Когда они обручились, Яна не носила кольцо с фениксом, он просил, чтобы пока никто не знал об их помолвке. И она надевала его на палец, чтобы полюбоваться целой Вселенной, заключенной в камне только тогда, когда никто не мог увидеть.
Такой забавный – подожди немного, пока я не стану очень влиятельным человеком в Империи. Как будто бы от этого много зависит.
Возможно, они бы всю жизнь так и оставались любовниками. Как поначалу все были против, когда она заявила о том, что сделала свой выбор, и никто не сможет повлиять на ее решение. Заявила в ответ на замечание герцога Ониойского, дяди, двоюродного брата мамы, сказавшего ей о том, что она слишком много внимания уделяет безвестному дворянину, да ещё и чужестранцу, намекая на их близкие отношения.
Мнение герцога значило всегда для неё очень много, после смерти папы и мамы, род герцога был чуть ли не единственным, на который она могла опереться. А от её рода, рода Крондейлов, осталась только она одна. А сколько их, людей, спящих и видящих себя на ее троне?
Яна знала, что причиной смерти родителей была не вьенская лихорадка, их отравили и даже знала, куда ведут следы. Понимала и о то, что на месте Артуа должен быть представитель могущественного рода, имеющего в Империи
значительный вес. И как было тяжело выслушивать все это от герцога, настаивающего на том, что ей следует расстаться с Артуа.
Артуа, видя её состояние, и догадываясь о причинах, вел себя особенно нежно.
И его взгляд, в котором была боль, как будто в любой момент он ждал услышать что всё, им следует расстаться.
Затем был их обручение. Как она долго ждала его предложения, ждала, понимая, как много зависит не от неё. Он был таким робким, и все не решался его сделать.
Потом мнение герцога внезапно переменилось, хотя она так и не поняла, что стало причиной этого. Просто герцог перестал настаивать на том, чтобы они расстались.
Потом, потом был поездка Артуа на север, к вардам. Когда он уехал, Яна и поняла, что ждет от него ребенка. Это было так ново и непривычно. И с каким нетерпением она его ждала, чтобы сообщить эту весть!
Артуа блестяще справился с тем, что, в общем-то, должен был сделать герцог Иллойский, глава делегации. Герцог в своем письме так и написал, что в заключении мирного договора с вардами целиком заслуга барона де Койна. И это сделал человек, о тщеславии которого в Империи ходили анекдоты!
Как раз в его отсутствие прибыл великий герцог Эйсен-Гермсайндра, и как много нового она узнала об Артуа. Того, о чем он ей никогда не рассказывал. И ещё он сказал о том, что обязан Артуа своей жизнью и своим счастьем. Герцог очень жалел, что не смог с ним встретиться.
Затем произошло то, после чего она чуть не потеряла Артуа навеки.
Яна снова вздрогнула, вспомнив, как увидела его лежащим на полу дворцовой залы с быстро расплывающимся вокруг него пятном крови. Его увезли, а ей было так плохо, что она боялась потерять своего ребенка. Два дня она металась в бреду, и едва приходила в себя, спрашивала: как он? Ей говорили, что все хорошо, что он пошел на поправку. Но она-то понимала, что сейчас, в её состоянии, никто не станет сообщать ей страшную весть.
Затем она сразу поехала в его дом, но Артуа уже не было. И если бы она опоздала хоть на день, отправившись разыскивать его...
Когда они всё же встретились, он сделал шаг ей навстречу, но затем застыл, и лицо его было такое холодное, как будто бы каменное. Потом был трудный разговор, а потом все стало так замечательно.
И ее императорское величество Янианна I всхлипнула, едва удерживая смех, вспоминая выражение его лица, когда он забрался с букетом необычных, но таких красивых цветов, через окно в комнату, где она спала. Какое растерянное у него было лицо, когда он обнаружил комнату пустой! Она смотрела на него, спрятавшись за занавеску, и не смогла удержать смех.
Вот и кабинет. Все, сейчас придет граф Кенриф Сток с еженедельным докладом. Затем отчет департамента финансов. Обед, после которого ей удастся немного отдохнуть. И в самом конце дня предстоит очередная встреча с Биндюсом Мейнтом, послом трабонского короля Готома.
Крайне неприятный человек, в последнее время ведущий себя всё более вызывающе. Понятно, что так он ведет по указанию своего короля.
А разговор опять пойдет о западной провинции Империи Сверендер. С Трабоном давно уже устоявшиеся границы, и откуда они извлекли на свет эту бумагу?
Посол Готома в последнее время перешел чуть ли не к прямым угрозам. У Трабона сильная армия, кто же спорит. И Империя сейчас не готова к войне, для нее не самое подходящее время. Да и отец всегда говорил, что даже самый шаткий мир все же лучше, чем война.
Так что придется весь день носить на лице эту маску, ведь нельзя проявлять ни малейших признаков слабости, ведь и внутри Империи врагов тоже хватает.
Янианна вспомнила, что она чувствовала, когда до свадьбы оставались считанные дни, а его все не было. Не выдержав, приказала доставить для разговора барона Коллайна, одного из людей Артуа. С ним она была уже знакома, именно он предположил, где мог скрываться Артуа после их размолвки.
И опять она узнала о нем много нового. Барон уверил её в том, что в пропаже Артуа виноваты какие-то непреодолимые обстоятельства. В этом они согласились оба, Артуа притягивает к себе проблемы как магнит. Ну хотя бы весточку мог прислать, ведь он должен понимать, как она переживает.
Кто бы только знал, как она устала изображать всесильную и всемогущую императрицу. Как хочется прижаться к его груди, и на миг почувствовать себя маленькой слабой девочкой.
Дверь кабинета распахнулась, пропуская главу Тайной стражи.
– Здравствуйте, господин граф. Проходите и присаживайтесь. У нас с вами не так много времени.
Глава 27
Эй, моряк...
– Эй, моряк, ты слишком долго плавал.
Я тебя успела позабыть... – крутились в голове слова из песни, считающейся первым отечественным рок-н-роллом. Я стоял на мостике "Буревестника", переименованного Фредом в очередную "Мелиссу".
После моего разговора с Минуром дир Сьенуоссо, правителем Скардара прошел месяц. За это время мне не пришлось увидеть ни самого правителя, ни его сына, Диамуна. Нельзя сказать, что это обстоятельство печалило меня хоть сколько-нибудь. Я был бы даже рад вообще никогда в жизни их не повстречать, ни одного, ни другого.
Мне всё же пришлось дать Минуру слово, что я останусь, останусь в Скардаре. Хотя меньше всего мне хотелось именно этого. Взамен я получил корабль, на палубе которого сейчас и находился, и разрешение самому набрать экипаж.
Корабли в Империю ушли уже давно, через три дня после нашего разговора с Ондириером и по времени они должны были прибыть.
На борту одного из них была Мириам, и девчонка, что звали Гиссой. С ними отплыл и Чонк. Чонк был матросом на той "Мелиссе" Фреда, что повстречалась мне ещё в Агуайло. Он пострадал при абордаже "Интбугера", оставшись без правой руки почти по локоть. Тяжело мужчине в самом расцвете сил остаться калекой, особенно если единственной твоей профессией, является профессия моряка, да ещё и в эти времена.
Но ничего, парень, доберёшься в Гроугент, встретишься с Герентом, ведущим все мои дела и передашь ему письмо. В нем всё подробно описано, и насчет твоей дальнейшей судьбы, и относительно судьбы двух этих девчонок.
Твоя основная задача сейчас состоит в том, чтобы приглядеть за ними во время плавания в Империю. А там...
А там всё у вас будет хорошо. С капитаном корабля я переговорил лично, золота он получил достаточно, но ты всё равно приглядывай, головой за обеих отвечаешь. Чонк в ответ кивал головой: все, мол, и так яснее некуда, и лишние слова ни к чему. Согласен, но чтобы как зеницу ока!..
Теперь ты, Мириам. Я очень надеюсь, что все твои неприятности уже позади и впереди у тебя будет всё хорошо и отлично. Когда прибудете, вас увезут в столицу, Дрондер. Жить будете в моём столичном доме, и занятие вам найдётся. Знаешь, какой он красивый, мой столичный дом?
Ты даже представить себе не можешь, насколько. Вот в нём и будете жить, дожидаясь нас с Прошкой. Мы здесь тоже долго не задержимся, чтобы он себе не напридумывал, местный сатрап.
Вернемся с Прошкой, сыграем вашу свадьбу, но жить в моём доме будете, никуда вас не отпущу, сразу предупреждаю. Нарожаешь ему кучу детишек. Сынков, таких же дылд бестолковых как он, и дочек, умненьких и симпатичных как сама. Заслужила ты тот кусочек счастья, что каждому человеку положен, да не всем достаётся.
Так, я же обещал Прошку бароном сделать... Ладно, после возвращения разберёмся. Всё, всё, давай я тебе слёзы вытру и в щёку поцелую. Попрощайся с Прошкой и на борт пора, корабль скоро отходит. И не нужно извиняться, не причем ты, совсем не причем. На твоем месте мог быть другой человек, но ничего бы не изменилось. Потому что себя не изменишь прежде всего.
Мы стояли и смотрели вслед уходящим кораблям, идущим туда, где больше всего на свете хотелось оказаться.
Прошка, с глазами пса, ни за что обиженного всегда таким добрым хозяином, так он переживал расставание с Мириам. Фред с Клемьером, обсуждающие парусное вооружение корабля, увёзшего нашу надежду на скорое возвращение. Гриттер, стоявший на одной ноге, и опирающийся на костыль. Такой молчаливый в последнее время Оливер Гентье, недавно потерявший брата. Бронс, не получивший во время абордажа ни царапины, хотя всё время был впереди всех. И Трендир. Трендиру в самом начале боя крепко досталось от кого-то из табрисцев по голове. Он пришёл в сознание уже после того, как на "Интбугер" высадилась помощь с "Четвёртого сына".
И это было всё.
Первые несколько дней после ухода кораблей, дома Иджина я не покидал, для экскурсий по столице Скардара не было настроения. Была и другая причина, локоть. Лекарь исправно продолжал навещать меня с очередной порцией бальзама в сопровождении всё того же помощника-юнца. Каждый его визит я ждал с неизбежностью узника, к которому каждый день приходит палач, чтобы устроить очередную пытку. А вечером меня ждала очередная экзекуция с мазью, которую я устраивал себе сам. Наконец, на четвертый день, когда я успел обнажить локоть и вставить зубы в уже образованные ими в нижней губе ямки, он заявил: все.
Взяв меня за кисть, будто здороваясь и попросив расслабить руку, он резко дёрнул её на себя. Уже с раскрытым для крика ртом я сообразил, что нет её, боли.
Всё ещё не веря, я несколько раз согнул, разогнул руку в локте, нанес несколько ударов в воздух, затем выполнил подобие выпада.
– Сколько? – спросил я у лекаря, и получил в ответ не самый дружелюбный взгляд.
Да ладно дедуль, сейчас я полностью приду в себя, и тогда уже отблагодарю как положено. Принесу свои извинения, что не верил, что сомневался в твоем искусстве врачевателя. А тебе юнец, я всё же бальзамом кое-где помажу, как и обещал. Потому что только твоему учителю позволено смотреть на меня так, как ему захочется.
Ему сейчас многое позволяется, даже обругать, если такое желание возникнет.
Кто бы знал, как я сомневался в его умении. В том, что вообще возможно вылечить руку без всяких последствий.
А теперь... и я с удовольствием крутил рукой в локте, сгибал её, разгибал...
Затем выпытал у лекаря размер гонорара, удвоил его, расплатился и проводил до ворот, беспрестанно благодаря и делая комплименты его таланту.
Видимо даже перестарался, потому что Мидус вздохнул с облегчением, когда мы, наконец, расстались.
Деньги у меня были. Пусть я и не получил на грудь собачьей головы, или какой-либо другой награды, но денежный приз за захват "Буревестника" нам выплатили, и он оказался довольно внушительным.
И я, наконец, смог расплатиться со своими людьми. И даже не стал экономить на том, что людей почти не осталось. Посчитал сумму, что я был бы должен выплатить, вернись мы в Империю в полном составе, и разделил её на количество оставшихся в живых. Так, по-моему, было справедливо.
После ухода лекаря я разыскал Иджина, склонившегося над толстенным фолиантом и предложил ему сразиться в учебном бою. Настроение было прекрасным, вот уж воистину говорят, что главное – это здоровье, а остальное сложится само собой.
Иджин охотно откликнулся на мою просьбу. Но даже то, что я проиграл ему три схватки из пяти, настроение нисколько не испортило. Не то чтобы он был искуснее меня в фехтовании, просто я всё время ждал подвоха от своей правой руки. Ждал, как оказалось, напрасно.
В это время из прогулки по городу вернулся Фред, и на лице его явно читалась какая-то забота.
Когда я узнал причину, настроение испортилось мгновенно – Фреда спровоцировали на дуэль. Причем спровоцировали грубо, сильно толкнув в плечо, когда они вдвоём со сти Молеуеном выходили из какого-то третьеразрядного кабака, куда они заскочили на минутку в надежде выпить по случаю небывалой жары чего-нибудь холодненького.
Когда я предлагал Фреду и остальным уплыть в Империю на одном корабле с Мириам, в конце концов, Минур добился своего, взяв с меня слово, что я останусь, они отказались.
Фред даже попытался отшутиться:
– Давай представим следующую картину, Артуа. Когда ты будешь представлять меня Её величеству – ты не забыл ещё о своём обещании? – что ты скажешь императрице? " Ваше величество, разрешите представить вам графа Фреда фер Груенуа, человека, что бросил меня в трудную минуту".
И я не стал настаивать, потому что делая это, поставил бы под сомнение его честь. Все мы заложники обстоятельств, и сейчас они сложились именно такими.
Дуэль фер Груенуа выиграл, причем выиграл блестяще, немало поиздевавшись над человеком, бросившим ему вызов и получив взамен лишь царапину на правой руке.
И я, несмотря на все его возражения, старательно перебинтовал ему руку, перед следующим нашим выходом в Абидос. Причем сделал это так, что вся кисть правой руки оказалась под толстым слоем бинта.
"Господа, если у вас возникнут какие-либо вопросы к Фреду фер Груенуа, адресуйте их сразу ко мне. Потому что сейчас он не в состоянии на них ответить".
Сидеть же безвылазно в доме дир Пьетроссо, это тоже давать повод для всяких гнусных выводов, и мы вам его не дадим.
Еще была проблема с Клемьером, но мне легко удалось убедить его в необходимости некоторое время не покидать гостеприимный дом Иджина. Сти Молеуен легко пошел на это, не хуже других понимая, что как боец он не очень, и это ещё мягко сказано. Редко когда у человека бывает множество талантов, о себе не говорю. Но в моем случае всё с лихвой перекрывается недостатком мозгов.
Затем мне ненавязчиво дали понять, что "Интбугер", переименованный в "Мелиссу", должен войти в состав скардарской эскадры, и мое присутствие на его борту необходимо. Начались заботы другого плана, и прежде всего, встал вопрос с экипажем корабля.
В разговоре с Минуром я настоял на том, что наберу его сам. До конца не отдаю себе отчет, что мною тогда двигало, но почему-то казалось, так будет лучше.
И потребовалось около трехсот человек. Служить матросом в те времена на военных кораблях было не сахар, и в этом мире ситуация сложилась точно такая же. И методы оказались примерно одинаковыми: матросов вербовали, поили пьяными, чтобы увести на борт корабля. А на борту всё, есть капитан – первый после бога, и любое неповиновение каралось очень строго.
Да это был сброд, настоящий сброд, навербованный по кабакам. И, чтобы понять это, достаточно было одного взгляда. Но мы смогли найти их, найти достаточное количество, чтобы полностью составить экипаж корабля.
И снова мне очень помог Гриттер. Уж не знаю, что он там пел, расхаживая на костыле по всем тавернам Аббидаса, но люди, после его рассказов, все подходили и подходили. Невероятно, думалось мне, что человек с такими задатками как он, занимает то место, которое сейчас занимает.
Конечно же, перебирать мне приходилось, но экипаж был укомплектован полностью. И самое приятное, командиром абордажной партии ко мне пришел Иджин дир Пьетроссо. Когда я спросил у него, как ему это удалось, он ответил:
– Ты знаешь, никаких проблем с этим не возникло.
И я сразу вспомнил слова Минура, наверное, все дело было именно в этом.
Иджин привел с собой полтора десятка человек. Среди них оказалось несколько тех, с кем мы и брали корабль. Остальные были офицерами, и, почти все, родственниками дир Пьетроссо. Именно в них мы больше всего и нуждались.
"Рассадник крамолы – думал я, глядя на них, вспоминая Минура и улыбаясь.
– Да и плевать. И Минуру удобно. Он, наверное, даже мечтает об этом: собрать всех своих врагов в одном месте. Удобнее будет прихлопнуть при нужде. И я весьма доволен".
Сам же дир Пьетроссо мотивировал свой поступок тем, что в моем обществе скучно ему не бывает.
Это уж точно, Иджин. Ты ещё не раз пожалеешь, что связался со мной, настолько тебе не будет скучно.
Первым долгом я отменил телесные наказания. Увидел, как одного из матросов наказывают линьками, подошел, отобрал их и выбросил за борт.
Нет, не от доброты своей душевной. Это как раз та категория людей, что любой добрый поступок воспринимает как слабость.
К тому времени мы уже вышли в море, и я приказал выстроить всех людей на шкафуте. Прошел вдоль строя, заглядывая в глаза...
Они были разными, эти люди, бородатыми мужиками в годах, и совсем юнцами, на чьих лицах пробивался первый пушок. И смотрели они по-разному. Кто-то смотрел угрюмо, мол, лишь крайняя нужда заставила меня вступить на палубу этого корыта. Кто-то чуть ли не с вызовом, всяких за свою жизнь видывали.
Попадались и те, в чьих взглядах виделся чуть ли не восторг. Это уже работа Гриттера, не знаю, что он им наплёл. Но такие взгляды были у самых молодых и почти безусых. Эх, молодость, молодость. Вам бы ещё у мамкиной юбки сидеть и девчонок лапать, чтобы замирало сердце да дух перехватывало от жажды ещё не изведанного, но уже такого желанного.
Прошелся перед строем, раскинувшемся от борта до борта в несколько шеренг, остановившись посередине.
– Наказание у нас будет только одно, – заявил я, выразительно посмотрев на рей, на ноке которого обычно и прилаживают верёвку с петлей, чтобы перекрыть доступ к кислороду. – И, очень надеюсь, что до этого дело не дойдет. А вот спокойной жизни не ждите, её не будет.
Не будет, потому что мы действительно должны стать экипажем, экипажем боевого корабля. Мы должны понять, что отныне наши жизни зависят друг от друга, и совершенно неважно, кто из нас чем занимается. Так что предстоит нам учиться, учиться долго и упорно. И запомните слова одного великого человека, их в этом мире ещё никто не произносил: тяжело в учении – легко в бою.
А самым страшным наказанием должна стать не петля, а то, что с этого корабля спишут на берег.
Вам же, господа офицеры, тоже необходимо понять. Это не их, это вас нужно наказывать линьками, если на вас смотрят неуважительно, что-то бурчат в ответ и не галопом отправляются выполнять распоряжения. Значит, вы делаете что-то не так, значит, вы не можете стать для этих людей авторитетом, и отсюда следует, что для кого-то первый поход на "Мелиссе" так и останется единственным.