В верхней корзине лежали бутылки из Бордо. Бутылки из Лангедока, откуда был родом граф Монферье, находились в другом месте. Смотритель полагал, что ни Кэтрин, ни тем более Тимоти не упрекнут хозяина в измене родному лангедокскому - просто по неграмотности.
Нельзя утверждать, что Тимоти стал чище после мытья, но все же руки его смотрелись побелее лица и шеи. Не говоря уж о ногах. Ел он жадно, явно желая наесться надолго, явно не зная, когда еще разок придется попробовать столько всякой вкусноты. Смотритель его не останавливал. Раз уж он решил строить из мальчишки себе помощника-на-все-руки-и-ноги (сокращенно - ПНВРН), то надо иметь в виду длительность сего процесса и не пугать будущего ПНВРН с первого раза.
Когда Тимоти насытился (в общих чертах), Смотритель, попивая виски, лениво поинтересовался:
- Что узнал?
- С вас пенни.
- Оплата - по результату. Сначала - информацию.
- А результат есть. Вот он, результат. Актер проводил девицу до Вудроуд, до дома, где хозяином - досточтимый Томас Джадсон. Но он сам там не живет. А живет там его старая тетка Мэрилин со своей экономкой. Экономка тоже старая, зовут ее Анной… - Замолчал.
Взял кусок мяса, принялся за него. Видно, недоел.
Однако интересно бы узнать, оценивал Смотритель принесенную информацию, какое отношение старая Мэрилин имеет к воспитаннице мэтра Колтрейна, известного ученого и естествоиспытателя.
- Они - на первом этаже. - Тимоти покончил с куском мяса и продолжил доклад. Оказывается, это был не конец. - А на втором живет одинокий старик ученый. Ему тоже Анна по хозяйству помогает.
- Как зовут ученого? Узнал?
- Спрашиваете! Колтрейн его зовут. Джаспер Джевис.
Что ж, выходит, все, сказанное про Елизавету, - правда? Она - воспитанница мэтра? Подозревать девицу не в чем? Вроде так… И тем не менее Смотрителя не отпускало чувство, будто его дурачат. И Елизавета (это-то не обсуждается даже), и пакостник Тимоти, который выдает информацию по кусочкам.
- Все рассказал?
- Нет. - Тимоти попил воды из серебряного кубка. Вытер рот тыльной стороной ладони. Та сразу стала чуть менее светлой. - Я ж не дурак, я подождал.
- И что?
- Ну, посидел я там, не знаю - сколько. А тут вдруг подъезжает карета. Настоящая! Как у графов всяких! И через совсем малое время… - запнулся на секунду, выдал: - и ласточка в небе круг не успела бы сделать…
(господи, ужаснулся Смотритель, воздух, что ли, в этом доме к высокому стилю располагает?)…
как та девица вылетает и - в карету. А кучер свистнул, лошади… две их впряжены были… помчались…
- Куда помчались? - Смотритель перегнулся через стол и потряс мальчишку за плечи, надеясь высыпать из него недо сказанное.
Не вышло.
- Я вам не гончая собака, чтоб за лошадьми поспевать, - обиженно сказал Тимоти. - Завтра узнаю. Давайте пенни.
Пенни он получил. В общем-то по заслугам. Кэтрин не соврала: племянник оказался и смышленым, и быстрым. Стоило вложить в него немного сил и денег.
- Как узнаешь? - праздно поинтересовался Смотритель.
И был морально наказан за праздность вопроса.
- Это уж мое дело, - высокомерно сказал маленький наглец. - Вы только монетки готовьте.
- Кстати, о монетках, - подхватил тему Смотритель. - На утро тебе - еще одно поручение. Видишь… - указал на четыре бумажные трубки, - эти письма надо будет отнести четырем людям. Но так, чтобы никто из них не догадался, от куда эти письма и кто их написал.
- А кто их написал? - тоже праздный вопрос.
И тоже наказание - моральное:
- А это уж не твое дело, Mon Cheri. Твое - разнести и молчать, как будто ты глухой, слепой и безъязыкий.
- Не дурак, понимаю, - сказал Тимоти. - Три пенса.
- За все, - сказал Смотритель.
- Согласен, - сказал Тимоти. - Кому нести?
- Мэтру Кристоферу Марло - раз. Мэтру Джону Лили - два. Мэтру Томасу Киду - три. И пожалуй, мэтру Томасу-Нэшу.
- А кто эти мэтры?
- Писатели, Моп Cheri, писатели. Гении пера и бумаги.
- А их адреса?
- А вот это опять - твое дело.
- Ох-ох-ох, - по-стариковски заохал Тимоти, встал из-за стола без спросу, сообщил: - Я пойду посплю. Работы у меня завтра - пропасть. Вы только монетки готовьте, готовьте…
- А ты не торгуйся, а то проторгуешься. Нам ведь с тобой не день работать, а, не исключено, долгие годы. Сочтемся.
11
Все адресаты, которым юный дипкурьер Тимоти разнес поутру письма…
(тайно доставил, на расспросы слуг не отвечал, прикинулся глухим и немым, то есть поручение исполнил точно)…
были известными в Англии драматургами, много писали, часто ставились в театрах и, что самое главное, все пока оставались живыми. Последнее замечание особенно уместно, потому что Смотритель знал их биографии, знал и то, что у Кристофера Марло, например, она оборвется вот-вот, причем трагически и не очень понятно…
(убьют человека, а кто, из-за чего, по чьему наущению - все тайной останется)…
а Томас Кид доживет только до будущего года… Но сегодня все они - живы, и все они - первые, великие, незаменимые etc., и кого, как не их, предупреждать о таинственном сопернике!
Не пугать, нет, вряд ли они испугаются. Да и чего пугаться? Посмеются или поморщатся и сожгут: бумага горит легко. Но Игра, начатая днем раньше в "яме" театра Джеймса Бербеджа, продолжилась сегодня этими анонимными письмами - вроде бы пустыми, да, но… Именно что "но"! Слух пущен, слух будет обрастать подробностями, к созданию Мифа станет присоединяться все больше желающих, однако никто никогда не узнает истины.
Так должно быть, знал Смотритель. Но появление Елизаветы в сюжете Мифа очень его настораживало. В общем-то беспричинно: автором больше, автором меньше - Миф не меняется. И все же опять - "но", этакая заноза в пальце…
Тимоти сейчас где-то бродил, выясняя вчерашний маршрут кареты, унесшей девушку из дома досточтимого Томаса Джадсона, а Уилл и Елизавета уже сидели в кабинете и ваяли четвертый акт.
Смотрителю нравилось слушать, как они это делают, но он также понимал, что сейчас, когда дух Мифа о Потрясающем Копьем выпущен из бутылки, полезнее было бы ему (крестному отцу и духа и Мифа) покрутиться там, где оный дух… что делает?., витает, наверное. Но - увы. Никто в далекой Службе Времени пока не сочинил какого-нибудь приспособления (аппарата, инструмента, пульта) для управления процессом менто-коррекции на дальнем расстоянии. А стало быть, хочешь, чтобы Шекспир творил, сиди неподалеку, контролируй процесс, пока обретенная мозгом абсолютно новая для него функция не перестанет нуждаться в подпитке извне.
Судя по стремительно несущемуся процессу творчества, где Смотритель уже позволяет отпускать объект из-под жесткого контроля, ослаблять менто-связь, а то и вовсе (ненадолго пока) выходить из нее, судя по вообще неподконтрольно сочиненному сонету, подпитывать придется не так уж и долго. Хотелось бы надеяться.
А вот Елизавете менто-коррекция не нужна, и Смотритель ей тут не помощник, но она - лишь часть Мифа, и уж вовсе не видимая его часть…
(а также непредвиденная, нежданная, непонятная)…
своего рода подводная часть айсберга. Смотритель предполагал, что никакой подводной части у него нет и быть не должно, а Елизавета его предположения разрушила. Как там у Екклесиаста: умножая знания, умножаем скорбь. Как бы подводная часть и вправду не оказалась больше надводной…
А что здесь вообще над водой? Только тексты, они - реальность, а все остальное - Миф. А Миф нельзя проверить - в него можно только верить без оглядки. Или не верить. Как, впрочем, и случится впоследствии. Но неверующих - жаль. Они плодятся, как опята на пне, что-то выискивают, вынюхивают, тщатся доказать. Зачем? Какая разница грядущим читателям Шекспира, кто действительно написал "Гамлета" или "Отелло"? Ну, яйцеголопые умники сочинят очередную версию: мол, под брэндом "Потрясающий Копьем" на самом деле выступал… кто? да кто уж не выступал! Фрэнсис Бэкон. Роберт Честер. Роджер Мэннерс, пятый граф Рэтленд. Так называемые "поэты Бсльвуарской долины" - всем скопом, то есть все, кто окружал Рэтленда, кто бывал в его замке Бельвуар… Да что перечислять! Даже сама Великая Бетт, сама королева Елизавета подозревалась в авторстве очередными умниками!.. И что все это дало миру? Да-да, именно миру, а не кучке ученых мужей (и жен), которым непременно надо вызнать, что появилось раньше - курица или яйцо?
Так вот ответ: миру это не дало ни-че-го! И очередная юная красавица из очередной генерации читателей (и красавиц) берет в руки томик с "Ромео и Джульеттой" и, как все ее предшественницы, плачет над судьбой влюбленных. А на обложке томика - Шекспир. Кто такой? Да никто. Конь в пальто. Просто Шекспир. И "Отелло" - Шекспир. И "Король Лир" - Шекспир. Да все из Великого Фолио - просто Шекспир. Плюс сонеты - тоже Шекспир. И всем, кто все это читает, перечитывает, смотрит в театрах или в сети - всем глубоко плевать на то, кто стоит за именем автора.
Вон, кока-колу люди уже три века пьют. А кто знает (или, точнее, кому интересно узнать) имя изобретателя напитка? Или имена-фамилии очередных владельцев контрольного пакета акций корпорации? Может быть, конкуренты знают. Или узкие специалисты по безалкогольным напиткам. Но не потребители. Эти просто жажду утоляют. То есть "Кока-кола" для них - это брэнд. И "Шекспир" - брэнд.
Сравнение, допускал Смотритель, не очень корректное, зато - убедительное.
А шекспироведов, кстати, тоже никто не читает. Кроме других шекспироведов.
К слову, о "других шекспироведах".
Помнится, есть такой анекдот. С очень длинной бородой. Стоит папа с маленьким сыном в зоопарке у вольера с бегемотами. Сын спрашивает: "Папа, а этот бегемот мальчик или девочка?" Папа не успевает ответить, как в разговор вмешивается (естественно!) старый еврей. "Мальчик, - говорит он, - это должно быть интересно только другому бегемоту". Разве не логично?..
И еще к слову - о задающих вопросы детишках. Ну уж лет триста прошло с тех вредных пор, как взрослые убедили детей в том, что Санта Клауса не существует. И кому от этого, с позволения сказать, знания стало легче жить?.. То-то и оно.
А все, что делает в шестнадцатом веке Смотритель, называется "коррекцией Мифа". Чтоб, значит, "другие шекспирове-ды" не слишком зарывались, поскольку Миф - живехонек, а бегемоты по-прежнему размножаются старым проверенным способом.
Смотритель мог себе позволить отвлечься от процесса создания четвертого акта, поскольку "Час X", то есть встреча с "кембриджской четверкой" намечалась на завтра…
(и уж три-то полноценных акта он выложит перед ними на стол в трактире "Пчела и улей" ровно в полдень. А может, и четвертый к тому времени подоспеет)…
а четвертый акт у Елизаветы с Уиллом…
(отметил: Елизавета - уже первая в "перечне", оговорка по Фрейду)…
все больше прозой выкладывается, что менее увлекательно. Хотя так - в канонической версии. Проза у Шекспира тоже хороша, но Смотритель больше любил поэтическое творчество Великого Барда. Поэтому, как уже говорилось, держать-то Уилла "на крючке" он держал, но включался в процесс только на любимых сценах. Так они и проходили перед ним - фрагментами…
Вот - ужин в доме Петруччо и Катарины. Очередное его издевательство над женой. Иначе - акт укрощения строптивой.
- Садись же, Кэт. - Уилл закончил записывать проговоренный кусок и начал играть следующий. - Ты голодна, конечно. Прочтешь молитву или мне читать?.. - В сторону, невидимому слуге: - Барашек это? - Мерзким голосом (таким он представлял себе безымянного слугу, который - по тексту! - только что уронил кувшин с водой и был бит - виртуально) ответил себе: - Да. - Своим голосом: - Кто подал? - Мерзким и уже испуганным: - Я. - Своим и хамским (причем хамство наигрывал - для Катарины): - Он подгорел! Все на-чи-сто сгорело. Ну что за псы!.. А где мошенник повар? Как смели вы из кухни принести и нам подать к столу такую мерзость?.. Долой ножи, тарелки - все убрать!.. Лентяи! Бестолковые рабы!..
Смотрителю хотелось смеяться, а Елизавета… да не Елизавета никакая!.. Катарина сидела напротив мужа - усталая от издевательств, от необходимости подыгрывать Петруччо, от ненависти к веку своему, где женщина не вправе выбирать… И еще - голодная зверски!
- Супруг мой, - произнесла она с заранее потерянной надеждой, - я прошу вас, не волнуйтесь. Вам показалось. Мясо не плохое… - сглотнула слюну.
Увы, но в театрах Англии женские роли все еще играли нежные мальчики, чей голос не испытал мутации.
Уилл был беспощаден.
- Кэт, я сказал - жаркое подгорело. Нельзя такое есть. От этих блюд желчь разливается, рождая злобу. Уж лучше попоститься нам сегодня, чем кушать пережаренное мясо… - И интимно, полушепотом: - Ведь желчи нам с тобой и так хватает…
Почему Уилл считается средненьким актером? Здесь, в кабинете Смотрителя, он был довольно органичен, хотя и пережимал, переигрывал, как требовали заоконные театральные правила: до системы Станиславского еще идти и идти. А уж о Елизавете и говорить нечего: она жила в роли. Это было тем более удивительным: одновременно - создавать роль и жить в ней.
Но пора бы, наконец, и прекратить удивляться, сколько можно!.,
А пытка голодом продолжалась.
Теперь над Катариной издевался слуга Петруччо - Грумио. Он же - Уилл.
- Чем хуже мне, тем бешенее он, - плакалась Елизавета-Катарина. - Женился, чтобы голодом морить? Когда стучался нищий в наши двери, и то он подаянье получал иль находил в других домах участье. Но мне просить еще не приходилось и не было нужды просить, а ныне я голодна, смертельно спать хочу, а спать мешают бранью, кормят криком, и самое обидное, что он любовью это смеет объяснять, как будто если б я спала и ела, то заболела б или умерла… - И умоляюще: - Достань какой-нибудь еды мне, Грумио; не важно - что, лишь было бы съедобно… Слуга у Шекспира - под стать хозяину: сволочь и садист.
- Ну а телячья ножка, например? - размышлял вслух Уилл, как бы советуясь с хозяйкой.
Она кричала:
- Чудесно! Принеси ее скорее!
- Боюсь, она подействует на печень… А как насчет телячьей требухи?
Почти катарсис:
- Люблю ее! Неси, мой милый Грумио!
- Нет, впрочем, вам и это будет вредно… А может быть, говядины с горчицей?
- Да! Да! Ее я так охотно съем!
- Пожалуй, вас разгорячит горчица…
- Ну принеси мне мясо без горчицы!
- Нет, так не выйдет. Я подам горчицу. Иначе вам говядины не будет.
Елизавета - в отчаянии:
- Неси все вместе иль одно - как хочешь!
Уилл - обрадованно:
- Одно?.. Так принесу одну горчицу!
Что-то Тимоти долго нет, думал Смотритель, глядя в окно. Парень неплох, неплох, надо бы определить его учиться, пора уже, да и учеба ему не будет в тягость, он по натуре - исследователь: пытлив и жесток в оценках того, что "пытает"…
- Скорей, скорей, скорей - спешим к отцу! - частил Уилл- Петруччо. - О боже, как луна сияет ярко!
- Луна? Да это солнце! - терпеливо возражала Елизавета. - Ночь далеко.
- А я сказал: луна сияет ярко! - настаивал Уилл.
- Я говорю, что солнце ярко светит. - Все же не сломленный до конца характер Катарины заставлял ее не соглашаться с мужем.
- Клянусь я сыном матери родной… - произнес, понял, что сказал, засмеялся, решил объяснить: - Короче говоря, самим собою, светить мне будет то, что я назвал - луна, звезда. Иначе не поеду… Эй, поворачивайте лошадей!.. Все спорит, спорит, только бы ей спорить… - И, став слугой, посоветовал Катарине: - Не спорьте с ним, а то мы не доедем.
Елизавета сочла совет дельным.
- Прошу, поедем, раз уж мы в пути. Ну пусть луна, пусть солнце - что хотите…
- Я говорю: луна!
- Луна, конечно, - согласилась Катарина. И Петруччо немедленно поменял мнение:
- Нет, солнце благодатное. Ты лжешь!
- Конечно, солнце - божья благодать… А скажете: не солнце - значит, нет… И как бы ни назвали - так и есть и так всегда для Катарины будет.
Слуга подвел итог:
- Ты выиграл сражение, Петруччо.
Он, как знал Смотритель, был прав. Линия "строптивой" соавторами практически завершена. Оставалось закончить линию романтических влюбленных, так что в один пятый акт все должно уложиться.
Пьеска-то, отдавал себе скорбный отчет Смотритель, по сюжету, по характерам, по разрешению конфликтов - простенькая, чтоб не сказать больше. Шекспир…
(брэнд, Великий Бард, Потрясающий Копьем - выбирайте понравившееся, и закончим на сем)…
никогда особо не утруждал себя придумыванием сюжетов для своих пьес. Он просто брал известные бродячие сюжеты…
(бродячие в его время и ранее, ранее)…
и делал из них то, что вот уже пять веков составляет основу недлинного списка под титулом "Шедевры мировой литературы" (сокращенно - ШМЛ). Простенькую историю он ухитрялся превратить в блистательный текст, за которым умещалось столько подтекста, что хватило театру на означенные пять веков, и, подозревал Смотритель, конца тому не видно. Но подтекст на то и "под текст", что каждый его может прочитать по-своему…
(Великий Бард даже и не подозревал, не мог подозревать, сколько он вложил в свои тексты! Это и есть гениальность - не подозревать о ней. Соловей заливается, не умея петь хуже или лучше: он просто не может - иначе)…
а если дело касается театральных режиссеров - то и передать зрителям свое неповторимое ощущение. В силу таланта, разумеется…
Таланта за эти века хватало. Но вот обязательная черта таланта (если это именно талант, а не просто крепкое ремесленничество): каждый приносил в пьесы Барда свое время.
Что вкладывал Смотритель в словосочетание "свое время"! Самое обыденное: отношение к жизни вокруг нас, которое корректируется, если начинать от Шекспира, по гиперболе, по ее ветви, взлетающей вверх. Чем дальше по оси абсцисс (время), тем круче по оси ординат (отношение к жизни). Тем чаще оно корректируется. Тем острее становится. Тем тоньше кожа. Тем больнее боль. Тем глубже чувства. Тем больше требуется мастерства, чтобы зритель не сказал: ах, что за банальность, зачем я потерял время!..
Актеры Бербеджа выходят на сцену и произносят слова, которые для них написал драматург. Буквально: что написал, то и произносят. При всем уважении к Бербеджу…
(и к Хэнсло, и ко всем прочим, которых Смотритель не имел чести знать)…
нельзя не понимать, что для него театр в первую очередь - зрелище. По толковому словарю - то, что открывается взору, является предметом наблюдения. То есть внешнее - первично. Но даже Бербедж и его современники понимали (и понимают), что театр - не просто зеркальное отражение жизни. Однако технических средств пока маловато, поэтому приходится усиливать то, что написано. То есть раз уж зеркало, то единственно - увеличивающее. Чтоб виднее. Чтоб все чувства, выражаясь языком бессмертной карточной игры, - с перебором. Наотмашь! Вдрызг! Вразнос! И конечно же - красиво! Главное - красиво! Потому что жизнь - серая, унылая, приземленная, привычная. А сцена - вроде все то же самое, но совсем по-другому. Сцена - над зрителями, актеры - выше зрителей…
Во все времена (и время Смотрителя - не исключение) актеры считались немножечко небожителями.