А может, сам какие-то виды на девушку заимел? Он молод, она молода…
Мелькнула такая подлая мыслишка, но Смотритель гневно ее отогнал, как муху, и, как муху, раздавил безжалостно. Это здесь ему двадцать, как уже отмечалось, а там…
Но "там" было где-то там, то есть далеко-далеко в пространстве и времени, поэтому граф настойчиво (подсознательное довлело) повторил:
- И все?
- А что еще? - Несчастный Шекспир даже жевать перестал от непонятного чувства непонятной вины.
- Ешь быстро, - смилостивился Смотритель. - Где твоя Елизавета?
И тут, как в толковом спектакле, где-то вдалеке…
(за кулисами или, точнее, под сценой, ибо кулис в театре Бербеджа и в других известных Смотрителю английских театрах не имелось)…
зазвенел дверной колокольчик.
- А вот и она, - сказала Кэтрин, которая до сих пор чинно стояла в сторонке и внимала диалогу хозяина и гостя.
Радостно сказала.
Гость ей был явно симпатичен, она его жалела, но и хозяин нравился, поэтому приход Елизаветы был воспринят ею как избавление от внутреннего смятения: кто прав, на чью сторону ей встать. Теперь понятно - на чью: на сторону Елизаветы, конечно, ибо для женщины права всегда женщина, как бы ни утверждали иное психологи и социологи. Она может из принципа не согласиться с другим женским мнением, но внутри-то, но в глубине подсознания…
Как и в прошлый раз, они уселись на "свои" кресла и стулья - все трое. Уилл вооружился пером…
(по аналогии: Елизавета вооружилась вниманием, Смотритель - терпением и силой)…
и Смотритель установил менто-связь.
Можно было начинать.
Но тут неожиданно вмешалась Елизавета, не зная, во что вмешивается.
- Я думала о том, что мы два дня назад… - Помялась, подыскивая слово. Нашла: - Наговорили, и мне кажется, что стоит еще более усилить конфликт.
- То есть как? - спросил Шекспир. С уважением спросил, поскольку Елизавета употребила красивое латинское слово "confflictus", от которого, собственно, и произошло английское, но - без волшебного окончания "us".
- Мы совсем потеряли Бьянку.
Смотрителя насторожило настойчивое "мы".
- Почему? - возмутился Уилл. - Помню прекрасно. Сейчас к ней станут свататься женихи.
- Кто именно?
- Разве ТЫ забыла? Гремио и Гортензио.
- Не забыла. Но два явных жениха - это слабый и банальный ход, кажется мне. Обычный спор за невесту, было, было, тысячу раз было.
Смотритель сидел молча, не вмешивался, слушал с возрастающими как любопытством, так и удивлением. Оба чувства рождала в нем Елизавета, и они росли с пугающей скоростью.
- А что ты предлагаешь?
- Давай активизируем третьего.
- Я уже весь первый акт написал! - вскричал (буквально так) Уилл. - Что мне - переписывать его, что ли? Какого третьего?
- Перепишешь, - жестоко сказала Елизавета. - Сколько понадобится, столько и перепишешь. Ты же не писарь, Уилл, а сочинитель.
- Ладно, - обреченно согласился Уилл. (Менто-коррекция, машинально констатировал Смотритель, не особенно влияла на природную лень объекта.) - Что ты предлагаешь?
- Ты уже придумал и написал хорошего молодого мужч ну… я говорю о Люченцио… и начисто забыл о нем. Зачем ты его ввел в действие? Да еще со слугой…
Молодец девочка, подумал Смотритель, вырываясь из плена настороженности, у нее хороший редакторский глаз. И, возвращаясь в неудобное, но профессионально оправданное настороженное состояние, добавил не без раздражения: и авторский, чего быть не должно, нет…
Ну, он еще заявит о себе. Ну вот хоть бы теперь.
- Нет, Уилл, - Елизавета была терпелива, но настойчива, - мы вернемся назад и после прекрасного монолога Люченцио… про Падую, про Пизу, про Флоренцию, про детство… добавим немного интриги. Он зачем прибыл в Падую? Город посмотреть?
- Да не знаю я еще, не знаю!
- И он не знал. Пока не увидел Бьянку.
- И что с того, что увидел?
- Влюбился. Страстно. Без памяти. Тебе не понять?
Уилл пропустил мимо ушей мимолетный укол, он все-таки думал сейчас о пьесе.
- И что потом? Вступать в состязание с Гремио и Гортензио?
- А кто он такой, чтоб с ними состязаться? Приехал только что из Пизы, в городе никто его не знает. Как он может претендовать на руку дочери столь почтенного господина?
- Тоже мне проблема! Немного наглости, толковые финансовые предложения… он же не беден, как я представляю себе…
- Но представь себе, что он скромен. Или не можешь?
- Почему не могу? Могу, - обиделся Уилл. - Ты меня совсем за наглеца и нахала держишь?
Смотрителя всегда по-детски изумляло то, что менто-коррекция ни на йоту не меняла обычных человеческих чувств объекта и соответствующих им реакций. Вот Уилл: обижается, возмущается… А Смотритель жестко держит его на ниточке менто-связи, контролирует… а что, собственно, контролирует?., только те области мозга (самому Смотрителю неизвестные), которые "отвечают" за творчество. Есть претензии к творчеству? Нет претензий к творчеству. Тогда что тебя изумляет? Сам себе ответил: Елизавета, Елизавета, чертик, непонятно как и зачем выпрыгнувший из тайного ящика, именуемого… да Лондоном и именуемого, туманным Лондоном, настолько туманным (фигурально выражаясь, поскольку - лето за окном), что в тумане можно спрятать любого чертика. И сам себе посоветовал: а ты изолируй ее, дело знакомое и несложное для тебя. И снова сам себе ответил: не стану, рано, успею, если срок подойдет. А если не подойдет - то что?.. Ох, не лукавь сам с собой, Смотритель, ты преотлично понимаешь, что наткнулся на феномен, не предусмотренный никакими спецами из твоей разлюбезной Службы. Причем феномен природный, так сказать, папой-мамой толково сработанный. Редкость для женщины эпохи Возрождения? Редкость. И для иных, последующих и предыдущих, тоже редкость. И поэтому ты будешь ждать, как эта редкость проявит себя, и не предпринимать ничего, кроме заранее (теми же спецами) тебе назначенного. Назначенного - без учета всяких там редкостей. Верно? Верно.
Поговорили. А с кем Смотрителю (именно Смотрителю, а не графу какому-нибудь, вот хотя бы и Монферье) поговорить в чужом времени? Только с самим собой, со Смотрителем. И никакого парадокса здесь нет, и повреждения ума (паранойя, к примеру) тоже нет, обычное дело для профессионалов Службы, находящихся в процессе выхода в прошлое.
- К твоему счастью - не совсем. Поэтому и говорю: слушай меня, Уилл. Давай отложим пока второй акт, вернемся к первому и придумаем такую историю… - Она помолчала немного, формулируя историю…
(а Смотритель отметил на автомате: опять "мы")…
сформулировала, сообщила: - Итак, Люченцио понимает, что шансы его завладеть Бьянкой невелики. Он, как ты говоришь, мог бы и сам потягаться с конкурентами (опять латинское competitor, опять уела соавтора), но я настаиваю: он - скромен, в отличие от Гремио и Гортензио. Но у него рождается ход, который - в случае неудачи - ничего в ситуации не меняет, а в случае удачи… в этом случае Люченцио сможет сам выйти к Бьянке.
- Какой ход? - заинтересовался Уилл.
И Смотритель заинтересовался, потому что знал - какой, сам намекал на это Уиллу после первого сеанса менто-коррекции, но в отличие от Елизаветы, не спешил заставлять объект возвращаться назад и доводить текст до канонического варианта. Наоборот, считал, лучше с ходу написать всю пьесу, не теряя набранного темпа, а потом вернуться к ее доработке.
Елизавета ждать не хотела.
А не была ли она конкурентом самого Смотрителя? Не работала ли на какую-то параллельную Службу параллельного Времени?..
Бред, бред, выкинь из головы!
- Он приказывает своему слуге Транио сыграть роль хозяина. Назваться Люченцио и прийти свататься к Бьянке.
Она не точна, с садистским удовлетворением подумал Смотритель, спешит девочка. В каноническом "Укрощении" - не так…
И Шекспир словно подслушал его.
- Нет, не так! - заорал он. - Это не Люченцио придумает, а сам Транио. Люченцио, ты говоришь, скромный малый. Он и способен только на что-нибудь тихое. Например, прикинуться бедным учителем и явиться в дом Баптисты, чтобы предложить свои услуги…
- Верно, - подхватила Елизавета, - ты прав, Уилл, как я сама не додумалась!.. Конечно, Транио, хитрый простолюдин, не обремененный принципами, воспитанными в Люченцио с детства… Он говорит хозяину: "Хотите вы учителем явиться в дом к Баптисте и девушку наукам обучать - вот план ваш!"
- А Люченцио ничего не остается, как согласиться: "Верно. Выполним его!"
- Но у Транио… он посообразительнее хозяина… тут же возникает сомнение: "Немыслимо! А кто здесь станет жить как сын Винченцио, скажите, сударь? Учиться станет кто? Пиры давать? Следить за домом? Приглашать друзей?" Что ответишь, Уилл… то есть Люченцио?
Как же они хороши, думал Смотритель. Оба!
- "Да перестань ты, брат! Я все обдумал. Мы не знакомы в Падуе ни с кем…" Это, кстати, ты сказала, а я сейчас использую… "А ведь по лицам нашим не понять, хозяин кто, а кто слуга… Так, значит, хозяином отныне будешь ты, следить за домом, приглашать друзей… ну разве не учиться, это сложно… А я прикинусь неаполитанцем… Нет, лучше бедняком из милой Пизы! Так решено! Теперь скорее, Транио, бери мой плащ, напяливай берет… Сейчас придет… Марсслло. Я велю ему молчать и послужить тебе…
- Почему Марселло? - не удержался Смотритель.
- Какая разница, как назвать слугу? - Уилл недоуменно взглянул на Монферье. - Почему ты придираешься только к именам слуг Люченцио?
- Марселло - имя испанское, его светлость прав, - сказала Елизавета.
- Ну дайте любое итальянское имя!
- Бьонделло, - быстро сказал Смотритель.
- Идет, - согласился Уилл. - Тогда так. "Сейчас придет Бьонделло. Я велю ему молчать и быть тебе слугой".
- Да, - подтвердила Елизавета, бросив быстрый взгляд на Смотрителя, - это никогда не будет лишним…
Что было в этом взгляде?.. Да перестань же подозревать девушку во всех смертных грехах, возмутился Смотритель. Ну посмотрела и посмотрела - что особенного?..
Утешил себя вроде.
- Ну что ж, сеньор, - продолжила за Транио Елизавета, - раз вы решили так, обязан я исполнить повеленье. Отец мне ваш сказал перед отъездом: "Старайся сыну услужить во всем!" Считал я, он имел в виду другое, но раз Люченцио - буду я Люченцио. Тем более что я его люблю.
- И сам он любит! - Уилл играл Люченцио и не думал о партнере, о его тексте. Это дело самого партнера - его текст.
Елизавета оказалась партнером классным. - И сам он любит! - повторил Уилл. И усилил (не по канону): - Ах, знал бы ты, как любит!.. Готов я стать рабом, чтобы добиться той, чей волшебный плен так сладок мне… - Притормозил, сбавил эмоции, сказал сердито: - А-а, вот ты, плут!
- Это ты кому? - спросила Елизавета.
- Бьонделло пришел, - сообщил Уилл. И продолжил допрос второго слуги: - Ты где же шлялся?
Елизавета мгновенно стала другим слугой. Поменяла тон, придала ему сварливость, столь присущую виноватым, которые немедленно начинают встречное нападение. Оправданная, кстати, тактика. Зачастила:
- Где шлялся я? Нет, как вам это нравится! - Отвлеклась от роли, пояснила: - Перейдем со стиха на прозу. Ты уже делал так в первом же как раз акте, это правильно, зрителям надо дать немного отдохнуть от стихотворного ритма…
(такая, значит, трактовка шекспировских чередований прозаического и поэтического, прокомментировал Смотритель)…
отдохнуть и прийти в себя… - И продолжила за Бьонделло: - Вы-то сами с Транио куда подевались?.. Ой, хозяин, что с Транио? Он украл у вас платье? Или вы у него? Скажите мне, дураку, что тут происходит?
- Лучше не "украл", а "упер", - вставил Уилл.
- Тебе лучше знать, - скромненько так, опустив глазки.
А ведь подколола. И чем! Происхождением… Кстати, эти ее подколы, это ее "Транио - простолюдин" - что все означает? Она ж сама (как хочет выглядеть, как ведет себя) не из высшего света Лондона. Хотя наставник ее - ученый… И это возможно: родители - купцы, имели деньги, чтобы платить наставнику. Или он - дальний родственник… Но, как бы там ни было, такой светлый образ у девушки, а вот вам и тень набежала…
Но Уилл не заметил подколки, а помчался дальше, не выходя из образа Люченцио:
- Бездельник, подойди. Нам не до шуток. Мне помогая, Транио решил принять мой вид, надев мою одежду. А мне от дал свою… - Задумался. Спросил: - Слушай, Елизавета, я не стал бы посвящать Бьонделло в суть интриги. Какой-то он у нас ненадежный. Таким лучше лишнего не доверять.
- Согласна, - кивнула Елизавета. - Пусть Люченцио при думает объяснение. Только оно должно дать слуге мотивацию поведения на все действие пьесы.
Сказано было латинское: "ratio".
- А мне отдал свою, - повторил Уилл последнюю фразу монолога и выдал ratio: - Вот дело в чем: сойдя на берег, я ввязался в драку. И все бы ладно, но - убил кого-то. На время должен изменить я внешность и стать другим. Ну хоть таким, как он… - Уилл указал на Смотрителя, который был сейчас удобен в качестве Транио. - Теперь служить, как мне, ему ты должен. Он мною стал. А я решил укрыться, чтоб жизнь спасти. Ты понял?
- Нет, не понял ни черта, - сказал Бьонделло.
То есть Елизавета.
Когда Смотритель готовился уйти в прошлое, он, как и всегда, не брал с собой ничего из своего времени. А сейчас пожалел: обычный звукозаписывающий чип принес бы Службе такое свидетельство Мифа о Потрясающем Копьем, что, попади оно в руки шекспироведов, шекспирофилов и шекспирофобов, мир бы перевернулся.
Но у Службы, к счастью для мира, противоположные цели: чтобы он никуда не переворачивался.
- Ты имя Транио забудь навеки, - приказал Уилл. - Нет Транио! Теперь он стал Люченцио.
Елизавета засмеялась:
- Неплохо для слуги. Вот мне бы так!
И вновь подумал Смотритель: о ком она? О персонаже "Укрощения" или… о себе?
А Елизавета продолжила - теперь за Транио. Она явно оправдывалась. Что вполне соответствовало образу простолюдина (как она говорит), попавшего волею случая в шкуру богатого и знатного господина. Как не оправдаться перед еще вчерашним собратом, с которым делил и гнев хозяина, и милость его?..
- Пойми меня, - упрашивала Елизавета и - опять Смотрителя. Но что тут странного? Он был здесь единственным зрителем. - Не для себя стараюсь. Нам главное теперь, чтобы хозяин заполучил меньшую дочь Баптисты. Поэтому советую тебе держать язык покрепче за зубами. Не для меня, а только - для сеньора… Когда одни мы - я все тот же Транио. Лишь при других - Люченцио, твой хозяин…
Уилл тяжело вздохнул и произнес, как будто решение далось ему так нелегко, что - хоть в петлю:
- Теперь осталось выполнить одно: тебе в число влюбленных записаться. Да так, чтобы никто не усомнился!.. Пойдем. Пора…
- Стоп! - сказал Смотритель. - Прервемся. Пусть Уилл запишет. Очень хорошая сцена, грустно будет, если что-то за будется.
Он не снимал менто-связь, но лишь чуть отпустил ее, смягчил, чтобы подопечный мог сосредоточиться на себе самом, а не на диалоге с Елизаветой, на себе самом и своей пьесе. Смотритель понимал, что она - не его. Была - не его, если судить по тому, что Служба не ошиблась, и менто-коррекция понадобилась, и получается - не его, поскольку вмешался абсолютно посторонний или чужой фактор: Елизавета.
Смотритель не знал, помеха она делу или подмога, но всякий неучтенный фактор (это термин Службы - чужой) следует держать под постоянным контролем или - что лучше и надежнее! - изолировать. Смотритель понимал, что под изоляцией совсем не обязательно предполагается физическое устранение… э-э… фактора, а возможны и предпочтительны иные варианты. Но ему была интересна Елизавета. Не как фактор, а просто как женщина, чужая этому веку. Чужая по менталитету, по поведению, по воспитанию. И, к слову, действительно не учтенная в Истории. Не было такой. Нигде не зафиксирована - неподалеку от Барда.
Но это неудивительно, в принципе, это - судьба женщины. Обычная. До эпохи феминизма - еще жить и жить. Да и что дала эта эпоха? Кроме женской фанаберии - ничего, считал Смотритель. Это было его личное мнение, он его никому не навязывал. Да и попробовал бы - не дали б. Двадцать третий век - эпоха зыбкого равенства полов с мощным креном в сторону приоритета женщин. Смотритель, повторимся, считал, что приоритет бессмысленно навязан миру, начал навязываться еще в двадцатом, а к двадцать третьему вообще расцвел пышно и развесисто. Но, слава богу, оставались профессиональные ниши, куда женщины не пробрались. Служба Времени, например…
- Как вам работа с Уиллом? - вежливо поинтересовался граф Монферье, пока Уилл фиксировал на бумаге придуман ное и разыгранное.
- Очень интересно! - искренне, как показалось, ответила Елизавета. - А как вам?
- При чем здесь я? - удивился граф. - Это вы двое трудитесь. А я - лишь праздный слушатель и зритель. Благодарный, впрочем.
- Оставьте, ваша светлость, - легко поморщилась Елизавета. - Мне же Уилл все-все рассказал. Только вы и при чем. Без вас он даже не подумал бы о пьесе.
- А без вас?
Вопрос был провокационным. Но Елизавета провокационности не заметила и ответила просто:
- Наверно, и без меня все получилось бы. Просто со мной быстрее. И уж не знаю, как вам, а мне интересно. Я и прежде писала кое-что. Так, для себя. Стихи, философские работы, трактаты о природе… А тут - просто живое представление! Я очень люблю театр. Я там стараюсь бывать как можно чаще, хотя для этого мне приходится притворяться мальчиком… Но нет, вы не думайте, я совсем не претендую на авторство. Да и кто бы поверил, что женщина может что-то серьезное написать?
- А как же Сафо? - Кого вспомнил сразу, про ту и спросил.
- Ну-у, она… - Елизавета явно подыскивала слова, - она же совсем особенная женщина… Да и была ли она на самом деле? Остров Лесбос, женщины, слагающие стихи… Не миф ли это?
- А стихи? - спросил Смотритель. - Стихи-то остались. Они - не миф.
- Они могут быть частью мифа…
Вот и точное слово произнесено: "миф". Все больше и больше совпадений… Но совпадений с чем? Да ни с чем особенным, упрямо решил Смотритель, с каких пор ты стал опасаться обычных совпадений, даже если их число приближается к критическому? Ну женщина. Ну возникла в нужном месте в нужное время. Ну явно талантлива - сама по себе, безо всяких менто-коррекций. Ну сочиняет текст "Укрощения" очень близко к каноническому варианту. Ну предполагает, что в истории литературы могут иметь место литературные же мифы… И этого мало?!
Пока мало, настоял на своем Смотритель. И ведь понимал, что стоит (если прибегнуть к вольной интерпретации) именно на своем, то есть на том, что вынянчено им (и его Службой), что в это свое явно вторгается нечто чужое… Понимал, но по-прежнему выжидал. И не знал, чего выжидает и зачем.