Смотритель для приличия с минуту постоял позади ученого, потом покашлял (тоже для приличия) пару раз и позволил себе поинтересоваться:
- Не сочтете ли вы меня бесцеремонным нахалом, многоуважаемый мэтр, если я обращусь к вам с наивным вопросом, касающимся цели вашего высокоученого занятия?
Ученый обернулся - медленно-медленно, как будто движение давалось ему с трудом, и пристально посмотрел на вопрошающего. Он действительно был стар - по понятиям любого времени, а не только шекспировского, морщины, как принято писать в сентиментальных романах, буквально избороздили его лицо, а если сказать без красивостей, то кожи на лице было слишком много, а зубов не было вовсе; старик отверз (очень зримое слово) рот и прошамкал:
- А что вы понимаете в моем занятии?
Но хоть и прошамкал, зато - внятно. И достаточно агрессивно, чтобы Смотритель понял: собеседник не рад вмешательству в его высокоученое уединение…
(пусть даже и галантнейшему по обхождению вмешательству)…
явного недоумка "из знатных".
- Кое-что, кое-что, - улыбнулся как можно обаятельнее Смотритель. - Я, например, догадываюсь, что вы измеряете скорость различных потоков или течений в теле реки, из коих складывается общее ее течение. Вероятно, так вы получите возможность составить на бумаге карту течений и сформулировать принципы их образования, совмещения, переходов одного в другое и прочее, прочее, что ляжет увесистым камнем в здание науки, чье название должно быть сложено из двух слов: hydros, что значит вода, и aulos, что значит труба. А вместе - это наука, которая способна изучать сложные законы движения жидкостей. Разве не так?
- Да все я давным-давно измерил, составил и сформулировал, - сварливо прошамкал…
(чтобы не подчеркивать лишний раз недостатки старости, станем впредь употреблять простое "сказал")…
вредный старик. - Ничего я здесь не изучаю, а просто дышу воздухом и разминаю ноги, которые скверно ходят, потому что моя помощница… тоже дура старая, хотя и не такая старая, как я… она заставляет меня каждый день топать сюда и дышать, и дышать, и дышать, будь проклято это дурацкое занятие! А что до вертушек, которые я пускаю в Темзу, так должен я хоть как-то оправдать свою слабость перед этой фурией, должен или нет?..
Вопрос был риторическим, ответа не требовал.
Но что за помощница? Явно не Елизавета, потому что "дура старая" и "фурия". Скорее всего женщина по имени Анна, экономка в доме на Вудроуд. Или другая "дура старая": тетка Томаса Джадсона, владельца дома, соседствующая с Колтрейном. Смотритель все более склонялся ко второму варианту, поскольку логика жизни требовала хоть какой-то связи между соседями, ибо трудновато внятно объяснить как само их соседство в одном доме, так и "обобществленность" экономки.
- А чем еще заниматься в этой жизни, если не дышать, дышать и дышать? - Смотритель позволил себе чуть-чуть философии.
- У меня дома - полно дел. Я должен завершить большой научный труд, пока еще, слава богу, не умер от старости и постоянной, назойливой опеки. Я должен прочитать массу книг, до которых не дошли руки. Я должен успеть проследить, чтобы мои воспитанники вышли на правильный путь в жизни… Да мало ли чего я должен!
- Кому, мэтр?
- Как кому? Себе, разумеется! У нормальных людей, которые нормально существуют в этом мире, не делают подлостей близким и дальним, верны своему предназначению - у них нет иных должников, нежели они сами.
- Что за эгоцентризм такой могучий, многоуважаемый мэтр? Вот вы обронили известие, что у вас есть воспитанники и вам важно, чтобы они не заблудились на жизненных путях. Разве это не ваш долг им?
- Ни в коем случае! Ничего я им не должен! А себе - да. Потому что их пути - мое дело, а свои дела я привык доводить до логического конца. То есть до того момента, когда я, свой должник, могу сам себе заявить: все, finis, я себе ничего здесь не должен.
- Ваши воспитанники… их много?
- А с какой стати, молодой человек, вы меня пытаете? Кто вы такой?
В тоне Колтрейна появились неслышимые ранее металлические нотки, Смотрителю показалось даже, что старик стал чуть выше и даже морщины на лице (не все, некоторые) разгладились.
- Простите, я не представился. - Смотритель, то есть граф Монферье, сыграл смущение, раскаяние, почтительность и готовность служить ученому, как тот сам и выразился, до логического конца. - Я - гость в Англии. Меня зовут Франсуа Легар, граф Монферье, из тех Монферье, что уже не одно столетие оберегают власть королей Франции на далеком юге, точнее - в Лангедоке. Возможно, вы слышали…
- Не приходилось, - невежливо сказал Колтрейн. - А с чего это вас в Англию занесло? Лондон веселее Парижа? Вот новость-то! Мне, помню, говорили, что - наоборот.
- Я не ищу веселья. - Смотритель, то есть граф, был, ясное дело, оскорблен пренебрежением, не выпустил чувства наружу, скрыл их, как светский человек, но дал понять, что таковые имеются. - Я здесь, чтобы продолжить свое образование.
- И что вы изучаете, если это позволено открыть постороннему?
Вредный старикашка! Все его вопросы, простые вроде бы, звучали как-то издевательски, будто славное (само по себе) имя графа Монферье было для него не просто пустым звуком, а неким признаком пустоты.
Но что бродяга Гекубе? Известно - что…
- Науки, - рассеянно ответил граф. - Разные. Вообще-то я прежде глубоко изучал философию, но не чужд интереса к естественным наукам. Сравниваю, понимаете ли, то, что знаю, с тем, что знают английские ученые. Вот и нашей встрече рад, рад. Ведь не скрою, уважаемый мэтр Колтрейн, я искал этой встречи. Я много слышал о вас, а трактат "О воде как основе жизнедеятельности" читывал недавно. И очень хотел бы поспорить с вами о посылке трактата. Позволите?
- Да не жалко, - сказал Колтрейн.
- Вот вы утверждаете, будто вода - первична в процессе рождения жизни на Земле. Но не кажется ли вам, что сия мысль несколько противоречит Священному Писанию, где сказано, что сначала Бог сотворил небо и землю?
Колтрейн хмыкнул. Термин условен, потому что не описывает всей гаммы звуков, исторгнутых в краткий момент времени ученым. Но в сумме это был именно хмык, отчетливо выражавший удовольствие. Чем конкретно оно было вызвано, Смотритель не ведал, но именно его и добивался.
- Если следовать букве Писания, то вы правы, - радостно и одновременно ехидно сообщил Колтрейн. - Но обратите свой взгляд на его дух - как в буквальном, так и в переносном смыслах. Земля, как вы, полагаю, помните, была безвидна и висела в бездне. И тут же, рядом - Дух Божий носился над водою. Так?
- Вы хотите сказать, что Бог не создавал воду?! - Смотритель постарался вложить в восклицание максимум священного ужаса.
А и то здраво: Церковь… (что католическая, что местная, англиканская)… не дремала никогда.
- Ничуть! - Старик, как ни странно, не выказал никакого ужаса от услышанного. - Мы с вами обсуждаем Писание, то есть - написанное человеком. Каким человеком - в данном случае не важно. Каким-то прапрапра… Но написано оно о создании земли, неба, света божьего, суши, которая есть собственно твердь земная, человека, наконец. Но заметьте, юноша, что твердью, названною после ее сотворения небом, Бог отделил воду от воды. А в день, когда земля была безвидна и пуста, то есть до сотворения света, вода… тогда еще неразделенная… уже существовала. И витал над ней не Бог, а всего лишь его дух. Разве не остается дух Творца в том, что им сотворено? - Задал риторический вопрос и, не дожидаясь, естественно, ответа, продолжил: - На все это я и опираюсь, утверждая первичность воды в процессе рождения жизни… Из всего вышесказанного - три вывода. Первый. Вы плохо читали мой трактат. Второй. Вы поверхностно изучали Писание. Третий. Вы скверный философ. Как теперь будем дальше общаться, ваша светлость?..
Вместо небрежно высокомерного, но присущего старости и оттого объяснимого "юноша" - официальное "ваша светлость". Даже этим уесть постарался. Да и прав - хотя бы в первом: Смотритель вообще не читал трактата. Где бы он достал его?.. А узнал о нем от того же Тимоти, который все больше радовал Смотрителя своими следопытски-разведческими способностями.
Но не на того напал старый ученый червь! - Возможно, мэтр, я соглашусь с первым вашим обвинением. Ваш трактат - не куртуазное чтение, чтобы с ходу понять его глубину. А я лишь три дня назад сумел найти и прочесть его. Естественно, многого не осознал, не прочувствовал, да просто скользнул мыслью. Это поправимо и, надеюсь, простительно: уж очень спешил побеседовать с вами… А второе и третье обвинения отметаю с негодованием. Именно потому, что числю себя пристойным философом, я и затеял сей спор. И возражу вам убежденно. Что есть бездна, в коей Бог сотворил землю, и что есть вода, над которой носился Дух Божий?.. Стойте, я скажу свое!.. Вот у вас прекрасная оптическая труба, позволяющая видеть, как далеко отсюда ваши вертушки ловят речные течения. А в далекой прекрасной Италии мне выпала честь познакомиться и побеседовать с удивительным ученым по имени Галилео Галилей. Так вот, он усердно пытается построить такую же трубу, но во много крат более сильную, чтобы увидеть вблизи… представьте себе!., бездну. Ту бездну, в которой Бог сотворил не только землю, но и солнце, и луну, и звезды. А они, как некоторые считают, движутся не относительно земли… или все же Земли с большой буквы!., а относительно иных осей… как и Земля, кстати. И тогда понятия "бездна" и "вода" могут стать идентичными - это один вариант, а второй: вода, которая - по ту сторону тверди и которая… я с вами согласен… первична в процессе рождения Земли… все-таки с большой буквы, настаиваю!., вовсе не те воды по эту сторону тверди, чье собрание Бог нарек морями и чьи потоки вы сейчас изучаете.
Хорошо было у реки. Птички где-то свиристели, чирикали, щебетали. Трава торчала жестким естественным газоном, и не страшно было плюхнуться на него прямо в одежде. Народу - никого. Разве что Тимоти независимо прогуливался по верху холма - там, откуда шла дорога в Сити. Смотритель вспомнил Лондон своего века, прикинул - как там выглядит это патриархальное место, внутренне ужаснулся: шум, гам, толпы туристов, японцы с "леталками"… И сам себя одернул: все течет, все изменяется, истина банальная, конечно, но все же истина, разве ее кто-то отменил?..
Старик долго и пристально изучал собеседника, словно увидел его только что, а до сих пор он, Смотритель, был всего лишь фантомом, с которым, конечно, можно поговорить, но стоит ли напрягаться. Фантом - он и есть фантом, нечто виртуальное, как сказали бы лет через четыреста…
- Трактат "Об обращениях небесных тел", - медленно, шепотом произнес Колтрейн. - Вы-то откуда его знаете?
- Я бы не стал произносить вслух слова в таком сочетании, - тоже шепотом сказал Смотритель. - Труд с таким названием вреден и богомерзок. Католическая церковь пока еще не предала его проклятию, но, думаю, сей результат - не за горами. Да и конец его автора… Коперник, кажется?., бесславен… Вдруг я - доносчик, а, мэтр Колтрейн? Вдруг я прямо отсюда побегу к отцам иезуитам, моим тоже, к сожалению, соотечественникам? Вдруг я проведу параллель между трудом Коперника и вашим, мэтр?
- Вы мне угрожаете? - Голос старика сел до хрипа.
- Помилуйте, мэтр! - Смотритель обнял старика за плечи и медленно повел вверх по склону. - Я - дворянин и дорожу честью своего рода. В нем не было ни доносчиков, ни предателей, ни подлецов. Я искал вас, чтобы засвидетельствовать свое глубочайшее уважение к вам лично и к вашим трудам, и, считаю, не будет большим грехом, если мы отметим наше знакомство… чем?.. кстати, что из веселящих душу напитков вы предпочитаете?
- Сейчас я выпил бы пшеничного… - хрипло и по-прежнему шепотом ответил Колтрейн, послушно взбираясь в горку, мелко переставляя ноги, обутые в некое подобие обуви, но - выстроенное явным непрофессионалом из плохо выделанной кожи то ли барана, то ли коровы. Похоже, он сам себе сшил это - для своих ног. Или "старая дура". Но ходить, вероятно, было удобно, особенно если ноги больные.
- Замечательная идея! - воскликнул Смотритель. - Надеюсь, неподалеку есть заведение, где нас не отравят?
Чертиком из табакерки возник Тимоти.
- Ровно за углом того дома - трактир "Луна и кот", - сообщил он. - Если досточтимые господа не пожалеют для бедного мальчика мелкой монетки, я провожу с охотой.
- Веди, - подмигнул бедному мальчику Смотритель, - будет тебе монетка…
Монетку пришлось выдать.
И уже за столом, приняв по паре добрых глотков вонючего пшеничного виски и заев эти глотки сильно, до углей пережаренным на открытом огне мясом…
(единственное достоинство трактира заключалось в его близости к месту бросания вертушек в Темзу, но что было рядом, то Тимоти и назвал, какие к нему претензии?)…
нечаянные собеседники вернулись наконец к философским рассуждениям о воде как бездне и о воде как воде, и еще к другим - тоже сугубо философским. И Колтрейн успокоился, размяк, начал улыбаться шуткам графа Монферье и сам шутить. Короче, стал не прежним Колтрейном - колючим и язвительным, но, видимо, тоже прежним - обыкновенным умным и добрым старичком. Чьим-то там воспитателем.
- Да, кстати, - вспомнил граф Монферье после очередного глотка пшеничного, - я пару дней назад, прогуливаясь возле вашего дома и надеясь на встречу с вами… случайную, случайную… видел двух женщин, вышедших из дверей… Не от вас ли, мой милый дамский угодник?
Отношения к этому времени сложились - водой не разлить, а уж виски - тем более, и можно было позволить в обращении сильно младшего к сильно старшему всякие вольности типа "угодника".
- Ох, не припомню сейчас, Франсуа! - ответил Колтрейн. - Как припомнить, когда вы накачали меня пшеничным по самые уши?.. Как они выглядели?
- Одна - немолодая, явно знатная и богатая. Красивая-я… А вторая - юная совсем. Но - тоже из высшего света.
- Наверно, Мэри… Два дня, говорите? Точно - Мэри.
- Ваша родственница?
- Моя воспитанница.
- Философия? Естествознание?
- Поэзия, мой друг, поэзия. Неужто не читали? Мэри Сидни, графиня Пембрук. Сестра великого Филиппа Сидни. Я с детства… с ее детства, разумеется… учил ее всему понемногу. Она могла бы преуспеть в разных областях науки и искусства, но семейные традиции перевесили: она стала писать стихи. И прелестные, должен признать.
- Я читал, - кивнул Смотритель, внутренне замирая от приближения к разгадке. - Мэри Пембрук-Сидни! О господи! Знал бы - подошел и выразил бы восхищение… А кто был с ней? Тоже ваша воспитанница?
- Это кто же? - задумался Колтрейн. Даже лишний глоток сделал - для улучшения памяти: общая его ветхость никак не влияла на возможности потреблять спиртное. Однако память не улучшилась. Сознался: - Не припомню, извините, Франсуа. Она, Мэри, когда приходит меня навестить, всегда кого-нибудь из своих юных поклонниц и последовательниц приводит. В тот раз - тоже, наверняка. А кто?.. Старый я, Франсуа, чтоб молодых запоминать. А вы влюбились, да? Влюбились? - погрозил подагрически скрюченным пальцем.
- Не без того, - сказал Смотритель, огорчаясь.
- Вспомню, - утешил его Колтрейн. - А не вспомню, так у Мэри спрошу, когда снова придет.
Когда она придет - только она и ведает. Первая попытка выйти на Елизавету оказалась неудачной: девушка по-прежнему оставалась тайной. Но Смотритель шестым, десятым, каким по счету чувством ощущал: он близок к разгадке. В конце концов, можно и визита графини Пембрук к Колтрейну подождать. А можно порыться в ее окружении - в ближнем, судя по всему. Вряд ли Елизавета - только поклонница. Скорее всего она - кто-то из окружения тети Мэри, которая, кстати, близкая родственница графа Эссекса, дружка графа Монферье и полноправного Игрока. Так что первое возможное решение - показать Елизавету Эссексу…
Но первое решение - не всегда самое верное. В данном случае, счел Смотритель, вообще неверное. Раз Елизавета считает необходимым хранить инкогнито, значит, раскрытие его чем-то для нее чревато. Чем? Например, она стыдится раскрывать свои отношения с Шекспиром. Логично, если принять во внимание местные нравы. Или другое: по каким-то причинам она не хочет, чтобы близкие знали о ее творческих амбициях. Менее логично, но тоже можно объяснить: бог знает, как в семье относятся к женской самостоятельности.
Просится на язык родное слово "эмансипация", но уж слишком чужеродно звучит оно в этом веке. Хотя - та же Мэри Сидни, графиня Пембрук. Чем не типичная дама-эмансипе? С поправкой на время, естественно…
Но, короче, не стоит форсировать поиски разгадки. Пусть все идет, как идет. Будем действовать по старому врачебному принципу: не навреди. И с Тимоти его обязанности не снимаются, пусть не радуется. В конце концов дополнительные (неожиданные) монетки ему не повредят.
15
А Джеймс Бербедж, обретший желаемое, работал как одержимый.
Смотритель пару раз заходил в "Театр", наблюдал за репетициями, и ему иногда казалось, будто Джеймс всерьез убежден, что ему нежданно-негаданно привалило некое феноменальное счастье, и поэтому жутко боится, что у него это счастье также нежданно-негаданно отберут. Будто не поставил он за свою актерско-режисссрско-продюсерскую…
(последнее слово - из другого совсем времени, но по смыслу, по сути деятельности Джеймса вполне подходит сюда)…
долгую жизнь десятки пьес, пусть в тыщу раз худших, нежели "Укрощение", но и они имели успех, и на них валом валили зрители, в том числе и высокопоставленные, денежные, что и позволило Бербеджу обосноваться в итоге неподалеку от Сити по ту сторону Темзы и иметь свой театр…
(в данном случае "театр" - дело Бербеджа, его боль, его жизнь, а коли взглянуть на слово с иной стороны, то театров, то есть зданий, у Джеймса было аж два)…
который потом…