Изящная простота смерти - как трудно положить его на холст… Ударить в пах - как тогда, в Завержье. Хотя опасно - может зашуметь. Почему ЭТИ даже в торжественный миг смерти кричат, как животные? Если зажать рот, может укусить за пальцы. Руки художника - хрупки и ранимы, как крылья сентябрьских стрекоз… А вдруг он сильный? Среди ЭТИХ встречаются спортивные, мускулистые. По младшему лейтенанту этого не скажешь, но он может скрывать. Да, действительно, коварен. Этот его прищур, отвратительно знающая улыбка… Вдруг ждет? Вдруг именно у ЭТОГО хватит сил оттолкнуть нож и вскинуть автомат?
…Вот он отвел взгляд. Сейчас…
А вдруг те двое уже возвращаются?
Андрон напряг слух. Да, хорошо, что не поспешил. Возвращаются. Лишь Судьба с большой буквы, понимающая, сколь трепетным образом рождается истинно уникальное и бессмертное полотно, может так надежно защитить творца…
* * *
Трофейщики протиснулись под машину, Нерода положил металлический приклад с кожаными валиками на затыльнике, штык, пару немецких "колотушек". Михась осторожно поставил котелок, от которого крепко разило бензином.
- Горючее зачем? - удивился Женька. - Для заправки пистолетных ракет?
- Руки сполоснуть и все остальное, - буркнул Нерода.
- Извиняюсь. Не внюхался, - признался Земляков.
- Испортились оккупанты. Прямо вдребезги испортились. Можешь сам сходить, вдруг автоматных патронов нашаришь? Михась сопроводит. Он железный.
- Чаго "жалезный"? Я ж тябе кажу - досточкой можно, - оправдался проводник.
- Обойдемся, нам не с панцерами воевать, - Женька, кряхтя, сел. - Давай солью.
- Сами управимся, - старший лейтенант окунул ладони в бензин, принялся тереть. - У тебя всё спина?
- Угу, можно сказать, спина.
- Зато у тябя глаз получшел, - не без гордости отметил Михась.
- Чувствую, - согласился Земляков.
- Не знаю, что чувствуешь, но с виду жутковато, - сказал Нерода. - Опухоль спала, но цвет… Будто в театре подмалевали. Зомби-полувампир.
- Ничего, моргать уже не больно. - Женька посмотрел на лежащие на вещмешке немецкие бумаги, машинально взял письмо:
"Salzburg Getreidegasse 33/5 Karl Meier"
- Ты почитай, в форму войди. Мы за периметром присмотрим.
"…Ich bin stolz, dass ich gehört zur deutschen Nation und bin ein Mitglied in den Reihen unserer großen Armee. Gjrüß Sie alle zu Hause…" - Женька читал, глаза слипались, перешептывание наблюдателей убаюкивало. Что-то о Луне и Марсе рассказывал старлей. И о ракетах. Не бронебойных, а о тех, что Циолковский придумал.
- …Тож расстояния какие, - ужасался Михась. - Дальше, чем до Берлина, до той твоей Луны. И все вверх.
- Подальше Берлина, - согласился старший лейтенант. - Раз этак в четыреста подальше. Но вполне достижимое расстояние.
Михась пытался представить и не мог. Как говорил Станчик, "в любом деле ориентир должен иметься". Понятно, звезды светят, на Землю можно оглядываться и маршрут отсчитывать. Но вовсе без воздуха, как на подлодке? Это ж не плавный стратостат, что для рекордов до войны запускали, тут скорость…
- У руководства планы уже есть, - тихо шептал Нерода. - Ты, брат, не теряйся. Запросто можешь поучаствовать.
- Кто ж меня возьмет, калеченого?
- Э, ты хватил. В первый отряд, естественно, самых подходящих будут отбирать. Летчиков-богатырей. Меня, к примеру, тоже наверняка отклонят. Но ты пойми, это же целое научное направление. Индустрия. Размах. Там миллионы толковых людей понадобятся. Корабли строить, базы, объекты, разные приборы. Размах чувствуешь? Все внове. Молоко, и то особое специальное на орбиту отправляться будет.
- Да разве бывает молоко специальное? Врешь.
- Ты за языком-то следи. Вовсе распустился. Тебе рецепт того молока рассказать? Так его еще придумать нужно. А ты как думал…
Михась попробовал представить "лунное" молоко. Наверное, большие такие литые баллоны. С надежными кранами. А внутри концентрат. Особо сильно сгущенный…
* * *
Женька проснулся тяжко. Солнце было где-то высоко над машиной. Бензин выветрился, гарью тоже почти не несло. К сожалению. Потому что обергефрайтеру-водителю в кабине явно похудшело. Лето, маму его…
Поборец и подследственный дрыхли, Нерода сторожил.
- Надо было кемпинг в другом месте разбивать, - прохрипел Женька.
- Когда ветерок, еще терпимо. Заступишь?
Земляков, пытаясь дышать неглубоко, занял место наблюдателя.
- Между прочим, противник рядом шарится, - предупредил Нерода. - Вроде патроны фрицы собирают.
- У нас у самих мало.
- Вот ты и напиши на кузове объяву, - старший лейтенант примеривался, как половчее устроиться в тесноватой воронке. Обернулся к Женьке, мигнул с намеком: - А лейтенант наш все спит. Сном сурка-младенца. Вот нервы-то.
Земляков покачал головой. Имелись смутные подозрения, что Лебедев не спит, а впал в легкий анабиоз. Есть какое-то специальное медицинское название. Или не медицинское, а герпетологическое? Больное он существо, и спиной к нему лучше не поворачиваться. Хорошо, оружие отобрали…
* * *
В темноте "Рогоз" выбрался из укрытия и двинулся на исходные. Прошуршал короткий дождик, и дышалось в лесу просто чудесно.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Летайте аэропланами Люфтваффе
28 июня
3 км северо-западнее д. Шестаки
2.50
- Знова прутся…
Опергруппа залегла в высокой прибрежной траве - шли практически по ручью, очень медленно. Лес у Шестаков нынче был перенаселен. Это мягко говоря.
Женька пытался сопроводить шорох стволом автомата - трава высокая, да и вообще ни зги не видно, даже рубчатый кожух ППШ скорее чувствуешь, чем видишь.
Шуршало, треснула ветка, приглушенно пробубнили:
- …zur linken Seite…
Понятно, что левее, кому ж охота по воде чавкать. Стихло… Лежавший на теле подследственного Нерода приподнялся:
- Хорош отдыхать.
Впереди уже вертелось черное пятно кепи - Михась озирался. Земляков, сдерживая кряхтение, встал. Лебедев лежал и не спешил.
- Эй, подъем. - Женька ткнул автоматом в плечо подследственного.
Лебедев поднял голову и страдальчески прошептал:
- Не могу. Товарищи, вы поймите, вода ледяная, а ревматический артрит меня уничтожит…
- Зараз месяц выйдзе, немец углядит, сагрэешся, - зловеще посулил Поборец.
- Идти так - самоубийственное решение… - сообщил Лебедев.
Нерода молча взял подследственного за отвисшие мокрые шаровары, поставил на четвереньки, перехватил за вещмешок…
- Не мните, я сам, сам, - запротестовал Лебедев.
Вообще-то, действительно сдохнуть впору. Уже который час опергруппа петляла, следуя изгибам заросшего ручья. Долго пришлось сидеть неподвижно, пережидая немецкий водопой - группа фрицев обосновалась у прогалины в зарослях камыша. Немцы отдыхали, тихо переговариваясь, кто-то стонал, доносились обрывки молитвы. Сидящий на корточках по грудь в воде Женька чувствовал, что ноги и все остальное вконец одеревенели от холода. Как разогнуться смог, когда немцы убрались, даже странно.
Хлюп-шлеп, хлюп-шлеп - равномерно, чуть слышно. Неловкое движение - Михась оборачивался - шепота и жестикуляции не уловить, но явно о той самой кобыле речь.
Иногда лес отзывался треском ломающихся ветвей, рокотом мотора или лошадиным ржанием. Раз поднялась стрельба, видимо, случайная - умолкла быстро. Громыхала артиллерия подальше к юго-востоку, угадывалось зарево за опушкой. И снова шуршал, жил переполненный лес. Стекались в чащу ручьи потрепанных немцев: частью вырвавшиеся из Бобруйска, частью уцелевшие из разгромленных на марше колонн, другие из тылов, не пробившихся по шоссе и грунтовкам, уже надежно перерезанным нашими танками и мотострелками.
…Остановились возле ничем не примечательной старой ивы - полоскались на легком ветерке длинные ветви, разгоняли комаров, заслоняли блеклые звезды.
- Тяпер посуху трэба, - сообщил проводник. - Укрытие тольки тута и знайдется. Так сябе лес.
Прислушиваясь к невнятным шумам во тьме, Нерода поинтересовался:
- Точно есть где спрятаться? Туда-сюда таскаться не с руки. Столкнемся.
- Пящерка должна быть. Если знайду. Хотя вузка она. Толстыя могут не улезць. - В сторону Лебедева проводник не взглянул, но и так было понятно. Впрочем, лейтенант, видимо, и не слышал - стоял, обхватывая себя за плечи, вздрагивал, как замерзшая лошадь.
Выбираясь из ручья, Женька тупо удивлялся: ну какие пещеры могут быть в обыкновенном белорусском лесу? А если блиндаж или землянка, так его уже немцы наверняка оприходовали.
Немцев, чтоб им… было полно. "Рогоз" чуть не налетел на спящих на полянке - не меньше отделения, хорошо, что без часового. Дальше фыркали в кустах лошади, пришлось вновь обходить. Шли очень медленно, и правильно делали: прислонившись к сосне, стоял немец - во тьме лишь очертания каски можно различить и тихое бормотание, - тоскливо и однообразно ругался. Под эти монотонные проклятья, обращенные то ли к войне, то ли к отдельно взятой несчастливой солдатской судьбе, опергруппа опять пятилась, обходила… Земляков уже взмок от этого безмолвного осторожного движения, когда и слух, и зрение напряжены так, что кровь в ушах начинает стучать, как молотком. Михась обернулся, вновь сунул ствол в лицо Лебедева, видимо считая, что подследственный умышленно ветви задевает. Лейтенант вяло откидывал голову, уклоняясь от карабина, - совсем изнемог художник…
- Тут, - едва угадываемый Михась остановился.
Невысокие елочки, дальше пара сосен повыше, за ними угадывается широкое пространство поля. Нет, даже намека на пещеру или землянку не уловить…
- …im Morgengrauen, - сказали чуть левее.
Опергруппа беззвучно легла - навстречу шла цепочка немцев: мягко топали по хвойному ковру сапоги, иногда мутно взблескивал металл оружия…
Немцы прошли в трех шагах. Не заметили. Простучала в отдалении короткая автоматная очередь. Чуть громче заговорили на опушке. Черт, да сколько же здесь немцев?!
Землякова тронули за рукав - вперед нужно. Женька прополз, лег рядом с проводником. Впереди дергались ноги Лебедева - художник натужно ввинчивался прямиком в землю. Глядя на эти червяковые движения, Женька почувствовал себя не очень - прямо самопогребение какое-то. Лейтенантские сапоги скрылись под корнями елочки, стоящей на крошечном пригорке, - видимо, какая-то барсучья нора. Михась дернул за рукав - лезь!
- Нет, мне с краю нужно, - прошептал Женька.
Проводник дернул плечом и ужом ввинтился в щель норы - теперь Земляков мог хоть разглядеть этот узкий горизонтальный провал.
- Впихивайся, - прошептал Нерода.
- Так мне раньше выходить, - возразил Женька, чувствуя, как зашевелилось в душе абсолютно неуместное суеверное чувство страха перед сырой землей.
- Угу, выходить тебе… - Старлей вытер потное лицо. - Недодумали мы. Тебе каска нужна, противогаз. Хотя бы коробка. Не похож ты на немца. Вообще не покатит…
- Форма есть, натяну, покатит. Зря, что ли, тащили.
- Повяжут как миленького. Рожа, сапоги… Из амуниции - только знание их фатерляндского "гав-гава". Оружие и то…
- Полагаешь, фрицы сейчас на уставной вид много внимания обращают?
- Не особо, но рисковать ни к чему. Надо правильный образ дополнить.
- Предлагаешь немца взять?
- А фигли? Их тут как собак недоенных.
- Я тож пойду, - зашептал из норы Михась. - Без меня заблудитесь…
- Ты поднадзорного утрамбуй. Он такой… мигом затеряется. И имущество прими, - Нерода передал в щель вещмешки и остальную мешающую поклажу. - Пошли, Жека…
* * *
…Под носом был корень и, кажется, что-то шевелилось. Насекомые или иные гадкие черви - мерзко. Андрон лежал на животе, низкий свод "норы" давил на поясницу. Хорошо, что кобура пустая, иначе бы не втиснулся. Ноги неудобно подогнулись, вещмешок у сапог. Папка в мешке все-таки смялась. Ничего, главному содержимому это едва ли повредит, остальное можно разгладить утюгом.
Грядет. Наступает великое время - Эра Абсолютной Художественной Свободы. Невозможно не чувствовать её дыхание, если, конечно, Художник не продаст Свободу за ту миску идеологической похлебки и уже давно протухших и подернутых плесенью фальшивых идеалов. Семья, отчизна, родина… Да что она сделала для Художника, эта ваша нищая родина?!
Ушли… Самый удачный момент. Мальчишка вынослив, как дворняжка, но от ножа отбиться не сможет. Земля приглушит стоны…
Лебедев шевельнулся, пытаясь сунуть руку в карман - низкий свод не пускал, не давал приподняться даже на сантиметр. И для размаха мало места. В пах, пожалуй, не попасть. В горло? Запачкает кровью… Андрон напрягся - черт возьми, пальцы никак не могли протиснуться к ножу.
- Ты чаго вошкаешься? - с угрозой прошептал мальчишка.
- Душно. Давай поменяемся. Вздохнуть мне нужно.
- Посля подыхаешь. Ляжы.
- У меня легкие после воспаления…
- Кабыле те лёгкия…
Чувствуя, как в подбородок ткнулось острое, Лебедев замер. Мерзавец. Ножом грозит, палач деревенский. Поцарапал ведь, как теперь бриться? И так кожные раздражения измучили. Ножом - в лицо. Малолетнее животное, скот…
Нож исчез, но Андрон решил больше не рисковать. Представится еще момент. Да, можете сколько угодно глумиться над свободой Художника, но немыслимо Художника удержать в цепях. Земля давила на спину и грудь, а Лебедев привычно ускользнул от этого ада, представил светлую мастерскую, новый мольберт, переплеты высоких старинных окон. И верхнее, обязательно верхнее освещение. Интересно, какое небо в Берлине? Спокойное небо культурной европейской столицы. Нет, в промозглой и убогой Гатчине разве можно истинно Творить…