* * *
Бронемашина остановилась. С зубовным скрежетом дверь отползала в сторону, пропуская узенькую полоску света - та расширялась и превратилась в яркий поток, ударивший по глазам после темноты внутри "Мамонта".
Лаврушин нехотя сошёл на испещрённый следами гусениц бетон. Безрадостно оглядел мрачный двор-колодец метров тридцати в диаметре с уходящими высоко вверх серыми безнадёжно серыми стенами без единого окошка.
Пленников грубо толкнули в сторону металлической двери, которая при их приближении с лязгом провалилась вниз. За ней шли длинные, без окон и дверей коридоры с бугристыми, грубо отштукатуренными стенами.
"Ни окон, ни дверей, полна горница людей". Должны быть здесь люди, как в любой уважающей себя тюрьме. Что это тюрьма - было очевидно. А чтоб у Звездоликого, да тюрьма пустовала. Не может такого быть!
Охранники остановились перед распахнутой тяжёлой металлической дверью. Лаврушин получил удар прикладом в спину, пролетел несколько метров и упал. За ним последовал Степан - он тоже плюхнулся на пол, но с гораздо большим шумом, как мешок с мукой.
- Ну что за подлецы, - Лаврушин, простонав и потирая спину, присел на корточки.
Дверь закрылась, камера погрузилась в темноту.
Лаврушин поднялся на ноги, чувствуя, что стоит на чём-то мягком и упругом и, выставив перед собой руку, осторожно направился вперёд. Споткнулся обо что-то тоже мягкое и упал, почувствовав, что упал на какой-то предмет мебели типа кресла.
И зажмурился. Свет резанул по глазам. Он был ярок, как в операционной.
- Дела-а, - произнёс Степан.
- Ничего себе, - следом сказал Лаврушин, когда открыл глаза и огляделся.
Он ожидал увидеть что угодно - острые крючья, деревянные колья, ржавые от крови пыточные инструменты, разложенные на столе, или дыбу на худой счёт. Лежанка из хвороста, лужа на полу и склизские стены, усыпанный битыми бутылочными стёклами пол, крысиный писк и шорох - это было бы нормально для тюрьмы. Но…
- Это что, санаторий? - деловито осведомился Степан.
Видимо, диктатор не терял надежды договориться по-хорошему. Потому и предоставил подобные апартаменты, тянущие на пятизвёздочный отель. Овальная комната была площадью наверное в сорок квадратный метров. Потолок был куполообразный, стеклянный. В помещении было три мягких округлых - ни за что не уцепишься, кресла из красного пластика и два таких же дивана. Полы и стены были мягкие, как диванные подушки, в них утопали ноги. На стене было два больших телевизионных экрана.
- Тут какой-то подвох, - уверенно отметил Лаврушин.
- Думаешь? - с сожалением спросил Степан.
- Уверен.
И они в молчании начали ждать этого самого подвоха.
И дождались…
Человек кричал от ужаса и боли. Кричал так, что кровь стыла в жилах. Это был предсмертный вопль раненого, обречённого, раздираемого на части существа.
Лаврушин втянул голову в плечи. И заозирался, как затравленный зверь. Вопль повторился. Стало понятно, что доносится он из динамиков под потолком.
- Бисова сила, - прошептал Степан, затыкая уши. Но это не помогало.
Новый вопль был ещё страшнее первого. И от него невозможно было заслониться, спрятаться. Он продирал до косточек. Он выкликал из глубин сознания все страхи. Хотелось взвыть в такт этому крику.
А потом зажглись голографические экраны. И тут же стало понятно - у кричащего человека были все основания для такого бурного проявления чувств. Специалисты в белых комбинезонах пилили ему, привязанному к кушетке, ногу. Циркулярная пила взвыла и вновь погрузилась в живую плоть.
Это жизнеутверждающий рекламный ролик длился минут пять. Земляне закрывали уши и глаза. Но было в происходящем на экране что-то такое, что вновь и вновь приковывало взор.
Тишина обрушилась неожиданно. Она пришла как освобождение, пролилась бальзамом.
Час заключённых не беспокоили. Затем раздвинулись створки рядом с дверью, и в помещение вкатилась тележка - тоже как и всё здесь округлая, лишённая острых углов и деталей, которые можно отломать и использовать для нанесения телесных повреждений. Она была заполнена едой на тарелках из мягкой пластмассы.
- Заботятся, ироды, - сказал Степан, оглядывая тележку и потирая руки. Он заметно проголодался. А поесть со вкусом он любил.
На тарелках были аппетитные куски мяса, жареные овощи, фрукты. В пластмассовых фужерах пузырилась приятно пахнущая жидкость.
Степан подцепил резиновой ложкой мясо. Оно так и выпало из его рта. Из динамиков снова донёсся крик - по сравнению с ним предыдущие вопли были жалким бараньим блеяньем.
- Сволочи! - Степан застонал и бросил тарелку о стену. Мясо и овощи растеклись по зелёному пластику.
Так им пошло-поехало. Опять слышались вопли. Зажигались экраны. Картины, которые показывали, становились всё жутче и жутче. Наконец, Степан не выдержал и начал со всей дури барабанить кулаком по экрану. Однако тот был сработан на совесть и был рассчитан на такие случаи.
К концу дня Лаврушин понял, что полностью вымотан, опустошён. У Степана взгляд стал как у затравленного волка, которого вписывают в красную книгу.
На ночь их оставили в покое.
Спали земляне плохо, урывками. Утро ознаменовалось больной головой и ожиданием новых воплей и сцен пыток…
Шуршали набегающие на песок волны. Катились белые барашки. Маячил вдалеке треугольный парус и парил дельтаплан. Экраны давали полную иллюзию реальности, так что краба, ползущего по песку, хотелось потрогать рукой. Лаврушин и попытался это сделать, естественно пальцы ощутили холодную стеклянную поверхность экрана.
- Сволочи, - это слово Степан повторял всё последнее время.
Идиллия кончилась. Начался ужастик. Опять крики. Скрежет распиливаемых костей.
Пытка длилась много часов. Изощреннейшие световые и звуковые эффекты, возможно, инфразвук и электромагнитное воздействие - всё было направлено на одно - открыть двери в мозгу для кошмара.
И это удавалось. Кошмар всё глубже внедрялся в сознание. Он опутывал его мягкими щупальцами и сдавливал всё сильнее. Это был не резкий ужас, вызывающий выброс адреналина. Это был тягучий вялый страх, перемешанный с невероятным отвращением. Это походило на казнь, когда человеку не рубят голову, а неторопливо вытягивают все жилы. Настали минуты, когда Лаврушин ощутил, что психологическая защита таниан начинает ползти трещинами, и на пороге - безумие. От него могла избавить только смерть.
Лаврушин понимал - что избавления от кошмара нет. Но всё-таки в глубине души жила надежда, хотя в такой ситуации надеяться на что-то было смешно. Там, где нет места расчёту, появляются мечты. Лаврушин мечтал о том, что дверь распахнётся. На пороге окажется Инспектор с лучемётом. Он сделает широкий жест - путь свободен, я успел.
И дверь действительно распахнулась. Лаврушин вдруг поверил, что мечта сбудется.
Но это был вовсе не Инспектор. Пленников посетил советник диктатора.
- Здравствуйте, - сказал Друвен…
* * *
Есть старый земной анекдот. Беседуют оптимист и пессимист, Пессимист стонет: "Дальше всё будет хуже, хуже и хуже". Оптимист радостно восклицает: "Нет. Хуже некуда".
Сейчас, глядя на гостя, Лаврушин никак не мог решить, кем же ему быть - оптимистом или пессимистом? Несёт ли гость с собой мешок с новыми неприятностями, или хуже уже некуда?
Друвен был с ног до головы закутан в чёрный плащ, что придавало ему сходство с Мефистофилем.
- Ну как вам здесь? - осведомился он, обдав землян ледяным, пронизывающим, рентгеновским взором. Похоже, на Химендзе с детства тренировались и соперничали в том, у кого взгляд более противный. Аборигены достигли в этом искусстве больших высот.
- Отлично! - воскликнул налившийся кровью от злости Степан.
- Система обработки, которой вас подвергают - гордость нашей передовой науки, - сообщил Друвен.
- Есть, чем гордиться, - поморщился Лаврушин.
- Никаких физических страданий, - Друвен будто рекламировал свою знаменитую систему для продажи. - Чисто. Стерильно. Вся борьба перенесена на поле человеческого сознания. Там нет места грязи, крови, нечистотам.
- Это гуманно.
- Конечно. Кунан понял, что пытками от вас ничего не добиться. Остаётся единственный путь - пробудить в вас страх перед смертью и страданиями. Он надеется, что вы благоразумно выберете жизнь.
Друвен хитро прищурился. Земляне ждали продолжения его речи.
Помолчав, он продолжил:
- Жизнь же удивительна. Это игра света, тысячи радостей и наслаждений. Это власть. В конце концов - это просто жизнь.
- Бесполезно, - вдруг прорвало Лаврушина. - Что такое Звездоликий и его власть нам прекрасно известно. Никогда не мечтали стать соучастниками его злодеяний.
- Ах, совесть. Совесть… Это дорога в никуда.
- Нам со Звездоликим не по пути. Всё.
- А кто говорит о Звездоликом? - теперь у Друвена были не глаза, а щёлочки, в которых плясали черти.
Тут Лаврушин разом понял - и к чему этот визит и куда клонит Друвен. А главное - он понял, что визирь диктатора поставил на карту.
- Речь идёт обо мне, - торжественно объявил Друвен.
- Во даёт, - восхитился Степан. - Лаврушин, он шефа подсидеть хочет.
Друвен прикусил губу, но тут же овладел собой.
- С оружием Дзу, - сказал он, - мы вытрясем из Кунана душу. Мы будем владеть этим миром. Миллионы людей будут копошиться у наших ног. Они будут жить или умирать по мановению наших рук. Дышать будут по нашей воле, - теперь в его голосе проскальзывала одержимость. Безумие лёгкой кистью художника-визажиста тронуло его лицо.
- Мы не будем ввязываться в конфликт с Содружеством - ведь Тания боится именно этого. У меня холодный разум. Я знаю, что даже с оружием Предтечей шансов в этой войне у нас нет. Но Кунан уверен в обратном - и он страшен в своём неудержимом порыве. Кроме того, нам хватит дел и здесь.
Он замолчал, и лицо его приняло обычное холодно-неприступное выражение. Потом он презрительно изрёк:
- Я говорю - нам. Вы хоть понимаете, насколько это щедрое предложение?
Лаврушин кивнул.
- В противном случае вы сгниёте в этом каменном мешке. А Кунан тем временем найдёт сокровище. Сам. Он близок к цели.
- Насколько близок? - поинтересовался Лаврушин.
- А мы уже партнёры? - усмехнулся Друвен.
- Пока ещё нет.
- Откажитесь от моего предложение. Заупрямьтесь. И тогда Звёздное Содружество останется лицом к лицу с агрессором. А на Химендзе умеют воевать. Мы воевали всю историю.
- Умеете, - согласился Степан.
- Галактическая война, - с нажимом произнёс Друвен. - Или ваше согласие. Суть выбора.
Лаврушин напряжённо раздумывал, что делать. Отдать оружие Друвену - это исключено. Отказаться - верная погибель. Попробовать поводить за нос опытнейшего придворного хитреца? Насколько это возможно? Покажет время - но попытаться можно. Это значит немного оттянуть гибель. А время владеет судьбой. Судьба же порой мчится головокружительными и непредсказуемыми виражами.
- Как вы решились прийти сюда? - спросил Степан. - Камера наверняка прослушивается.
- И просматривается. Но на пульте - мои люди… Вы согласны отдать "Сокровище Дзу"? - в голосе Друвена прорвалось сдерживаемое нетерпение.
- Я не знаю, где оно, - ответил Лаврушин.
Он в двух словах объяснил ситуацию. Всё равно она скоро станет секретом полишинеля. Учёные Химендзы быстро продвигаются в расшифровке "Книги седьмого взмаха Дзу". Тем более диктатор уже знает о "ключе".
Похоже, Друвен был в курсе всех тонкостей проблемы, поэтому кивнул, решив, что землянин вполне откровенен с ним, и осведомился:
- Мы заключаем соглашение?
Ответь Лаврушин "нет" - им не прожить и пяти минут. В доводах Друвена было своё рациональное зерно. Он вёл торг умело и предлагал выгодные условия. Он был уверен, что гости ответят согласием. Поэтому не удивился, когда Лаврушин произнёс:
- Заключаем.
- Обсудим детали.
- К вашим услугам.
- Завтра завершится первый этап обработки. Вас снова повезут к Звездоликому. Если не договоритесь с ним, будет второй этап.
- Какой?
- На ваших глазах станут убивать людей.
- Что?!
- Химера совести. Самая опасная из химер, - сказал Друвен. - Особенно сильна она на Тании. И в этом её слабость.
- И сила.
- Нет, только слабость… Вы ответите диктатору отказом. Вас повезут обратно. По дороге я вас вызволю.
"Уже второй, кто обещает нас вызволить, - подумал кисло Лаврушин, вспоминая высокомерного офицера четвёртой ступени, провожавшего их в "Мамонте". - Это планете кишмя кишит доброжелателями".
Друвен напоследок оглядел землян с ног до головы с изучающей бесстрастностью врача, а скорее - паталогоанатома и предупредил:
- Не вздумайте играть со мной. Это не выгодно ни вам, ни Содружеству. До встречи.
- Пока, - прошептал Лаврушин по-русски.
Дверь за советником затворилась, и земляне оставались наедине с телеэкранами. И всё пошло своим чередом. Вновь накатывали мягкие морские волны. Идиллия прервалась очередным визгом - эту жертву со вкусом и смаком пытали электротоком.
- Когда это кончится? - через полчаса благим матом заорал Степан, затыкая уши.
И тут по спине Лаврушина побежали мурашки. Он почувствовал в камере чужое присутствие. Присутствие чего-то жуткого и ирреального. И понеслась телега по ухабам.
* * *
Может быть - хотя верится с трудом - чудес не бывает. Может быть, как утверждают некоторые наивные и самонадеянные полуразумные индивидуумы из рода обременённых научными званиями гомо саппиенсов, любое чудо всего лишь жалкое проявление каких-то жалких неизвестных законов. Только вот когда тебя касается нечто неведомое и зловещее, об этом как-то забывается. И чудо воспринимается именно так, как должно - как ЧУДО.
Послышался резкий щелчок, будто ударил хлыст.
Экраны и лампы выключились. Перестал шелестеть кондиционер. По комнате поползло зыбкое вязкое фиолетовое марево. Тишина после "стерильной обработки" вовсе не радовала. За ней скрывалось нечто куда более худшее.
В комнате несколько секунд царила фиолетовая полутьма. А потом все предметы засветились бледным сиреневым светом. Он был неустойчив, как огонёк зажигалки на ветру. Он мерцал. Постепенно становился сильнее. По стенам пошли полосы - бессистемные, будто развлекался пьяный светотехник. Они всё убыстрялись и убыстрялись. Запахло озоном. Послышался электрический треск.
Было жутко - не так, когда вечером в подворотне тебя поджидают угрожающие тени. Не так, как когда задерживают тебя головорезы-"тигры" с автоматами наперевес. Это была сверхъестественная жуть. Квинтэссенция, детский страх полуночных кладбищ и первобытный ужас ночных лесов. Это была Жуть, которую несёт лишь встреча с неведомым НЕЧТО.
Опять электрический треск. И от стены отделился чёрный силуэт человека.
Это был именно силуэт - в угольной черноте невозможно было различить ни одной детали. И единственный звук нарушал тишину - стук рвущихся из груди сердец.
Безмолвно, плавно, страшно, как Летучий Голландец - предвестник гибели в бездонных океанских пучинах, силуэт проследовал вдоль комнаты. Он шёл! Видно было, как он тяжело, шаркающе передвигает ноги! Он стремился к одной ему известной цели.
Лаврушин даже перестал дышать. Ему казалось, сделай он сейчас резкое движение, или потревожь тишину вздохом, словом, то она разобьётся, взорвётся, расколется острыми кусками, которые пронзят, искрошат двоих людей, ставших невольными свидетелями чуда.
Силуэт приблизился к противоположной стене и проник в неё без всяких усилий. Он будто шёл по дорожке, пронизывая предметы, здания, холмы, деревья, которые для него нематериальны. Он даже не замечал их.
Грохот ударил по ушам. Это пуленепробиваемые стёкла телевизоров разлетелись на куски, как если б в них заложили по заряду пластиковой взрывчатки. Зажёгся свет.
Степан перекрестился. Сработала память предков - сам он был воинствующим атеистом. Лаврушин тоже осенил себя крёстным знамением - он к религии относился куда более серьёзно.
- Дела-а, - прошептал Степан. - Чёрный человек.
- Угольщик, - добавил Лаврушин. Ему это название показалось более подходящим.
Отворилась дверь. В помещение ввалились двое солдат и офицер.
- Одно движение - стреляем! - визгливо вскрикнул офицер, пока солдаты опрокидывали пленников, топили их лица в мягком пластике пола.
Охранники были не просто перепуганы. Они были на грани паники, готовые стрелять без раздумий.