– Именно. Сейчас, когда наши южные границы несколько... хм... отодвинулись, настала самая пора вплотную заняться разработками. Промышленность растёт, и крайне нерегулярные поставки нефти не обеспечивают... не обеспечивают... вообще ничего не обеспечивают!
Бум! Что-то стремительное, мягкое и мелкое ткнулось в поясницу. Ещё один удар, и в то же самое место. Они тормозить когда-нибудь научатся?
– Там Кутузов! – сообщил запыхавшийся Николай.
– Михайло Илларионович! – подтвердил Михаил.
Сержант Нечихаев, умеющий останавливаться самостоятельно, опять поправил обоих:
– Его Высокопревосходительство фельдмаршал Голенищев-Кутузов испрашивают незамедлительной аудиенции.
– Он разве не в Париже?
– Никак нет, Ваше Императорское Величество, сидит в возке на набережной.
Принесла нелёгкая... Что за срочные дела образовались, требующие покинуть Францию и явиться в Санкт-Петербург? Война с Бонапартом? Да пошёл он к чёрту! Пусть втроём идут – сам Наполеон, Мишка Варзин и Михаил Илларионович. Последние двумя разумами, но в одном лице, но всё равно – к чертям собачьим! В Рождественскую ночь хочется почувствовать себя человеком, а не императором!
Фельдмаршал прорвался ко мне ближе к вечеру, на традиционном балу, даваемом скорее из обязанности, чем для собственного удовольствия. Я скрывался в курительной комнате от назойливых поклонниц, требовавших исполнения новых песен или стихов, вот там Мишка и подловил, начав с упрёков. Точно Варзин, потому что Михаил Илларионович Кутузов не обращается к царю на "ты" и по имени.
– Паша, имей совесть, а? Тут ночей не спишь, делая по сотне с лишним вёрст в сутки, а он принимать не желает и рожу воротит. Это друг называется? Не ожидал, честное слово.
– А на каторгу не хочешь за оскорбление величества?
– Нет, не хочу.
– Тогда в морду. Ты бы ещё в спальню ко мне припёрся. Дружба дружбой, но столь далеко она не простирается.
Михаил Илларионович улыбнулся каким-то своим мыслям, но далее продолжил предельно серьёзно:
– Наполеон собирается в Россию.
– Он очумел? Кто же кроме нас с тобой зимой воюет? Какими силами?
– В одиночку.
– Не понял...
– В гости напрашивается, по душам поговорить хочет.
– А ты?
– А что я? В Москву пригласил.
– В Москву? Шутник... жестокий шутник, однако. Жаль этой шутки оценить некому.
– Но ты-то оценил?
– Ладно, пусть приезжает. Надеюсь, ключи от города на подушечке не обещал?
Глава 12
Денис Давыдов угрюмо смотрел на утонувшие в сугробах верстовые столбы и бережно баюкал висевшую на перевязи руку – порубленная кривым персидским шамширом, она до сих пор не заживала и постоянно напоминала о себе ноющей болью. Как бы антонов огонь не случился!
– Тревожно мне что-то, Александр Фёдорович.
– А что так?
– Боязно государю на глаза появиться.
Беляков хмыкнул, погладил свежий шрам, пересекающий левую щеку и прячущийся в бороде, но ничего не ответил. И самого терзают подобные мысли – послали делать дело, а они на полпути его бросили, ввязавшись чёрт знает во что. Захотелось непременно поймать и примерно наказать сбежавшего обидчика, вот и кинулись в погоню, наплевав на всё. Месть сладка, а праведная – сладка вдвойне. Но затягивает не хуже зелена вина, заканчиваясь жутким похмельем под названием совесть.
Но кто же знал, что всё так закрутится? Эх, не будем кривить душой – знал. Ясно стало ровно в тот момент, когда изъятые для пополнения экипажа канонерки офицеры астраханского гарнизона явились на пароход в сопровождении солдат. Понятно, что их благородиям без денщиков обходиться тяжко, но зачем по пяти человек на каждого? Тем более если сами временно определены в рядовые...
Впрочем, откровенное желание и тех и других поправить финансовое положение набегом, понятно и простительно. До провинциальных городов запущенная государем военная реформа толком не дошла и денежное довольствие оставляло желать лучшего, а тут возможность порадеть за Отечество и общество одновременно...
Полковник Суровицкий, провожая добровольцев, несколько раз напоминал:
– Господа, прошу обратить внимание на добротное сукно для мундиров и на кожи, а также железо и свинец, буде таковые попадутся под руку. Да вы сами знаете наши нужды! Но, на всякий случай, возьмите список...
– Всё в счёт общей доли в добыче, – присутствовавший при том разговоре Беляков поспешил расставить точки над i. – Любая вещь стоимостью выше рубля поступает в походную казну и подлежит разделу только после окончания экспедиции.
– Разумно, Александр Фёдорович, – согласился Суровицкий.
– Да, – кивнул министр. – И чтоб никаких баб-с! Найду – утоплю лично! Обоих!
– А если по обоюдному согласию? Помните государево стихотворение?
– Которое?
Полковник взглядом показал на книгу, лежащую на краю стола, и с чувством продекламировал:
Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана по рублю,
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По-персидски нежное "люблю"?
Я спросил сегодня у менялы
Легче ветра, тише Ванских струй,
Как назвать мне для прекрасной Лалы
Слово ласковое "поцелуй"?
– Его Императорское Величество может разговаривать с менялами о чём угодно, хоть о влиянии соловьиного пения на надои в Херсонской губернии, нам сие непозволительно.
Впоследствии никто и никогда не привлекал менял в качестве толмачей при объяснении с женщинами. Но особым шиком у солдат и офицеров стало не просто изъять деньги из лавок бедняг, а заставить громко прокричать на главной площади признание в любви к верблюдицам и ослицам. На персидском языке, разумеется.
Примкнувшие казаки из Войска Донского, неизвестным образом узнавшие о начале похода, были менее разговорчивы и после допроса и реквизиций милосердно перерезали глотки допрашиваемым, не выставляя тех на всеобщее посмешище.
– Воспоминания одолели, Александр Фёдорович? – едущий в тех же самых санях полковник Тучков легонько ткнул министра локтем в бок. – Оставьте это неблагодарное занятие.
Гвардейцу вольно зубы скалить... он-то поставленную задачу выполнил пусть не в срок, но точно, и может не беспокоиться за свою дальнейшую судьбу. А что ждёт Белякова? В каторгу и тюрьму не верилось, но всё равно какая-то неуютность чувствуется. Обошлось бы снятием с министров, и то ладно...
Александр Андреевич не унимался:
– А помните, как мы того гуся жарили?
– Гуссейна, господин полковник, – поправил лейтенант Давыдов.
– Нет, Денис Васильевич, того вы вместе с дворцом зажигательными ракетами спалили, а я про того гуся, что в саду под красное вино употребляли.
– Это павлины.
– Да? – удивился Тучков. – То-то вкус подозрительным показался.
– Надобно было пить во время еды, а не до неё или вместо, – не удержался от укора министр. – Куда павлиньи перья потом дели, тоже забыли?
– Э-э-э... – полковник задумался, и через минуту смущенно признался. – Запамятовал, господа. Но пусть это останется между нами, хорошо?
– Забывчивость, или...
– Или.
– Договорились, Александр Андреевич, – согласился Беляков и опять отдался во власть воспоминаний.
Упомянутый полковником случай с павлинами произошёл в Баку, куда батальон Красной Гвардии подоспел в разгар уличных боёв. Громко сказано, конечно, про бои... немногочисленные защитники города не смогли организовать полноценную оборону, ограничившись отдельными очагами сопротивления. Таковые преимущественно образовывались вокруг дворцов и домов богатых горожан, что в определённой степени создавало трудности. Мало приятного копаться в дымящихся развалинах, да и укромные места хранения самого ценного лучше всего узнавать у пока ещё живых пленников. А терять людей в бессмысленных лобовых атаках...
Вот в те поры Александр Фёдорович и отдал приказ, укрепивший во мнении местных жителей кровожадную славу Беляк-шайтана, а среди собственного воинства – репутацию до невозможности мягкого, но весьма дальновидного человека. Через казаков, владеющих местным наречием, он объявил о запрете на ведение боевых действий в бедных кварталах, а буде найдутся добровольцы, готовые присоединиться к экспедиции, то таковым препонов не чинить, и полагающуюся часть добычи выделить в полной мере и без проволочек. Но исключительно после полного взятия города.
Кто откажется почти безнаказанно пограбить, особенно если до последнего момента сам не чаял остаться в живых? По всеобщему убеждению русские войска непременно уйдут, как уходили два раза за последние сто лет, а обиженные соседи останутся. Так что погромы и изъятие неправедно нажитого сопровождалось беспримерной резнёй с громадными потерями для всех сторон. Казаков и гвардейцев Беляков предусмотрительно расположил в стороне.
Трое суток продолжались бесчинства, а потом министр преподал опьянённой кровью толпе показательный урок – резиденция местного правителя Гуссейна Кули подверглась обстрелу зажигательными ракетами. Работали две установки разом в течение часа, после чего было объявлено о размере справедливой доли. Огорчение населения компенсировали обещанием ходатайствовать перед императором Павлом Петровичем о присоединении новых земель к России, и клятвой добиться снижения податей вполовину и сроком на пять лет.
Павлины появились значительно позже, лишь после приведения в должный порядок финансовой отчётности, до которой бывший купец оказался весьма охочим, и отправки добычи в Астрахань.
Лейтенанта Давыдова, опечаленного вынужденным убытием с театра военных действий, министр успокаивал:
– Денис Васильевич, вы всего лишь туда и обратно!
– Ага, а тем временем...
– Не беспокойтесь, и на ваш век подвигов хватит.
По возвращении канонерки и настала очередь павлинов.
На санях, следующих вторыми, происходил более весёлый разговор – передавалась из рук в руки оплетенная бутыль с красным кахетинским вином, разложена прихваченная в дорогу немудрёная закуска, а задорному смеху завидовала половина лошадей растянувшегося на целую версту обоза. Капитан Толстой и старший лейтенант Лопухин наперебой просвещали нового батальонного хирурга в интимные подробности будущей офицерской жизни. Недавний артиллерист на канонерской лодке, Антипенков ныне пребывал в неопределённом, но явно превышающем сержантский, чине, и в долгу не оставался, сопровождая получаемые советы собственными комментариями.
– Запомните, Филипп Филиппович, – вдохновенно вещал Фёдор. – Благородные дамы требуют более тонкого обращения, чем самая сложная механика. Представляете, даже от запаха портянок некоторые падают в обморок. И вот, кажется, сама судьба позволяет воспользоваться моментом и... но не тут-то было! Открывают глаза в самый последний момент, а в них...
– Укор, что не поторопился?
– Хуже.
– Что может быть хуже обманутых женских ожиданий?
– Там требование непременно жениться!
– Ага, а женатому, стало быть, менять портянки не обязательно?
Лопухин, только что приложившийся к бутыли, поперхнулся вином и надолго закашлялся. С трудом отдышавшись, он пояснил:
– Для мужчины желательно пахнуть табаком, порохом и деньгами, кавалеристам простителен лёгкий аромат конского пота, но никак не должно вонять козлом.
На этот раз Антипенков не поддержал веселья:
– Как всё сложно у благородного сословия – нижним чинам достаточно почаще ходить в баню. Кстати, господа, как вам показался хамам?
– Весьма и весьма! – капитан зажмурился от удовольствия и расплылся в улыбке. – Очень даже показался – там довольно мило, в меру развратно, искусные прислужницы не только готовы, но и заранее предугадывают любую прихоть...
– Простите, но в моё посещение женского полу не наблюдалось.
– Ну, не знаю... – Толстой пожал плечами. – Значит, вы ходили в мужскую баню.
– А вы?
– А мы с Иваном Михайловичем в ближайшую. И, как понимаете, угадали с выбором.
Фёдор Иванович благоразумно умолчал о разносе, полученном потом обоими от Александра Фёдоровича Белякова. Министр тогда едва не с пеной у рта орал на красногвардейцев, склонивших повинные головы. Самые красочные обороты речи странным образом выветрились из памяти, но кое-что запомнилось:
– Вы которым местом нынче думаете, господа офицеры? Хотите сорвать переговоры с персидским, е... его, и в..., а ещё на... и так восемь раз, царевичем? Благородная кровь должна в жилах играть да в бой вести, а не скапливаться в одном известном месте!
Дело происходило в Реште – маленьком городке на побережье, взятом на саблю силами батальона полковника Тучкова, и потому не разграбленного лихим наскоком, а подвергавшегося неторопливой и вдумчивой ревизии. Казаков сюда благоразумно не пустили – обиды, нанесённые здесь Степану Разину, до сих пор взывали к отмщению и всё непременно бы закончилось поголовным уничтожением населения. Лучше сохранить будущих подданных российской короны, благо опыт пребывания в оном подданстве имеется. Или рабочих на строительство дороги "Санкт-Петербург – Тобольск", если предъявить к оплате накопившиеся добрососедские долги. И пока сие место не стало похожим на ощипанную добросовестной хозяйкой курицу, оно и было выбрано Беляковым для встречи с одним из многочисленных родственников шаха.
Повелитель Ирана явно опасался повторить судьбу предшественника, зарезанного по приказу из Петербурга, и наделил посланника чрезвычайными полномочиями для заключения мирного договора. Позиции русской экспедиции сильно подкреплялись тем фактом, что обеспокоенный происходящим у самой границы, командующей Кавказской армией князь Павел Дмитриевич Цицианов не стал дожидаться разъяснений из столицы, а двинул войска на юг. Его Высокопревосходительство сильно недолюбливал императора Павла Петровича даже после принудительного вызова из отставки и назначения на высокий пост, но дело своё делал в совершенстве – больше действуя посулами и угрозами, чем силой оружия, он за короткое время принудил к миру значительную часть закавказских ханств и останавливаться не собирался.
И вот сразу после прибытия принца Пехлеви и достижения предварительных договорённостей, всё могло сорваться из-за пустяка, сущей мелочи, ежели рассуждать здраво.
– Поди не убудет от басурманской морды! – за внешней грубостью слов Фёдор Толстой прятал искреннее раскаянье.
Впрочем, умудрённый жизненным опытом Александр Фёдорович того раскаянья так и не смог найти. Наоборот, стыдить принялся пуще прежнего:
– Вы поймите, господа, человек с положением в обществе, каковым, несомненно, является наш гость, обязан заботиться не о ваших удобствах, а только лишь о своих. Восточные традиции, однако... Неужели кто-то думает, будто прихваченный из соображений престижа и заботы о здоровье гарем прислан в подарок Фёдору Толстому и Ивану Лопухину? Хренушки!
– Гарем? – ахнул капитан.
– Нет, бля, курятник! – взорвался Беляков. – И два козла в нём всех курей перетоптали!
– Не всех, там ещё... – попытался оправдаться Иван. – Но это точно не баня была?
– Бордель гамбургский там был! – плюнул министр. – Свободны оба!
Александру Фёдоровичу не хватило духу рассказать офицерам о незавидной судьбе жён принца Пехлеви... В тот же вечер они были забиты камнями, а тела брошены в горах на съедение шакалам и падальщикам. Восточные традиции...
Толстой с Лопухиным об этом не узнали. Не узнают и потом. Никогда.
Обоз растянулся версты на две, и Беляков приказал остановиться и подождать отстающих. Нападения лихих людишек министр не опасался, тем более то и дело встречающиеся на пути конвойные команды одним видом своим отгоняли возможных злоумышленников, но бережёного Бог бережёт. Ну да, батальон полковника Тучкова более чем грозная сила, но отвлекаться не хочется. Вот взбредёт кому в голову пощупать богатый караван... опять задержка – пока перестреляют разбойников, пока оставшихся в живых на деревьях повесят, а время идёт. Государь же непременно велел быть в Петербурге не позднее крещения.
Как велел? Очень просто и уже обыкновенно – телеграфом. Вон поодаль башни стоят... так это он самый и есть. От столицы на полторы сотни вёрст можно сообщение передать, да от Москвы в сторону Нижнего Новгорода почти пятую часть от потребного построили. Дольше, разумеется, курьерами. Но и то великое дело!
Года через четыре, ежели ничего не помешает, должны закончить и идти далее, к Казани, Царицыну и Астрахани. Вторая ветка, до Крыма и далее в Одессу, отойдёт от первой за Арзамасом. Крюк, конечно, изрядный, только император Павел Петрович руководствовался не одной выгодой, а, как он сам говорил не единожды – "стратегическими соображениями". Материя сия пониманию простого министра не поддаётся, но хорошо объясняется известной приязнью государя к Нижегородской губернии. Хорошая приязнь – немало народу живёт с поставок провианта охране и работникам стройки.
Тут, где обоз приостановился, тоже работают. Оно и правильно – большинство из пленных англичан и шведов лет через десять-пятнадцать отпускать придётся, так пусть хоть харчи окупят. Лес валят, летом дороги по древнему римскому образцу насыпают, зимой снежные заносы расчищают да карельский камень на щебень бьют... не сидят в греховной праздности. Пусть иностранцы, но нет для трудового раскаянья ни иудея, ни эллина.
Ага, кто-то из копошащихся на обочине вскинул голову и пытается прожечь насквозь ненавидящим взглядом. Странно, вроде бы пленным ничем не насолил и вообще дело с ними не имел... Али это свой, из разорённой летом деревни Грабиловки? Вполне может быть. Та деревня на самом деле называлась Новопокровской, но под любым именем их в округе не любили многие, и Александр Фёдорович в том числе. Нет, сам там порядок не наводил, но всем известно, по чьей просьбе губернатор принялся искоренять разбойничьи логова на Казанском тракте. Этим ещё повезло – личное, пусть и шапочное знакомство с министром позволило попасть под Вологду вместо Тобольска или Нерчинского Завода. А теперь ненавидят, свиньи неблагодарные.
– Вы это про кого? – оживился Тучков.
– Что, простите?
– Кого ругаете, персов? – переспросил полковник.
– Я разве вслух?
– Ещё как вслух! Всё из-за того Чижика переживаете?
Отчасти так оно и было – когда на переговорах в Реште принц Пехлеви выяснил истинную причина русской экспедиции, то клятвенно пообещал найти и передать Белякову беглого откупщика и разбойника Иегудиила Чижика. Но обманул, скотина лживая... Да-да, обманул – отдал не целиком, а частями, причём прихваченные тем из Астрахани деньги отсутствовали.
Александр Фёдорович не стал спорить и просто добавил внушительную сумму к общей контрибуции, из соображений дипломатической вежливости названной добровольным пожертвованием шаха в обустройство новой границы. Но неприятный осадок от нарушенного благородным посланников слова всё равно остался.