- Первый, - сказал Смотритель. - Никак не объясняем. Для нас автор - он, Шекспир… - Оговорился: - Так мы с вами решили… или решим - после предоставления гарантий. Для всех остальных: а почему бы и не Шекспир? Ведь имена так близки!.. Но все - на полутонах, полунамеками, ни "да", ни "нет". Впрочем, я говорил уже… Но к слову. Роджер напомнил, что все вы время от времени водите пером по бумаге. Постарайтесь не оставить потомкам… я настаиваю на этом: именно потомкам, Игра длинная… так вот, постарайтесь не оставить в своих записках, письмах, дневниках ни слова об Уилле. Да, мы все его любим, он - хороший малый. Но он низок для нас… - Остановил жестом вскинувшегося было в возмущении демократа Рэтленда. - Я не о нашем к нему личном отношении. Я о реальной расстановке классов и сословий в Англии: кто он и кто мы? Если Игра и вправду получится длинной, то не любимые вами потомки не должны удивляться тому, что граф Рэтленд, например, панибратствовал с актером. Иначе тайна Потрясающего Копьем автоматически перестанет быть тайной. Более того: тайна умрет, не родившись. В самом деле, если мы дружим с Шекспиром и не скрываем эту дружбу от дневника или письма, то совпадение имен актера и драматурга явно не случайно… Второй вопрос. Мы станем привлекать к Игре всех, кто, на наш взгляд, останется в истории английского театра: драматургов, критиков, высокородных зрителей-любителей, издателей книг… Пусть они-то как раз оставят на бумаге… а она, господа, на диво долговечна… свое восхищение гением Потрясающего Копьем. Только его. Уилл тут ни при чем. Третий вопрос. Ведите себя с Уиллом как обычно. А если что-то изменит ваше к нему отношение… - тут Смотритель сделал паузу, словно намекая на некое потаенное знание, - то давайте всякий раз делать выводы сообща. Это - наша Игра, и любой ход в ней - наше общее дело. Верно?.. И четвертый, наконец. В чем я вижу наши действия? Пока - в создании того, что умники зовут общественным мнением. В том числе и с помощью тех, кого мы станем привлекать к Игре. А потом… Потом будет потом, - отговорился он. - Прав Роджер: не получится Игра, не пойдет - прекратим ее. Получится - появится четкий и, главное, осознанный план дальнейших действий. Осознанный - с помощью того, что получится… Если есть еще вопросы, господа, не стесняйтесь, я весь - одно большое ухо.
- И к нему - один большой мозг, - добавил Бэкон. В добавлении имела место легкая ирония, но слышалось и уважение. - Зададим, зададим, прочищайте уши постоянно. Вопросов будет - море. Но - позже. По мере понимания того, что есть Игра и почему она Большая. А пока стоит выпить за ее начало. Заметьте: это я предлагаю - самый старший из вас и поэтому самый скептический. Так что, Франсуа, если вы - ухо и мозг, то я рискну взять на себя роль совести. Она у меня такая беспокойная, такая возбудимая, такая сомневающаяся… - Поднялся с кресла, вытянул вперед руку с бокалом: - За начало!
- За успех! - сказал Рэтленд, тоже вставая.
- За наше умение и нашу осторожность! - счел необходимостью подчеркнуть Эссекс.
- За нас! - поднял бокал Саутгемптон.
- За Потрясающего Копьем! - завершил перечень Смотритель, то есть граф Монферье.
И выпили содержимое бокалов залпом. А крепости в содержимом было - слон бы пошатнулся. Но четверке Игроков - хоть бы что. Если Монферье - мозг, Бэкон - совесть, то все четверо - абсолютно здоровая печень.
14
К Бербеджу-старшему пошел граф Саутгемптон. С пьесой. Со всеми пятью актами…
(непрочитанные два последних были всеми прочитаны, ничьего мнения не изменили, общее восхищение усилили. Точка)…
потому что Игроки…
(или, что безобиднее, участники Игры, но емкий и сочный термин "Игроки" нравился Игрокам больше)…
справедливо сочли, что Шекспиру самому не следует светиться перед "городом и миром" с пьесой, что он должен изо всех своих актерских силенок поддерживать атмосферу загадочности, а на вопросы типа: "Это ты - автор, Уилл?", или "Что за странное совпадение имен, Уилл?", или "Кто за тебя пьески сочиняет, Уилл?", вот на подобные провокационные вопросы отвечать невнятно, но с подтекстом: "Ума не приложу, господа!"
Очень, заметим, дуалистичный ответ. С одной стороны, намек на то, что проблема яйца выеденного не стоит, и ум к ней прикладывать зазорно для уважающего себя человека. С другой - возможность подлым языкам позлорадствовать, будто Уиллу просто нечего прикладывать. Но коли речь зашла об уме, об этой славной, но нематериальной субстанции, к месту явился и такой совет Уиллу: выглядеть себе на уме. Чтоб, значит, подозревали: что-то он знает, но молчит, знает, но молчит.
- Обязательно надо именно так? - грустно спросил Уилл, когда Смотритель инструктировал его.
- А как иначе? - не менее грустно спросил Смотритель. - Кто из твоих друзей и наших общих знакомых поверит в твое авторство? Или поверит мне, если я расскажу о моих странных способностях - стимулировать работу чужого мозга?.. Хотя - нет, я знаю, кто мне поверит.
- Кто?
- Церковь. Причем - с радостью. И сложит красивый костер, на котором я буду очень скверно выглядеть. Мне бы не хотелось - скверно. А тебе?
- И мне тоже, - подтвердил Уилл, тяжко вздохнув.
То ли ему было мучительно жаль горящего на костре графа Монферье, то ли все-таки себя, сознательно и волею обстоятельств отказывающегося от славы.
Смотритель понял его. По сути, он просто услышал невысказанное.
- Слава найдет тебя, - утешил он Уилла.
- Когда?
Смотритель знал - когда. Но вряд ли ответ устроил бы Уилла.
- Увы, посмертно, - все же ответил.
Ответ, конечно же, не устроил.
- Интересно, где я в это время окажусь? В аду или в раю? - полюбопытствовал Уилл.
- Есть разница?
- Лучше - в раю. В аду мне будет не до славы.
- Не скажи, - ответил Смотритель. - Слава, догнавшая грешника… а ты, ясное дело, не сильный по твоей прежней жизни праведник… смягчает тяготы пребывания в чистилище.
- Это как?
- Ну, не знаю… не довелось пока узнать, слава Всевышнему… воду в котле, может, похолоднее сделают… или черти не строгие попадутся, мучить станут не очень…
- Ты меня утешил. - Уилл был по-прежнему невесел, но в глазах его появились некие чертики, как раз совсем не строгие, намекающие, что их хозяин не потерял привычного чувства юмора - даже в такой препакостной (если по правде) ситуации.
Но кто мешал ему болтаться в театре, когда с пьесой туда явился граф Саутгемптон? Никто не мешал. Тем более что граф пришел в самый разгар репетиции, а Уилл в этот момент находился на сцене.
Граф был юношей беззастенчивым, не обремененным излишним тактом, когда дело касалось людей зависимых. Актеры всегда зависели от сильных мира сего, дорожили их вниманием и не обижались, когда те, сильные, позволяли себе нечто бестактное. Вот и граф дошел до центра "ямы" и заорал, не заботясь о том, что прерывает (ах, беда!) творческий процесс:
- Перерыв! Все свободны!.. Уилл, старина, давно тебя не видел, ты куда пропал?.. Эй, Джеймс, Джеймс Бербедж, вылезай из своей ложи на солнышко, тем более что ложа не твоя, а покойного Филиппа Сидни, который посмертно стал… как бы помягче?., родственником моего друга графа Эссекса.
У русских, знал Смотритель, есть поговорка: ради красного словца не пожалеет и родного отца. Это в полной мере относилось и к Саутгемптону. Ладно - актеры, в чей творческий мир он вторгся столь бесцеремонно. Но он же походя оскорбил собственного друга Роберта Девере, то есть Эссекса! Ну каким, к черту, родственником великого писателя-елизаветинца мог тот считаться, если четыре года назад взял в жены молодую вдову Сидни, вызвав изрядный гнев Ее Величества, любившего Роберта, как…
(а кстати - как?.. как своего внучатого племянника, внука своей кузины Екатерины Кэри?.. как пасынка своего старого любовника Роберта Дадли, графа Лейчестера?.. или как собственного любовника, что поговаривали злые языки?)…
как родного (вот исчерпывающий термин) человечка, умного, энергичного, образованного, обаятельного?
Да никаким родственником бывшему супругу новый супруг считаться не мог! Хорошо еще, что в тесной кембриджской компании принято было то и дело подтрунивать друг над другом, иногда - весьма зло. Для золотых мальчиков святого не было ничего, даже Великой Бетти доставалось от них, от Эссекса, от родного человечка, больше других, кстати. Смотрителю это не нравилось, но граф Монферье…
(тем более чужестранец, да еще из не самой дружественной державы прибывший в Лондон)…
со своим уставом в чужой монастырь не лез. Да и сам он, граф из Лангедока, тоже числил себя золотым - пусть не мальчиком уже, но мужем.
- Так ведь покойного же, - смиренно возразил Бербедж, выбираясь тем не менее на свет божий, то есть перелезая через барьер и торопясь к графу.
- Но дух его не может покинуть то, что он так любил при жизни. То есть твой театр, Джеймс.
Вот так всегда с Саутгемптоном: вроде бы накричал, нахамил, а вместе с тем тонко польстил. И как после этого на него обижаться?
А граф уже орал Шекспиру:
- Уилл, и ты иди сюда! Тут, братец, такое совпадение случилось - умрешь от смеха…
Пора наконец заметить, что Смотритель не присутствовал при описываемой сцене, но в подробностях знал ее с двух разных сторон. Саутгемптон ему живописал происшедшее буквально через час после оного, и Уилл вечером свое видение изложил. Одно плюс другое, деленное пополам, - оптимальный результат, будто сам свидетелем побывал.
Саутгемптон работал на публику.
Родись он тремя веками позже, да еще и под французским именем Теофиль Готье, то сумел бы представить себе и описать в лихом историческом (для Готье, для автора историческом) романе некоего похожего на себя самого дворянина, ставшего бродячим актером - как раз, пожалуй, во времена Бербеджа, Шекспира и прочих зависимых. Но что было позволено предположить Готье в девятнадцатом веке, вряд ли могло прийти в голову графу из шестнадцатого. Поэтому, работая на публику, то есть будучи в душе актером…
(что там нес граф Монферье о преэстетизме театральности?)…
он оскорбился бы безмерно, если б кто-то рискнул уличить его в актерстве. Но театральность, как ни оскорбляйся, била в нем через край, актеры Бербеджа сталкивались с этим не первый день, посему не только Уилл поспешил в центр "ямы", но и все остальные, кто знал или не знал графа лично. Но одно знали все; что-то произойдет.
Что-то и произошло.
- Пьесу я тебе принес, Джеймс, - радовался Саутгемптон…
(как недавно радовался и Монферье-Смотритель, разговаривая с хозяином труппы, что также доказывает его театральность - раз, и уличает в похожести и, более того, в однообразности поведения с простым людом - два, что, видно, характерно для высокородных снобов различных стран)…
отменную пьеску я тебе принес. И ведь что самое занятное… ты посмотри, кто ее написал… - Граф развернул листы и чуть ли не тыкал титульным в нос Бербеджу - сначала, и Шекспиру - потом. - Некий Потрясающий Копьем ее сочинил. Почти что - наш Уилл, разве что три буковки в фамилии - лишние. Но читается-то практически одинаково. Как ты объяснишь сей феномен, Уилл?
- Никак не объясню, - сказал Уилл равнодушно, будучи в образе, в который Смотритель заставил его втиснуться. - И объяснять не собираюсь. Чего зря объяснять, когда объяснять нечего? Типичное совпадение, concursus vulgaris то есть.
Веселье, которое уже витало слегка над ожидающей веселья толпой артистов…
(ну, та же самая ситуация, что и во время визита Смотрителя; актеры, похоже, сами расценивали знать как… актеров)…
вдруг скисло: слова, выпущенные в мир Уиллом, были для его коллег сродни… чему?., удару молнии, вот чему, поскольку разве ждешь от того, с кем пьешь, ешь, ругаешься, спишь где ни попадя, дерешься иной раз, - чеканной латыни? Страшно, потому что непонятно…
- Кой черт тебя за язык дернул? - спросил потом Смотритель, проклиная и характер Шекспира, и нечаянные извивы менто-коррекции.
- Уж какой дернул, такой дернул, - доступно объяснил Шекспир.
Но умный Саутгемптон достал мяч, нагло посланный Уиллом, и отбил его изящно, хотя, если по правде, метафора некорректна, поскольку граф ничего не знал про мяч, который куда-то можно отбивать - время спортивных игр еще не пришло:
- Вот видишь, Уилл, как полезно учить языки. А ты сопротивлялся…
Уилл промолчал, осознав оплошность. Он сам не вполне понял, откуда вырвались чужие слова. И не такие уж чужие, раз он откуда-то знает их смысл…
Как опять же потом объяснял Саутгемптон, в тот момент он вдруг поверил утверждениям графа Монферье о том, что автор "Укрощения" и есть Шекспир. Без трех лишних букв. Но - только почти поверил и только в тот момент. Потом вера испарилась, и скорее всего это "потом" и заняло-то всего несколько мгновений.
- А как вы, Генри, объясните знание Уиллом латинских слов? - спросил Смотритель.
- Помилуйте, Франсуа, - недоуменно сказал Саутгемптон, - какое, к черту, знание? Два слова может выучить и лошадь.
То, что не может быть, не может быть никогда. Аксиома, к сожалению.
А может, и прав Саутгемптон: два слова на незнакомом языке запомнить несложно, если рядом - человек, знающий множество слов на многих языках.
Имеется в виду Елизавета.
- Ну, совпадение так совпадение, - легко согласился с Уиллом Саутгемптон. - Дело не в нем. Дело в том, что пьеса и вправду гениальная… Да-да, друзья, я не преувеличиваю. Таково мое мнение, и его полностью разделяют мои друзья. И ведь что забавно… вот уж это совпадение так совпадение… - повторил сказанное, но совсем в иных смысле и тональности, - в пьесе использован тот самый сюжет, который ты, Джеймс… насколько я знаю… мечтал воплотить на этих подмостках. - Обвел рукой сцену, захватив жестом заодно и ложи. И уже по-деловому: - Ну, ты помнишь, про несчастного пьяницу, которого разыгрывает знатный шутник.
Веселье нарастало.
- Это вам, наверно, его светлость граф Монферье рассказывал… - неуверенно предположил Бербедж.
Бедняга растерялся, что ему было вообще несвойственно, но в тот момент простительно: он не очень понимал, что происходит: то ли его разыгрывают, то ли Саутгемптон действительно притащил хорошую пьесу, что было бы кстати. Но ведь и Монферье о том же недавно обмолвился… и тоже ни с того ни с сего явился… нет, здесь явно какой-то розыгрыш…
- С чего ты взял? - удивился Саутгемптон. - Нам обоим Уилл об этом говорил. Сказал, что знает сюжет и хорошо бы помочь старине Бербеджу. А тут… ну как чудо какое-то!., вот эта пьеса. "Укрощение строптивой". Хорошее название. Народ пойдет… Кстати, я не предлагаю верить мне на слово. Вот текст. Вот твоя труппа, веселые все ребята. Вот твой сын Ричард, замечательный актер, я просто вижу его в одной из ролей, сам поймешь - в какой. Пусть прочтет. А я, хоть и читал пьесу три раза… - Саутгемптон не соврал: он, как сообщил Смотрителю, читал ее именно трижды, - еще разочек проникнусь сладостным слогом. К тому же на сей раз - на слух…
Протянул листы, упрямо скручиваемые в трубку, Ричарду Бербеджу, демонстративно пошел к ложе покойного "родственника" своего дружка не разлей вода Роберта, человека государственного, сел на стул и принялся ждать.
- Слыхал я про пьеску, которая так и называлась, - сказал Бербедж, забирая листы. - Уж не та ли?
- Вот это я тебе гарантирую, - заявил Саутгемптон. - Новая, как новый шиллинг.
А ведь Бербедж не соврал: существовала пьеса с таким названием. Смотритель читал о том, когда готовился к проекту. Другое дело, что содержание пьесы-предшественницы не сохранилось для поколений шекспироведов. О чем она - Бог знает, а он немногословен. Но ведь тем же шекспироведам известен и такой факт: Потрясающий Копьем никогда не гнушался использовать в своих бессмертных творениях старые сюжеты, многократно проверенные сценой. И что с того? Да так, пустячок. Имеет место Великий Бард сиречь Гений, одна штука.
Это Смотритель порекомендовал Саутгемптону предложить прочесть "Укрощение" именно Ричарду, сказав, что, во-первых, отцу будет приятно, а во-вторых - актер он и впрямь талантливый. Для своего века.
Смолчал Смотритель лишь о том, что как раз Ричард Бербедж, приятель и собутыльник Шекспира, станет чаще других играть в его пьесах, хотя и не в комедиях. Он останется в истории шекспировского театра, как Гамлет, Отелло, король Лир, Ричард III, Макбет, Юлий Цезарь, кто-то еще - с ходу не вспомнить…
Но зачем Игроку знать, как пойдет Игра?..
- Как восприняли читку? - тоже потом, вечером спросил Смотритель у Шекспира.
- Странно как-то, - ответил тот.
- Не смеялись?
- Да нет, смеялись все время. Ржали просто. А слушали - не отвлекаясь ни на секунду.
- А что ж тогда странного?
- Когда Ричард закончил читать… а он, к слову, очень хорошо читал, особенно за Люченцио… когда он замолчал, все тоже умолкли. И молчали. Долго. И на меня оборачивались.
- А ты что?
- А что я? Тоже молчал. Я же как будто в первый раз "Укрощение" услышал. Помолчал и сказал: "Хорошо бы сыграть хоть кого-нибудь. Ну, хоть слугу, какого…"
- А они?
- Их как прорвало. Смеются, орут… Короче, Джеймс взялся ставить. Причем сказал: на репетиции - две недели, а лучше - одна… - Уилл улыбнулся. - Он мне поручил роль Транио.
- Неплохо для тебя. Для тебя, как актера, - быстро поправился Смотритель. - Сам писал - сам сыграешь. Сыграешь?
- Не знаю, - опять улыбнулся Уилл. И опять грустно. - Тебя же там со мной не будет…
Печально для него, но он знал себе цену. И цену Смотрителю, то есть графу Монферье, в его, Шекспира, судьбе - тоже понимал.
На следующий день после описанного (и после обеда, что уместно добавить для уточнения времени) Смотритель пошел гулять по берегу Темзы. Он уже два дня подряд собирался совершить полезный для здоровья променад, но вездесущий Тимоти не давал отмашки: ученый-гидравлик в эти два дня из дому не выбирался. По словами Тимоти, имевшего в доме своего агента, Колтрейн хворал. А сегодня выбрался. Из хвори и из дому. Поэтому Смотритель спешно снялся с места и через полчаса был на берегу великой (исторически, но не размерами) реки Темзы, где его ждал юный следопыт и разведчик.
- Вон он. - Следопыт и разведчик указал на весьма пожилого (чтоб не сказать сильнее) сутулого человека, одетого почему-то в длинный, до земли, плащ, который (человек, а не плащ) действительно занимался очевидными научными изысканиями.
Он долго прицеливался (пять-шесть ложных замахов) и в итоге швырял нечто издалека невидное в воду, сразу же одним глазом прижимался к небольшой подзорной трубке, а ко второму подносил тяжелые карманные часы. Как ему удавалось одновременно следить за движением "издалека невидного" в потоке воды и стрелки часов на циферблате - наука умалчивала.
Смотритель проследил за тремя, скажем так, этапами эксперимента, решил, что его, праздного гуляку, не может не заинтересовать сама суть этого эксперимента, и направился к ученому, чтобы обсудить с ним…
(буде он соблаговолит снизойти до дилетантского интереса прохожего бездельника)…
проблемы, ясное дело, гидравлики.
Если эта наука уже была отдельной наукой и имела такое название.