(вот его имени Смотритель не знал: низок он был Монферье, негоже высокородному графу знаться с театральной обслугой)…
не следили за происходящим. Они сидели в одной из лож и что-то подсчитывали, деньги скорее всего, вяло переругиваясь: у помощника все время получался иной результат, Бербеджа это злило, он бил громадным волосатым кулаком по барьеру и орал:
- Выгоню к чертовой матери и не заплачу ни пенса! Какой ты торговец, если не можешь сосчитать количество проданных билетов?
- Я не торговец, я музыкант, - оправдывался помощник.
- И музыкант ты поганый, - напрягался Бербедж, - от твоей дудки все ослы в округе орут… - Тут он увидел вошедшего в "яму" графа Монферье, забыл о помощнике, вскочил, улыбаясь щербатым ртом. - Какими судьбами, ваша светлость господин граф? Будете на спектакле нынче? Я распоряжусь о месте…
- Вряд ли, - сказал Смотритель, постукивая свернутыми в трубочку актами "Укрощения" по раскрытой ладони. - Дела, знаете… А что это они долдонят без выражения?
- Текст повторяем. Освежаем в памяти… - Заметил наконец постукивания графа, полюбопытствовал: - Неужто написали для нас что-то?
Что Смотритель ожидал, то и услышал.
- Какое там, - отмахнулся трубочкой граф. - Разве я похож на Марло? Или, может, на Джона Лили?.. Нет, Джеймс, не мечтайте. Тут у меня просто кое-какие бумаги… А что вы сегодня играете, никак не разберу?
- "Ройстера Дойстера", - пояснил Бербедж.
- Старье-то какое, - изобразил удивление граф. А пьеске-то и впрямь было уже лет сорок. Да и тогдашний автор ее, некто Юделл, нагло увел сюжет прямиком у Плавта, который Тит Макций, древний, естественно, римлянин. - Совсем, что ли, играть нечего?
- А что играть-то, когда играть нечего? - Бербедж пере махнул через заборчик ложи и встал рядом с графом.
Смотритель числил себя немаленьким даже в дальнем своем веке высокорослых, но средневековый Джеймс Бербедж был выше его на полголовы.
- Говорят, кое-что кое у кого появилось, - туманно заявил граф и вновь постучал бумажной трубочкой по руке.
Бербедж понял жест буквально.
- Там же у вас бумаги, а не кое-что, - сказал он.
- Я же не сказал: это, - граф поднял трубочку горе, - я же сказал: кое-что. Кое у кого.
- И где он, этот ваш кое-кто с кое-чем?
Диалог начинал походить на сцену в сумасшедшем доме. Из произведений доктора Чехова, новеллиста и драматурга.
- Где-то есть, - завершил шизофрению граф и добавил уже вполне здраво: - Шекспир знает.
- Здравая информация немало развеселила Бербеджа. Веселился он оригинально. Сначала взмахнул руками, резко опустил их…
(на Смотрителя повеяло ветром)…
хлопнул себя по бедрам, присел, сложил губы трубочкой и плюнул. Последнее - совсем как юный граф Рэтленд в Кембридже. Только много дальше.
- Шекспир зна-а-ает, - протянул Джеймс, поднимаясь с корточек. В повтор он вложил столько иронии, сколько хвати ло бы на две главных роли в любой комедии, поставленной когда-либо "Театром". Но тут же посерьезнел. - Если он вам сказал, что знает нечто, не верьте. Уилл - хороший парень и дружок моего Ричарда, но, увы, ни слова правды от него не дождешься. Он лгун по призванию. Он гений лжи. И слава Всевышнему, что ложь его безобидна. То есть он - добрый гений безобидной лжи. Вот и сейчас: он должен готовиться к вечернему представлению… ролька, конечно, крохотная, пара фраз всего, но дисциплина должна быть или нет? Должна или нет, спрашиваю?
- Должна, - не стал отпираться граф.
- То-то и оно! А он не явился и наверняка соврет, что был в гостях у его светлости графа Саутгемптона.
- Он был у меня, - кротко сообщил граф Монферье.
- Зачем? - удивился Бербедж.
- Он был мне нужен. - Тон у графа стал противно высокомерным. - Извините, дорогой Джеймс, но я никому не обязан отчитываться в своих надобностях. Нужен - и все тут.
Актеры на сцене прекратили декламировать свои вечерние роли, сгрудились на краю и с искренним любопытством…
(в отличие от прерванной новым зрелищем декламации ролей)…
наблюдали за маленькой пьеской, разыгрывающейся в "яме". Не занятые в спектакле тоже вышли на сцену. Смотритель, заметив зрителей, логично предположил, что все они сочувствуют не хозяину (читай: персонажу, которого сейчас играет Бербедж), а гостю, то есть ему, графу Монферье (персонажу, которого непрерывно играет Смотритель). И это здраво, здраво, ибо как можно сочувствовать человеку, который постоянно (по роли и по жизни) заставляет работать и еще нудит, что все работают из рук вон скверно.
- Тогда ладно, - отступил Бербедж на заранее подготовленные позиции. На всегда подготовленные, если разговор идет с человеком высокородным, а не актеришкой каким-нибудь. - Тогда снимаю все претензии… А не сказал ли уважаемый Шекспир…
(зрители на сцене заржали. И не потому, что они не уважали коллегу. Напротив: любили даже - за веселый нрав, компанейскость и отзывчивость к просьбам. Но Бербедж показывал сейчас класс актерской игры, и коллеги не могли не оцепить ее по достоинству)…
не сказал ли глубокочтимый Уилл вашей светлости, кто этот кое-кто и когда он сможет осчастливить нас своим кое-чем?
Звучало двусмысленно. Зрители опять развеселились. Переговариваться начали вполголоса, комментировать видимое. Комедия в "яме" шла - уж похлеще нудного "Ралфа Ройстера Дойстера".
- Кто - не сказал, - терпеливо подыграл Бербеджу граф Монферье. - Это не его тайна, Джеймс, совсем не его, а наш Уилл, оказывается, умеет беречь чужие тайны. Но разве так важно, как зовут этого неизвестного и, как мне представляется по целому ряду признаков, знатного человека? Нет, конечно! Нам важно, когда он передаст Уиллу свою наверняка замеча тельную пьесу.
- И когда же? - Бербедж понизил голос до шепота: еще бы, до сокровенного дело дошло.
- Дня два, много - три. Финал близок, как сказал мне Уилл… - Не понравилось "сказал". Слабовато, безоттеночно. Поправился небрежно: - Обронил между делом.
- Ну-у, раз обронил… А про что пьеса, не слыхали? Не обронил наш друг?
- Не слыхал, - тяжело вздохнул граф-Смотритель. Горько ему было не знать, про что обещанная пьеса. Но воспрянул: - Хотя подождите… Уилл сказал, что вы как раз мечтали поставить ее и даже просили Марло обновить текст.
- Это что ж, выходит, про пьяного дурачка, для которого некий лорд нанял труппу, чтобы ребята разыграли комедию про сватовство?
- Понятия не имею, - решил не иметь понятия граф-Смотритель. Ну не интересовался он у Шекспира содержанием пьески. А что тот сам обронил, то граф и передает.
- Ах, не имеете понятия, значит. Значит, совсем понятия не имеете. То есть без понятия вы вовсе… - Бербедж повторял одно и то же, тянул время, нагнетал напряжение в зале, то есть на сцене, и зрители на ней смолкли, предвкушая очередную стреля ющую реплику. Они хорошо знали своего шефа. А он сощурил правый глаз и так доверительно, полушепотом: - Она, случайно, не на французском написана, пьеска эта таинственная?
- Почему на французском? - счел необходимым удивиться Смотритель.
Они оба отлично вели свои роли.
- Показалось так. Показалось мне, что ваша светлость должны особо интересоваться пьесками, написанными на родном вашем языке, на языке веселых и винолюбивых франков.
Так прямо и завернул: винолюбивых.
- Если кажется что, осени себя крестным знамением, - посоветовал скорее Смотритель, чем граф.
Но из роли не вышел.
А Бербедж перекрестился истово и спросил:
- Думаете, поможет?
- Думаю, думаю, - сказал граф, всем видом подтверждая сказанное. Мол, не к знамению относится "думаю", а к процессу, вдруг захватившему французского (подчеркнем!) графа.
И процесс оказался удачным. Граф как прозрел. - Ты что ж это, голубчик, решил, будто я пьески пописываю? Будто я спрятался за милягу Уилла и через него пытаюсь втюхать тебе свою поделку? Что это я о себе самом лепечу: знатный, таинственный?.. Окстись, Джеймс! Я считал тебя умным парнем. Очень не хочу ошибиться… Ну пораскинь тем, что у тебя сохранилось в башке: неужели я, граф Монферье, стал бы скрывать свои таланты, коли они у меня были б? Да я б на каждом углу орал о них! И пришел бы к тебе и сказал бы: друг Джеймс, я тут навалял кое-что про кое-кого, так не взглянешь ли ты своим профессиональным глазом и, коли есть толк, не найдешь ли ты этому кое-чему применение. Разве я не так сказал бы? Разве я похож на стыдливого юнца, который что-то варит исподтишка, а потом опрокидывает сваренное на близкого или дальнего, не вовремя подвернувшегося?
И все это с тяжелой мужской обидой, замешенной на тяжелом мужском гневе. И то и другое - процентов на тридцать. Не в полную силу. Но с намеком: если бы в полную, то разнес бы весь театр на дрова.
И что удивительно: Бербедж поверил. Или гениально сыграл, что поверил, столь гениально, что граф ему тоже поверил, но вот он-то только - почти, потому что верить актерскому люду - последнее дело для высокородного, умного и серьезного человека, весь актерский люд по жизни - врун и болтун. Как Уилл Шекспир в описании того же Бербеджа: гений лжи.
А Бербедж, считаем, поверил и на всякий случай испугался: ну граф, ну богач, да еще заезжий, всегда безбашенньш казался и безбашенно вел себя, вдруг да и вправду - на дрова?..
- Простите меня, ваша светлость, старого дурака, - начал громко каяться Бербедж. - Я ведь и впрямь подумал, что вы захотели испытать себя в театральном ремесле. И чего б мне так не подумать? Человек вы умный, много знающий и много повидавший, а еще и легкий в общении, ловкий на слово, меткое оно у вас и острое. Да еще к театру явно неравнодушны. - Кому, как не вам, за перо взяться?.. Но упустил я, старый осел, из виду, что характер у вас прямой, открытый, что не терпите вы фальши и лжи, и уж если б взялись за перо, то не стали б скрываться от мира. Упустил, ошибся, казните! - Бухнулся на одно колено, склонил голову долу.
Аплодисменты, переходящие в овацию.
- Встань, добрый человек, - сказал явно растроганный граф, и непрошеная слеза блеснула на щеке, отразила солнце, еще заглядывающее в "яму". - Я не сержусь на тебя. Но мне самому любопытно, кто решил осчастливить вас, артистов, и нас, зрителей, новой пьесой и какова она будет.
- Так надо спросить Уилла! - вскричал Бербедж, легко поддаваясь вялым усилиям графа и вскакивая на ноги. - Он же знает!
- Увы, нет. Не знает он, - опечалился граф. - Ты не ошибся, я многое в этой жизни повидал и понимаю людей. Говорю искренне: кто-то из его высокородных знакомцев где-то как-то намекнул ему о ком-то, чем-то занятом, и вот он, доверчивый наш, поделился со мной… даже не знанием, а как раз незнанием поделился… - витиевато завернул, а от частицы "то" прямо в глазах зарябило.
(Фигурально выражаясь)…
- А вот и он сам, - просто сказал Бербедж. - Со своим замечательным незнанием.
В "яму" с улицы вошел Шекспир, вошел веселый и легкий, чего-то даже мурлыкающий себе под нос и уж точно ни о чем не подозревающий, вошел и резко затормозил, увидев для свежего, с улицы, человека странноватую, мягко говоря, картиночку. Невиданный в шестнадцатом веке режиссерский ход: актеры - в зрительном зале, зрители - на сцене. И пусть зрителей немного, пусть их всего…
(Смотритель мигом определил!)…
тридцать два человека, из них - тридцать мужчин и два юных мальчика, исполняющих в театре женские роли. Пусть так! Но и актеров-то всего - двое. Но какие! Сам папа Бербедж, властелин дум и душ, и сам граф Монферье, бонвиван и кутила - какой дуэт, однако!
И еще одно "однако": Уилл Шекспир дураком не был, мгновенно сообразил, что происходит нечто, имеющее к нему прямое отношение, потому что как раз с его появлением все замерли, застыли…
(пьеса здесь разыгрывается, вот что, сообразил Уилл, очень жизненная пьеса с явно опасным для него, Уилла, содержанием, тем более опасным, что неизвестным)…
зрители - с четко написанным на лицах ожиданием кульминации и актеры - с не менее четко написанными на лицах чувствами.
Уточним ход мыслей Уилла по поводу увиденного. Бербедж (отрицательный герой, может быть даже - злодей) смотрел на вошедшего и ожидал какой-то фразы, какого-то (не исключено) признания, которое (наверняка!) повредит другу Франсуа. Он, Франсуа, смотрел на вошедшего тоже с ожиданием, но еще на его грозном лике отчетливо читалось предупреждение: молчи, Уилл, не болтай лишнего, потом я тебе все объясню.
Так понял представленную сцену Шекспир.
А может, на него положительно действовали какие-то толковые (новые) свойства мозга, инициированные менто-коррекцией, - кто знает!
И он произнес лучшее из того, что мог в означенный момент произнести:
- А чего это вы здесь делаете?
Будущие физики докажут, что скорость мысли соизмерима со скоростью света. Или что-то другое докажут будущие физики, но хотелось бы, чтоб это.
- Да вот поспорили мы тут с моим другом Джеймсом, - мгновенно, опережая реплику партнера (соперника?), выступил с монологом граф Монферье. - Я обмолвился о том, что кто-то пишет что-то, а кто-то тебе об этом кое-что намекнул. И будто бы ты, Уилл, догадываешься, что этот кто-то прознал про желание моего друга Джеймса заполучить в собственность славный текст пьески про некоего пьянчугу, которого опять же некий знатный лорд решил разыграть… на кой ему черт это надо?., ну и так далее. А мой друг Джеймс заподозрил меня в том, что не кто-то, а именно я решил попробовать поточить свое перо о бумагу и сочинить сию историю красивым французским слогом. Я, как ты понимаешь, отрицаю. Вот, собственно, и весь сюжет… Что ты о нем скажешь?
Уилл не знал об открытиях будущих физиков, но мыслил ловко и споро.
- Экий бред, однако, - сказал он, присоединяясь к Бербеджу и графу, то есть к нынешним лицедеям, то есть лицедеем себя и определяя в данном случае. - Ну слышал я, верно. Ну друзья что-то такое говорили. Ну пересказал графу, не отпираюсь… Не-ет, это точно, граф все от меня узнал, сам он - ни сном ни духом… А чего плохого-то я сделал?
- Да нет, все хорошо, - кротко произнес Бербедж, глядя с нежной улыбкой в честные глаза Уилла. - Я теперь жду не дождусь, пока кто-то… может, ты, Уилл?., принесет мне что-то, что будет прекрасно, и добавит "Театру" славы и денег. Хорошо бы знать, кто принесет, чтобы ему не пришло в голову… - тут он начал повышать тон, беспощадно выводя его из piano в forte, - отнести свое, черт бы его задрал, произведение кому-то еще, например, к Хэнсло, к моему заклятому дружку Филиппу в его "Фортуну".
Сам Орландо ди Лассо, маэстро из Монса, непревзойденный виртуоз контрапункта, не сочинил бы круче.
Уилл, показывая недооцененные актерские способности, легко погасил crescendo хозяина, бухнув… во что?., скажем, в барабан бухнув или в литавры.
- Запросто, - сказал этот наивный и далекий от театральных интриг парень. Лютик просто. - И уж тогда их светлости лорд-адмирал и лорд-камергер вовсю покуражатся друг над другом, а вам, господин Бсрбедж с господином Хэнсло перепадет от них так, что мало не покажется.
Собственно, пришел миг финала. Мавр сделал свое дело…
(ОПЯТЬ фигурально выражаясь, ибо до прихода в мир шекспировского мавра еще жить и жить)…
можно было ставить точку. Смотритель начал Игру, не получив пока ничьего согласия. Но зачем оно ему - официальное? Те же кембриджцы, узнав, что Игра началась сама собой…
(и в самом деле: при чем здесь граф Монферье?)…
немедленно вольются в нее, прямо-таки растворятся и качнут жить сю. В этом Смотритель не сомневался ни секунды.
А Уилл - молодец. Не подвел. Сориентировался безо всякой подготовки.
- Я полагаю, - сказал граф, - что процесс должен стать управляемым. Во всяком случае, в той его части, которая вып лывет на поверхность - хочет того таинственный "кто-то" или не хочет. Ведь он… или она… - пустил еще одну наживку, - сочиняет где-то что-то как-то не для собственной тихой радо сти, но для удовлетворения своего разбуженного творчеством честолюбия… У нас же с вами общие друзья, Уилл?
Это он слегка свысока сказанул. Ну какие у них могут быть общие друзья? Фраза просто… Но в виду имелись конкретные люди, имена которых все знали.
Ясное дело, - горделиво сообщил Уилл.
Тогда мы найдем и общий язык… - Обнял за плечи партнера по спектаклю старину Джеймса. - Все будет хорошо,
Джеймс. Все у нас будет просто замечательно!
И поклонился публике, внимающей финалу с замиранием сердца. Точнее - тридцати двух сердец, включая подростковые. И Бербеджа легонько нагнул, чтоб тот поклон изобразил. А Уилла и заставлять не надо было.
Все-таки актеры - самые благодарные зрители, чего бы они сами про себя ни врали на протяжении столетий существования профессионального театра. Аплодисменты были - читай: овация.
И еще: Смотритель начал Игру, и она неплохо пошла.
10
Утром следующего дня Уилл с Елизаветой должны были приступить к созданию третьего акта. Именно так: Уилл с Елизаветой, ибо Смотритель, как уже сказано, принял ее появление в проекте не просто как Неизбежное…
(избежать-то - раз плюнуть: выпроводил за дверь и - до свидания)…
но и как Необходимое, потому что он не представлял себе, как сейчас мог бы обойтись без девушки. Сам понимал: имеет место легкая паранойя. Ну что, объясните, изменится, если Уилл останется в проекте один на один со Смотрителем, как, кстати, и должно быть, как планировалось? Ничего не изменится. Менто-коррекция - штука действенная и миллион раз проверенная в "поле" самим Смотрителем и его коллегами, сбои неизвестны. Смотритель всякий раз знает Итог с прописной буквы…
(или, коли речь - о Великом Барде, множество итогов со строчной, то есть все его пьесы, все его стихотворные изделия)…
и всегда точно приведет объект к нужному результату. Нужному - для Мифа. Так чем тогда мотивировать странную боязнь (это слово!) того, что уйди Елизавета - и все пойдет не так? Только одним - паранойей, определено уже. Или признать совсем уж невероятное: да, все пойдет не так, но не с Шекспиром, а с ним самим, со Смотрителем, поскольку задела она его, опытного и мудрого, зацепила. Чем? Да тем, что не казалась она ему жительницей этого мира и этого времени. В этом мире и этом времени обитали совсем другие женщины, которые, полагал Смотритель, могли понравиться графу Монферье, он даже интрижку с какой-нибудь из них допускал… (как всегда в своих проектах; и не только допускал)… но Елизавету Смотритель ощущал своей современницей или почти современницей. Как объяснить это невесомое почти?.. Так: будто она, Елизавета то есть, существует всегда и вне времени, будто там, где она на самом деле существует, время не движется, его просто не замечают, ибо что есть песчинка против пустыни, что есть век против Вечности?..
Паранойя плюс шизофрения, очень тяжелый случай. И еще добавить сюда мощную графоманскую составляющую, как побочный эффект менто-коррекции.
Стареешь, укорил себя Смотритель, глядя в зеркало.