– Самым удачливым. Если повезёт, то они начнут жить иначе, а в противном случае... – Беляков вздохнул. – В противном случае все равно закончат верёвкой.
– Добрый вы, Александр Фёдорович.
– Добрый, – согласился министр. – Но ведь наша цель не в преследовании зла вообще, а лишь наказать за один частный эпизод. Кровь товарищей взывает к отмщению, а виновник...
– Идём в Персию?
– Есть другие варианты?
Лейтенант задумался. Предложение Белякова несколько расходилось с его недавней пламенной речью, но удивительно точно ложилось на представление о дворянской чести. Пусть ложное и неправильно понимаемое, но именно оно взывало к праведной мести и требовало око за око и зуб за зуб. Ох, не так прост Александр Фёдорович, каким хочет казаться.
– Да, в Персию! Ещё один залп, и в Персию!
Глава 10
– Да вы поймите, господа! – губернский секретарь Мокей Парфёнович Овцов не терял надежду объяснить что-либо грозным гвардейцам. – Ну как бы я смог задержать самого господина министра?
– Но хотя бы выяснить их предполагаемый путь следования?
Полковник Тучков возвышался над скромным чиновником подобно несокрушимому утёсу, а капитан Толстой более всего напоминал выплывающие из-за того утёса челны Стеньки Разина – все, и одновременно. Такие же опасные, непредсказуемые, и от которых хочется держаться как можно подальше.
– О каком пути может быть речь, господин полковник? – секретарь едва сдерживал слёзы. – Канонерская лодка "Гусар" появилась в Астрахани вчера вечером, и начальствующий над ней лейтенант Давыдов забрал из гарнизона всех офицеров, временно разжаловав их в рядовые.
– И они не возражали? – усомнился Тучков?
– Наоборот, сами на том настаивали.
– Странно...
– Ничего странного, Александр Андреевич, – заметил Фёдор Толстой. – Это же Астрахань.
– И что?
– А то! – усмехнулся капитан. – Здесь до сих пор помнят предания о том, как Степан Тимофеевич ходил в Персию, и, самое главное, какие трофеи оттуда привёз.
– Княжну, которую потом утопил в Волге? Не велик трофей.
– Исправил ошибку.
– В каком смысле?
– Вернулся на родину и увидел, что русские женщины всё равно прекраснее всех на свете. Но я не об этом... Участники разинского похода несколько лет исключительно шёлковые портянки носили.
– Неудобно же...
– Зато форсу!
– Ладно, с этим разобрались, – Тучков повернулся к временно позабытому секретарю. – А кто сейчас в городе старший из воинских чинов?
– Старший сержант Евстигнеев будет. Но он по министерству государственной безопасности проходит.
– Сойдёт. – Александр Андреевич опустился в ближайшее кресло и с удовольствием вытянул усталые ноги. – Пригласите.
– Не могу, – на лице чиновника читалось искреннее отчаяние. – Дмитрий Эрастович с утра изволили прочитать доставленный особым курьером штафет, и отправились опечатывать питейные заведения.
– Вот прямо с утра, и по кабакам? – удивился Толстой. – Весело вы тут живёте.
– Погоди, – остановил заместителя командир батальона. – Что за эстафета, Мокей Парфёнович?
– Не могу знать, господин полковник, чины не дозволяют. Но пакет сей получен в моём присутствии, имел гербовую печать и перечёркнут от угла до угла синею полосой в палец шириной.
– Синяя тревога объявлена, – Тучков почесал подбородок и, уже ни к кому не обращаясь, добавил неопределённый артикль. – Бля!
– Что-то серьёзное? – обеспокоился Толстой.
– Более чем, – Александр Андреевич болезненно поморщился и опять насел на бедолагу Овцова. – Губернатор где?
– Изволят болеть третий год подряд.
– Градоначальник?
– Подвергнут арестованию нынешним утром.
– Предводитель дворянства?
– Тоже в каталажке сидит. Предъявить?
– Не нужно. Полицейские чины?
– Около получасу назад приведены в кандалах и под конвоем.
– А вообще, какая-нибудь власть в губернии осталась?
Овцов втянул голову в плечи и развёл руками. Получалось так, что кроме него нет больше в Астрахани старше по должности. Разве что почтмейстер, но тот ещё на прошлой неделе запил горькую, и на службе появлялся в виде коротеньких записок, выведенных ужасным и нечитаемым почерком. Кабы беды не случилось – слухи о новой опричнине ходили самые противоречивые, но в большинстве своём страшные. Мокей Парфёнович им не верил, конечно, но ведь дыму без огня не бывает... В наше просвещённое время никто не станет носить у пояса отрубленную собачью голову или голову англичанина, как утверждали некоторые сплетники. Но чем чёрт не шутит? Хотя... пожалуй, что и не будут – завоняют быстро на этакой жаре.
– Никакой власти не осталось, господин полковник! Один я тут, аки... аки... аки глас вопиющего в пустыне.
– Хреново! – глубокомысленно заметил Тучков. Сей вывод не относился к положению дел в Астраханской губернии, до которой у Александра Андреевича не имелось никакого интереса. Просто он рассчитывал на помощь местной власти в поисках пропавшего парохода. Не такого уж пропавшего, как выяснилось, но, тем не менее, недоступного и неуловимого. – Есть какие-нибудь предложения, капитан?
Таковые у Фёдора Толстого отсутствовали, за исключением единственного:
– Если в городе нет власти, то нашей первейшей обязанностью является взятие её в свои руки.
– Упаси, господи! – перекрестился Тучков. – Чиновничья карьера меня никогда не прельщала.
– Тогда нужно назначить губернатора. Этот чем не хорош? – палец капитана едва не упёрся в крупный, покрытый капельками пота нос господина Овцова. – Мокей Парфёнович, не соблаговолите принять на себя столь высокую обязанность по управлению губернией?
– Э-э-э... – в голосе губернского секретаря не чувствовалось радости.
– Вот видите, Александр Андреевич, он полностью согласен.
Деваться некуда – волею судеб и сумасбродством командира красногвардейского батальона вознесённый к сияющим вершинам карьеры, Мокей Парфёнович Овцов развил бурную деятельность. И, в первую очередь, постарался как можно скорее избавиться от неожиданных благодетелей, чего, кстати, те сами и требовали осуществить в кратчайшие сроки.
Сколько седых волос прибавилось на голове нового губернатора за прошедшую ночь, так и осталось неизвестным, но наутро две крепкие посудины, вполне мореходные, по уверениям владельцев, ожидали пассажиров на набережной почти у самого кремля.
– Расшивы, – с видом знатока заявил Иван Лопухин, едва ступив на сходни.
– Или шнявы, – Фёдор Толстой устраивать спор не собирался, но раздувающаяся от спеси и осознания собственной правоты морда лучшего друга требовала вмешательства. – Если вообще не шитики.
– Фи, Теодор! – старший лейтенант презрительно оттопырил нижнюю губу. – Ты их ёще насадами назови или фелюгами! Поверь знающему человеку – это расшивы и ничто иное!
– Заткнитесь! – прикрикнул полковник Тучков и на всякий случай уточнил. – Заткнитесь оба.
– Но Александр Андреевич...
– Мы идём в Персию, значит наши корабли будут называться стругами или челнами. Стругами – предпочтительнее. Традиция, господа офицеры! А несогласные могут отправиться пешком по тому же самому маршруту. Или по иному, но тоже своим ходом.
Лопухин восхищённо поцокал языком – командира определённо ждёт большое будущее. Так изящно и не обидно послать всех по известному адресу способен только человек с задатками великого полководца. За это стоило бы выпить, но, как выяснилось вечор, ныне сие занятие приравнено чуть ли не к бунту против престола и православной веры. И куда мир катится, однако?
– Грузимся! – полковник решительно прошёл на посудину и, с удивлением обернувшись, спросил у последовавшего за командиром Толстого. – А вы куда собрались, господин капитан?
– В Персию, а что? – тот удивился не меньше.
– В таком случае извольте принять командование вторым... э-э-э... кораблём. Да, пусть будет кораблём.
– А Иван?
– Лопухин? – переспросил полковник. – Вы как двое из ларца, одинаковых с лица... Ладно, Ивана забирай к себе.
На пропахшей рыбой посудине, собственного имени не имевшей, Фёдора встретил судовладелец, малый со столь продувной физиономией, что сразу захотелось спрятать кошелёк как можно дальше.
– Не извольте сумлеваться, ваши благородия! – заверил он. – На моей ласточке мы хоть до Персии, хоть до Царьграда враз домчим.
– Так уж и до Царьграда? – усомнился Толстой. – Посуху?
– Зачем? – в глазах Андрея Туробова, сына Владимирова, как назвался владелец струга, вспыхнул задорный огонёк, а правая рука попыталась найти рукоять отсутствующей сабли. – Сначала волоком до Дону, а там прямая дорога за зипунами... то есть, я хотел сказать, в Царьград.
– Однако! – заметивший многозначительную оговорку Лопухин нахмурился. – А пароход твоё корыто догнать сможет?
Если Туробов и обиделся уничижительному прозвищу своей ласточки, то вида не подал:
– Да запросто, ваше благородие. Им же баржа помешает полный ход дать.
– Какая такая баржа?
– Обыкновенная, с дровами. Каменный уголь у нас за редкость идёт, так их сиятельство министр Беляков приказал все дома, что из дубовых брёвен, разобрать да с собой увезти. Александр Фёдорыч завсегда запаслив был.
– Ты его раньше знал? – перехватил инициативу Толстой.
– Ясен пень, – Туробов погладил стриженную наголо голову. – Да кто же на Каспии не знает Беляк-шайтана?
– Как-как?
– Беляк-шайтан, а что? Лет десять-пятнадцать назад... – судовладелец осёкся. – Вы разве не слышали?
– Откуда?
– Вот оно как! – оживился Андрей Владимирович, обрадовавшийся свежим слушателям. – Это сейчас Александр Фёдорович остепенился, в купцы да министры выбился, а бывало... Любой нехристь в Астрабаде ли, в Дербенте ли, даже сам Гусейн Кули готов был наложить в шальвары при виде парусов атамана. Вы не поверите, господа офицеры, ну и шутки шутил Беляков в молодости – велел на парусе огурец нарисовать, а под ним две маленькие репки. Вблизи разница заметна, а вот издалека...
– Ля гранд кутак! – почему-то на смеси французского с татарским прокомментировал Толстой.
– Истинно так! – блеснул знанием иностранных наречий Туробов. – И вдували мы энтим самым... хм... ну вы понимаете? Эх, были времена!
– А кто сказал, что они прошли? – обнадёжил Лопухин. – Зададим перцу басурманам?
– Да не вопрос! – с готовностью откликнулся судовладелец, и опять привычным жестом поискал на боку саблю, невзначай обнажив поддетую под кафтан тонкую воронёную кольчугу. – Дуван дуванить по чести будем, али по совести?
– Поровну, – успокоил Толстой и, уловив движение на головном струге, скомандовал. – Отчаливаем, братцы!
Ноябрь 1802 года. Париж. Тюильри.
– Талейран, чёрт бы тебя побрал, козла старого! – общение с Кутузовым не прошло бесследно, и потому грубые ругательства Наполеон произнёс вовсе не по-французски. – О каких донесениях с русско-персидской войны может идти речь, если в Петербурге категорически отрицают наличие таковой? Кого вы хотите обмануть? А коли имеете нетерпение, то поезжайте в Голландию, купите там на рынке селёдку и е... хм... пудрите мозги ей!
– Но мой император! – гневная тирада не смутила опытного министра. – Мой император... царь Павел сколь угодно может отрицать своё причастие к военным действиям во владениях шаха, но наши источники в диване Блистательной Порты прямо говорят об обратном. Южное побережье Каспийского моря подверглось столь опустошительному нашествию, что его последствия сравнимы по ущербу с полчищами саранчи. Последняя, правда, не имеет привычки грабить дворцы и богатые дома. Унося с собой всё, что кажется более-менее ценным.
– Эти варвары уводят людей в рабство?
– Нет, мой император, оно запрещено русскими законами. Но пойманных англичан обязательно вешают.
– За что?
– Обычно за шею, – пожал плечами Талейран.
Слова министра заставили Наполеона задуматься. Неужели царь Павел поверил в тот давний прожект индийского похода, и начал самостоятельно действовать в этом направлении? Но как же не вовремя! Русские войска нужны сейчас в Европе, чтобы одним своим присутствием держать в напряжении невесть что возомнивших о себе австрийцев.
– Те ещё суки! – вслух произнёс император. Покатал на языке сочное русское слово, и повторил. – Австрийские суки!
Талейран, не меньше Наполеона общавшийся с фельдмаршалом Кутузовым, согласился:
– Austrijsku mamu ipati-kolotiti.
– Не так эмоционально! – одёрнул министра император. – Не будем плевать в колодец!
Да, нужно признать правоту Его Величества – Габсбурги хоть и вырождаются, но кое на что они ещё пригодятся. Великой Французской Империи требуется наследник престола, а Жозефина, при всех её достоинствах, бесплодна. Оставалась надежда на божественное вмешательство и помощь любвеобильного русского фельдмаршала, наставившего рога половине парижского высшего света, но увы, чуда не произошло.
Теперь предстоит долгая процедура развода, нудная дипломатическая переписка с Венским двором... Найдётся у них брюхо, способное выносить маленького императрёныша? Пусть кривая и рябая, хоть горбатая, но та, что сможет родить сына. Ради обеспечения будущего Империи можно и козу в постель затащить...
И ещё, что немаловажно, родство с одной из старейших монархий Европы придаст короне дополнительный блеск, а трону – определённую устойчивость. Это станет подтверждением законности императорского титула, до сей поры признаваемого только Баварией, Оттоманской Портой, и Россией. Причём последней – со значительными оговорками и только после выплаты так называемого "безвозвратного коронационного займа". Таким изящным выражением русский царь Павел Петрович назвал чудовищную по размеру взятку. Лицемер...
Но что же он в самом деле задумал в Персии? Северный медведь хитёр и коварен, любое его действие имеет второй, третий, а то и пятый смысл, в толковании которых были бы бессильны знаменитые халдейские мудрецы, живи они сейчас. Павел чихнёт, а половина Европы ломает голову над значением этого чиха, потому как ждать от России чего-то однозначного давно не приходится. А уж жаден настолько безмерно, что пресловутые итальянские банкиры плачут от зависти. Кстати, они недавно признали недействительными сделанные покойной императрицей Екатериной многомиллионные долги. Как это удалось? Сия тайна покрыта мраком, известно только о посещении фельдмаршалом Кутузовым крупнейших банкирских домов Генуи, Турина и Венеции.
Впрочем, если знать о способности русского пройдохи выпросить у покойника закрывающие глаза монетки... Причём покойник сделает это добровольно и с радостью, заверив потом дарственную у нотариуса.
– Талейран!
– Да, мой император? – министр склонился перед изволившим прервать размышления императором.
– Мне необходимо встретиться с царём Павлом Петровичем.
– Это невозможно!
– Невозможно? Такого слова не существует, господин Талейран.
– Но мой император, русский царь неоднократно заявлял о своём намерении никогда не покидать страну, делая единственное исключение. Боюсь, сир, оно вам не понравится.
– Предоставьте мне самому решать, понравится что-то или нет. Так что за исключение?
– Павел Петрович сказал, будто бы пересечёт границу только для того, чтобы полюбоваться на русские знамена над захваченными вражескими столицами.
– Он имел ввиду Париж?
– Вот этого не знаю, но давайте не будем искушать судьбу и будить лихо...
– Разумно, – Наполеон вскочил с кресла и нервно прошёлся по кабинету. Мысль о скачущих по парижским улицам или стоящих биваком в Булонском лесу страшных казаках его взволновала и потрясла до глубины души. – Безвыходных положений не бывает, Талейран!
– В таком случае нам придётся ехать самим.
– Зимой?
– Когда завершится дипломатическая переписка и подготовка к визиту, уже наступит весна.
– Это у нас. А в России?
– Я немедленно отправлюсь в русское посольство к фельдмаршалу Кутузову и всё выясню.
– Разве он приехал опять?
– Вчера вечером, Ваше Величество.
– И не сделал визит вежливости?
– Он был занят.
– Чем же, если не секрет? Опять дела амурные?
– На этот раз вы не угадали, мой Император. Фельдмаршал Кутузов убивал на дуэли ваших гвардейских офицеров.
– Всех?
– Нет, только троих.
– А я уж было подумал... Больше не пугайте так меня, господин министр. Идите же, скорее. Да... и позовите ко мне Коленкура.
Талейран помрачнел:
– Увы, это невозможно.
– Нет такого слова при дворе императора всех французов!
– Боюсь расстроить, Ваше Величество, но бедолага оказался третьим, кого русский людоед съел сегодня за завтраком.
– Merde!
Министр ушёл, а император долго ещё сетовал на недостаточное количество бранных слов во французском и корсиканском наречиях, то и дело переходя на язык одного далёкого государства, о котором столько в последнее время говорилось. Воистину, последние времена наступают.
В русском посольстве министру повезло, и он смог застать фельдмаршала на месте. Император, доведись ему присутствовать при встрече, был бы весьма удивлён дружескому тону разговора казалось на первый взгляд непримиримых политических противников.
– Скажите, Мишель, вы поставили перед собой задачу уничтожить всю французскую армию в одиночку?
– Эти сами напросились, Шарль! Неужели вы тоже принимаете меня за кровожадного монстра?
– В какой-то степени, – не стал кривить душой Талейран.
– Бросьте, – Михаил Илларионович закончил полировать шпагу и со стуком задвинул оружие в ножны. – Хотите выпить настоящих русских медов?
– Медов? В Шотландии мне приходилось слышать удивительную легенду о таинственном вересковом мёде, целебные свойства которого заставляли подниматься безнадёжно больных, а старики приобретали ясность ума и вторую молодость. Это он?
– Вересковый? – Кутузов скривился, будто хлебнул уксусу. – Не смешите, Шарль! Те голодранцы в стремлении подражать великому искусству варения мёда готовили слабое подобие, пародию, можно так сказать. Попробуйте и убедитесь!
Француз взял предложенный кубок с некоторой насторожённостью. Сам запах пьянит и будоражит, горячит кровь в жилах, а вкус...
– Это божественно, Мишель!
– Тогда повторим?
Повторили, и фельдмаршал тут же заговорил о делах:
– Ваш пенсион за прошедшие месяцы, друг мой, – на стол лёг туго набитый, объёмистый замшевый мешочек. – Будем пересчитывать?
– Ну что вы, благородные люди должны доверять друг другу! – с лёгкой иронией ответил министр, пряча тяжёлый кошель во внутренний карман камзола. – Могу ли я предполагать дальнейшее... э-э-э... сотрудничество?
– Всенепременно! – неизвестно откуда появился ещё один мешочек, брат-близнец первого. – Мой друг, в таком виде вы похожи на одногрудую амазонку! Позволите восстановить гармонию?
– Так трогательно, – расчувствовался француз и постарался выжать слезу. Но, забирая очередной подарок, позволил себе заметить. – Меня не покидает ощущение, Мишель, что на каждый вложенный сантим вы намерены получить не менее пяти рублей чистой прибыли.